— Прекрати! Хватит уже, это никому неинтересно. Хватит, я сказал!

И правда, сколько можно? Наглость переходит все границы. А ей всё равно, пляшет, и пляшет, и пляшет, и пляшет свой дурацкий танец, корчит мне рожи, смеётся неестественным смехом. Дура.

— Дура! — голос звучит сухо и чётко. В ответ смех — яркий и безумный. Слишком яркий. Я морщусь.

— Ты понимаешь, что это слишком, это не укладывается ни в какие рамки? Нужна система, систе... — резкий удар под дых прерывает мою речь, от неожиданности я сгибаюсь пополам, а она снова танцует, бросается на стены, отращивает крылья и летает, отрывает крылья, плачет навзрыд, кричит, затем смеётся, и всё это с сумасшедшей скоростью, я не успеваю следить за ней, не успеваю анализировать поведение этой сбрендившей бестии. Мои движения слишком деревянные, чтобы пытаться её ухватить, мышление слишком логично, чтобы понять хоть какую-то закономерность её поведения. Да даже если и ухвачу, она либо умрёт, придушенная мною, либо снова ударит и убежит. Дура. Но осталось ещё одно, последнее средство. Собираюсь с силами и во всю глотку кричу: — Это, по меньшей мере, уродливо! — секундная пауза, безумный взгляд, от которого уже тошнит. Главное — не упустить инициативу. Продолжаю:

— Да, это уродство. Ну посмотри, посмотри на себя, это... это слишком! Понимаешь ли ты, что в своём полёте, в своих танцах ты всю красоту превращаешь в хаотичное убожество! — руки не слушаются, механически жестикулируя, я, отчаянно подбирая слова, пытаюсь хоть как-то донести свою мысль. — Чересчур, слишком концентрированно, не верю, меня, даже меня мутит от одного только взгляда на твои проделки, ты... тебя слишком много, того, что в тебе, слишком много, оно смешивается в одну гремучую смесь, это всё портит, весь этот бесструктурный хаос просто невыносим! Неужели ты действительно хочешь не поражать людей, а так и сгореть в своём собственном беспорядке?! — с надрывом выкрикиваю последние слова. Ужасно обидно. И ничего с этим не сделаешь, я не дорос, чтобы подчинить это, я всего лишь могу её убить. Однако это ещё ужаснее — всё равно, что убить собственную дочь, которая просто не соблюдает банальных правил приличия. Но уже не знаю, что делать, слова бесполезны, силу не применишь. Понурившись, угрюмо смотрю на серый каменный пол. Ладонь ложится мне на плечо. Неестественная маска со всевозможными эмоциями смотрит на моё равнодушное скучное лицо. В ответ я протягиваю руку. Не знаю, что из этого получится, но...

— Потанцуем?

Она улыбнулась, приняла приглашение, словно по волшебству, зазвучала музыка, такая, как нужна нам, и зал закружился. Сперва было ужасно, мы вечно наступали друг другу на ноги, она рвалась в сумасшедший, как ураган, танец, я же двигался скованно и неумело, едва поспевая за ней. Но время шло, и с ним всё больше и больше приближался синхрон, она давала жизнь моей сухой, приземленной душе, я же учил её направлять свою энергию в нужное русло, тратить максимально рационально. И нам это нравилось. Движения, неловкие, резкие с одной стороны, хаотичные и нелепые с другой, сменялись плавными, грациозными, наконец, два полюса слились в один, скучное и безумное лица озарила улыбка. Не сбиваясь, чётко, ровно, страстно, живо, а главное — слаженно, мы закружились по всему залу, и из-под ног наших потекли буквы, строчки, фразы, выстраивающиеся в стройное повествование, не гнетущее пафосом и спесью, но и не усыпляющая, словно чтение телефонного справочника; которое станет ещё одним кирпичиком на пути к чему-то большему, лучшему, гораздо более качественному. Рождалось произведение, неважно, какое по объёму или содержанию. Важным было то, что мне наконец-то удалось с ней сдружиться, а ей — понять мои чувства и мысли. Прекраснее ощущения просто не бывает, и даже когда она, поцеловав меня на прощание, с широкой улыбкой улетела прочь, я был счастлив. Знаю, скоро моё влияние сойдёт на нет. Скоро её влияние сойдёт на нет. Мы снова встретимся, я снова буду ходить и разговаривать, как недоделанный робот, она — сеять хаос, как принявшие материальный облик иррационализм и нелогичность. И снова будут притирки. Но ради этого танца я готов вытерпеть всё, что угодно.

— До встречи, дорогая.