- Эй, Скрипка, тебе письмо! – громко оповестил товарища темноволосый молодой паренёк, подходя к столику в углу и протягивая мужчине белый прямоугольник.

- Что? – Скрипка дёрнулся, вскидывая голову и обращая затуманенный взгляд на отмычку.

- Опять ты за своё, хоть бы отвлекался иногда от своих тяжких дум, - Штопор устало опустился на стул и тут же опрокинул стопку. – Везёт тебе, - завистливо вздохнул парень, наблюдая за тем, как Скрипка недоумённо смотрит на конверт. – Что ты как неродной? Читай скорее, твои, небось, уже измаялись все!

- Мои? Кто?.. – мужчина слегка прищурился, будто пытался разглядеть на конверте что-то незаметное с первого взгляда. – От Владислава Воронова. Скрипке. Это моё имя, да.

- Скрипка, ты, конечно, чудак, но не идиот, - Штопор нахмурился, напряжённо вглядываясь в товарища. – Читай давай! Сейчас редко кто письма пишет на Большой земле, а тут в саму Зону… Любит тебя кто-то, ой, как любит… Крепко.

Скрипка уже не слушал отмычку, пытаясь дрожащими от волнения пальцами подцепить уголок и открыть конверт. Из появившейся неровной дыры выпала одинокая бумажка, сложенная пополам, и маленький квадратик. Мужчина схватил лист и поспешно развернул его.

«Здравствуй, папа!

Вероятно, мне не удастся и в этот раз получить ответ от тебя, но я попытаюсь.
Сегодня у мамы праздник… Не знаю, помнишь ли ты день её рождения, наверное, нет. Она сегодня необычайно красива. Я подарил ей букет роз, её любимых, жёлтых… И она счастлива. Больше не рыдает, лёжа на диване, и не бьёт кулаками в стены. Знаешь, и это замечательно! Потому что после твоего внезапного отъезда она изменилась… Стала кричать на меня, а порой даже била, когда в дневнике писали однотипное замечание: «Избил одноклассника». Она плакала по ночам, думая, что я ничего не замечаю, она каждый день выбрасывала твои вещи, и у меня возникло ужасное чувство, будто она по кусочкам выкинула всего тебя. Но я сохранил кое-что. Нашу с тобой фотографию в парке аттракционов. Ты помнишь, наша единственная совместная фотография?..
Если не помнишь, то взгляни, она в конверте, её опасно держать дома, ведь мама в любой момент может сорваться… А у тебя надёжнее. Ты же сохранишь её для меня, правда?
Ты уж прости меня, что я вновь пишу нескладно. Ведь у меня никогда выше ‘четвёрки’ не было за сочинения… Хотелось бы, чтобы ты больше узнал о теперешней нашей с мамой жизни. Без тебя. Но сомневаюсь, что тебе это будет интересно.
Пишу тебе уже в пятый раз, но ещё ни разу не получил ответа… То ли наша почта опять работает не в полную силу, то ли ты успел позабыть меня.
Письма – это для меня то же, что для тебя хабар, самое ценное. Становится грустно, понимая, что родной папа забыл о тебе…
Я буду ждать твоего возвращения, пап. И напишу ещё тебе писем. Вдруг хотя бы одно из них достигнет адресата… Пока есть хотя бы одна маленькая надежда на это, я буду продолжать писать!

p.s. Я люблю тебя, папа…

Твой сын, Влад.

28. 04. 20*1 года.»

Рука Скрипки дрогнула и безвольно рухнула на стол, задевая кружку, которая тут же слетела на пол, разбрызгивая едкое содержимое в разные стороны.

- Бумагу и ручку, скорее, Штопор! – едва слышно произносит он, низко склоняясь над маленькой фотографией, на которой улыбались ещё молодой парень и малыш семи лет.

- Да что с тобой?

- Скорее! – Скрипка поднял взгляд на напарника, который мигом вскочил со стула и рванул к бармену, надеясь на то, что тот не зажмёт бумаги. Сейчас Штопор готов был сделать для друга всё что угодно, даже заплатить за эту проклятую ручку и бумагу, лишь бы с его лица пропало это ужасное выражение: потерянность, боль, страх и мольба.

Скрипка же сжимал в кулаке маленькое фото и пытался сдерживать себя, чтобы не закричать в голос. Он переводил взгляд с даты в письме на экран КПК.

28. 04. 20*1 – 06. 03. 20*5

- Опоздал… Слишком поздно… Опоздал…