Альтаир видел много жестокости и насилия в своей жизни. Пожалуй, даже слишком много – во всяком случае, гораздо больше, чем среднестатистический человек. Нет, безусловно, все родившиеся во времена Крестовых Походов хоть раз в своей жизни видели насилие, и, конечно, были воины, которые сами творили это насилие, но Альтаир был ассасином. Он, в конце концов, сам когда-то отрубал себе палец… И ему много раз приходилось убивать. Он видел много мучений. Он сам был жесток. И потому вскоре после того, как он вступил на вторую ступень в Братстве, он научился не обращать внимания на физическую боль. В большинстве случаев эту боль можно было преодолеть, и потому Альтаир попросту не замечал ран, зуда, каких-то физических неудобств, даже торчащих из его тела стрел – пока они не мешали передвигаться. А затем он набрал опыт, и поражений в схватках стало меньше, он уже не убегал от солдат, а спокойно вступал в схватку даже с намного превосходящими силами. Ещё через некоторое время, на пятой ступени он понял, что насытился насилием, и жестокость уже не приносила ему удовольствия. Нет, конечно, он никогда не упускал случая убить лишнего, однако делал это скорее на автомате, желая сохранить репутацию. И тогда он научился убивать так, чтобы жертва не мучилась, не стонала и не хрипела, а уходила в мир иной быстро и… спокойно, не успев понять, что случилось. И потому ему, уже давно не наблюдавшему жестокость ради жестокости и не ощущая этого чувства в себе, было непривычно видеть её…

— …Но я всё равно снова сбегу! Вам не остановить меня!
Высокий мужчина лет 50, в чёрном одеянии, доходящем до пола, уже повернулся, чтобы уходить, однако слова больного остановили его.
— Убежишь?.. – Гарнье де Наплуа резко развернулся, склонил голову набок и задумался. – О нет, ты не убежишь, если тебе будет нечем бегать. Стража, сломайте ему ноги… обе.
Солдаты синхронно кивнули и подняли больного за локоть. Тот кричал ругательства, вырывался, однако стражников было двое, и один из них пинком заставил бедного вытянуть правую ногу, убедился, что она достаточно крепко упёрлась в землю и резко наступил на неё… Послышался резкий хруст и стон человека. Нога неестественно изогнулась. В толпе послышались крики, кто-то отшатнулся, многие с ужасом отвели глаза… Альтаир же впился глазами в происходящее перед ним, он не шевелился, его кулаки были сжаты. Он и не подозревал, что это… событие так повлияет на него. Он с усилием заставил оторваться от созерцания насилия, творившегося перед ним, и взглянул на Гарнье. Тот, улыбаясь, внимательно смотрел, как стражник перебивает несчастному вторую ногу. На этот раз больной не сумел сдержать крика…
— Заткнись! – один из солдат резко ударил его по только что перебитой кости, и мужчина подавился криком и, кажется, потерял сознание.
— Физическая боль – ничто. Я лечу тебя от болезней куда более опасных, — Гарнье оторвал взгляд от больного и криво улыбнулся страже. – Бросьте его на освободившуюся койку в углу, вы знаете куда. Ну! Живо!
Солдаты потащили человека вглубь здания. Гарнье же окинул взглядом притихшую толпу и чуть оскалил зубы. Резко кивнув головой – как будто прощаясь со всеми – он поспешил за стражей.
Альтаир только после ухода Наплуа смог привести мысли и чувства в порядок. Он чувствовал как странное чувство, название которому он до сих пор не придумал, растекается по его телу. Это было сродни удовольствию, удовлетворению от успешно выполненного задания… И одновременно нечто большее. Он уже давно не ощущал ничего подобного от множества убийств, совершаемых им. Он решительно помотал головой, решив подумать об этом потом. Сейчас – дело. Ему осталось всего-то лишь незаметно убить Гарнье. Пробираясь с монахами во внутреннее помещение больнице, с множеством коек и шкафчиков, он пытался избегать больных. Видимо, большинство из них были то ли пьяны, то ли накачены какими-то наркотиками – во всяком случае, явно невменяемы. Они ходили по всей больнице, обращая внимания на себя, и потому ассасин разумно решил не приближаться к ним. Он осторожно пробирался сквозь толпу и скоро нашёл Гарнье в сопровождении двух солдат. Врач стоял над койкой какого-то больного. Он махнул рукой, отсылая стражу: их громкий разговор явно мешал ему сосредоточиться. Полностью погруженный в себя, он протянул руку к полке рядом с ним и взял оттуда какую-то баночку. Высыпав из неё какой-то порошок в стакан воды, он протянул его больному:
— Пейте.
— Но… Это… Жжётся… Ужасная боль…
— Пейте. Это – единственное Ваше спасение.
— Но… Я не могу!
Гарнье презрительно фыркнул и, приподняв голову больного, влил напиток ему в рот. Поставив стакан на полку, он некоторое время следил за пациентом. Дождавшись, когда тот забудется тяжёлым сном, Гарнье резко повернулся… и обнаружил перед собой человека в белом одеянии. Его глаз не было видно из-за капюшона, и потому тем сильнее выделялся шрам, змеившийся справа у рта.
— Ассасин… — Врач не спрашивал, он утверждал. – Тебя прислал Аль-Муалим. Не думал, что ты доберёшься до меня.
— Однако это случилось, — Альтаир легко двинул мизинцем, и лезвие уткнулось Гарнье в живот, ещё не раня, однако, доктора. – Зачем ты мучил всех этих людей?
— Я не мучил их… Я искал пути их вылечить.
— Мне так не показалось. Напротив, ты творил ещё больше насилия… Даже если ты действительно лечил их, то делал это против их воли.
— Если ребёнок возьмёт спички, подожжёт их и обожжётся, то ты тоже не будешь пытаться предотвратить ожог?
— Это – взрослые люди…
— Это – отбросы этого общества, — Гарнье подался вперёд, говоря с пылом: чувствовалось, что он много думал на эту тему. – Воры, проститутки, алкоголики… Вне зависимости от меня, их всё равно ждёт смерть. Им не выбраться со дна.
— Однако так их смерть мучительнее…
— Но у них есть шанс выжить. Ты хоть представляешь, сколько мы не знаем об этом мире? Возможно вылечить всё, я уверен… Сколько ещё не проверено, сколько не опробовано. Ты вмешался очень не вовремя…
— Ты веришь, что помогаешь им?..
— Я помогаю им, — Гарнье снова повысил голос. – Со мной у них хотя бы есть шанс жить, а не существовать…
— Этот шанс – мизерен. Ты мучаешь людей ради высшей цели, которая недостижима… — Альтаир покачал головой. – Прощай, Гарнье де Наплуа. Покойся с миром…
Ассасин воткнул клинок в живот доктору, после этого быстрым движением направил острое лезвие в горло Гарнье, одновременно вытаскивая перо и обмакивая его в кровь врача. Затем, взяв умирающего за грудь, он кинул его на солдат, которые уже давно заметили перепалку между странным человеком, скрывающим своё лицо и врачом, и обнажили мечи. Теперь, когда тело Гарнье полетело на них, они уже были готовы к бою. Альтаир швырнул на них шкафчик с множеством каких-то баночек и контейнеров, взбежал по колонне, оттолкнулся от неё и, ухватившись за строительные леса около стены, забрался на них. Он уже заранее подготовил путь отхода… Выскочив через окно на платформу, висящую над улицей, он резко развернулся и кинул в стражника, как раз собирающегося выпрыгнуть из окна, метательный нож. Ножик попал в живот солдату и тот, застонав, свалился вниз. Перепрыгнув на крышу, он швырнул назад ещё несколько ножей, ни разу не промахнувшись. Чуть поразмыслив, он решил не сражаться, а бежать…
Пока он сидел в одном из многочисленных стогов сена, раскинутых по всему городу, у него было время поразмышлять о словах Гарнье. Было очевидно, что он верил, что действительно помогал людям… И да, пусть никто не благодарил его, и было ясно, что больные боятся его, однако… что если действительно, путём проб и ошибок можно было найти лекарства, способные помочь так многим? Но… стоило ли это таких жертв?
А, может быть, всё гораздо прощё. Может быть, Гарнье де Наплуа просто нравилось мучить людей. Альтаир видел блеск в его глазах, когда тому больному ломали ноги. И он узнал этот блеск, это чувство… И впервые задумался о том, правильно ли оно. Должен ли человек получать удовольствие от насилия? От хруста костей, от брызг крови, от… смерти? Альтаир всегда был эгоцентристом, и не думал о том, как он выглядит в глазах других, никогда не сравнивал себя с кем-то. По сути, для него было одно единственное Кредо: «Ничто не истинно. Всё позволено». И он понимал его слишком буквально…
Он пришёл к Бюро в странном состоянии. А что если… Спрыгнув на ковры на его полу, он отогнал от себя эти мысли. Так. Сейчас куда важнее Гарнье де Наплуа… Последние его речи были очень интересны.
— Здравствуй, Рафик… Я выполнил задание, — Альтаир выложил окровавленное перо на стойку перед старцом.
— Отлично, Альтаир! Ты можешь…
— Постой, я хотел кое-что у тебя спросить. Похоже, Гарнье считал, что на самом деле помогает людям, он верил, что способствует их выздоровлению…
— Какое мне дело до речей свихнувшегося доктора? И тебе не должно быть. Ты выполнил задание, молодец, думаю, у Аль-Муалима уже готово следующее для тебя. О Гарнье, кстати, ты лучше спроси у Аль-Муалима, он явно знает больше меня. Сейчас ты можешь отдохнуть, а завтра отправляйся в путь.
— Ладно. Понятно… Можно ещё один вопрос? – дождавшись кивка, Альтаир осторожно начал. – Слушай, Рафик… Как считаешь, я… — Но в этот момент Альтаир как будто бы освободился от сна, и со всей ясностью осознал, кого и о чём он спрашивает.
-Ну?
— Нет-нет… Ничего… Забудь об этом, ладно?
Некоторое время старик испытующе глядел на ассасина. А затем снова склонился к бумагам:
— Уже забыл.
На следующее утро Альтаир выезжал из Акры с чувством, что что-то меняется в его душе. В его голове была путаница… Он не понимал, как связаны Гарнье и Талал – хотя они, несомненно, были как-то связаны, – но это не было главным. Он второй раз в жизни разбирался в себе, в своих чувствах. А последний был почти 20 лет назад… У него оставалась единственная надежда, что ему всё объяснит Аль-Муалим.