В тексте бессовестно использованы цитаты самого да Винчи (и того, и нашего, их обоих))). Сделано это нелепо не очень к месту и с особым цинизмом. В принципе я бы могла их замаскировать под свои собственные мысли, но кому это надо? 


Было уже достаточно поздно, но в небольшой мастерской горел свет. Леонардо не спал почти трое суток, но даже сейчас не чувствуя усталости, при тусклом свете масляного светильника увлеченно расчерчивал большой желтоватый лист плотной бумаги на ровные квадраты, что для стороннего наблюдателя выглядело бы бессмысленным. Да Винчи вообще не всегда четко знал, что делает, и будет ли это потом работать. Последнее его изобретение, так и не доделанное до конца, заняло свое место на полке в куче подобных недоделок, мятых чертежей, деревянных планок и стальных пружин. Леонардо был уверен, если запастись терпением и проявить старание, то посеянные семена знания непременно дадут добрые всходы в виде практического их применения, но в последнее время ничего не ладилось, будто капризная муза покинула его дом. Работа валилась из рук, в сроки он не укладывался, заказчики негодовали, а он ничего не мог поделать. Его и самого раздражало отсутствие вдохновения, которое, как он привык, всегда сопутствовало всем его начинаниям, он чувствовал себя бездарным, криворуким неудачником. Он привык к успеху, наслаждался своим умением творить вещи, не просто не доступные другим людям, но даже и те, которые они были просто не в состоянии постигнуть с их ограниченным мировосприятием, а теперь он мог лишь утешать себя мыслью, что если все кажется легким, то это безошибочно доказывает, что работник весьма мало искусен и совершенно не понимает, что делает, а он, Лео, стал настоящим мастером, достиг нового уровня …Или же, как подсказывал ему здравый смысл – своего потолка, предела возможностей.
И вот утро третьего дня словно развеяло сгустившиеся над головой молодого художника тучи, молодой повеса, сын донны Аудиторе неожиданно стал для него тем лучом, который отражаясь даже в разбитых пыльных осколках создает прекрасное, непостижимое видение танца ярких пятен. 
Леонардо в ту ночь снова не ложился, он покрывал лаком последние более-менее удачные картины для семьи Аудиторе. На его взгляд, все они были кошмарной бездушной мазней, но спорить с донной Марией — благообразной, мудрой, но властной и в чем-то даже жесткой женщиной — себе дороже. 
Раздался стук в дверь, Леонардо ожидал увидеть Петруччо, мальчика часто посылали к нему, но за дверью стояла сама донна, причем не одна. 
-Привет, Леонардо — женщина приветливо улыбалась и буквально-таки излучала приятное домашнее обаяние красивой, стареющей женщины. С лица художника сошла тень недовольства, которая омрачала его последнее время, он сразу стал выглядеть младше
Он действительно был рад встрече
-О…Госпожа Мария!— Он коснулся ее щеки в приветственном поцелуе и вдруг наткнулся на откровенно недружелюбный взгляд ее молодого спутника. В воздухе повис немой вопрос. 
-Это мой сын. Эцио. – донна Мария со свойственным ей спокойствием не позволила затянуться неловкому молчанию. Леонардо заставил себя не измениться в лице и как того требовали приличия вежливо поклонился
-Мольто онорато. – «так вот ты какой» — добавил он про себя – «я ожидал чего-то большего»
-Лоноре о мио – парень выдавил из себя приветствие с короткой ухмылкой, глядя на него с чуть большим интересом, чем прежде. Леонардо решил, что молодой Аудиторе ему не нравится, хоть отвести взгляд от мягкого контура его губ, которые не портил даже пересекающий их кривой шрам, ему удалось не сразу. 
-Я схожу за картинами — художник торопливо скрыл смущение истинное за смущением ложным, словно спохватившись, что держит посетителей на пороге столь долго – и сейчас же вернусь— добавил он, скрываясь во мраке своей мастерской.
-Он о-очень талантлив— услышал он приглушенный голос донны и невнятное бурчание ее сына в ответ. Слышать похвалу такой женщины, как госпожа Аудиторе было приятно, и его не волнует, что на его счет думает этот парень. Да, совершенно не волнует.
-Самовыражение-это очень важно для понимания жизни— женщина продолжала наставлять свое непутевое чадо. «Ну, да, понимает он, что Вы имеете в виду»,— фыркнул про себя Леонардо, осторожно укладывая картины в приготовленный заранее ящик. Даже такой затворник, как он был в курсе сплетен о любовных похождениях Эцио, и надо сказать, подобного поведения он не одобрял, как впрочем, и вообще пересудов о чужой личной жизни. Ему самому было, что скрывать, но глаза и уши, охочие до чужих секретов, всегда найдутся, да и разве тайну долго убережешь, когда мирская молва, что морская волна, все выплескивает наружу? Леонардо был порочен, но считал, что умеренность служит надежной защитой от пороков, а Эцио, видимо, что единственный способ избавиться от искушения — поддаться ему.
Разговор стал чуть громче, видать, поведение сына вывело из себя и его терпеливую мать
-Найди себе занятие.
Леонардо буквально почувствовал, как парень недоуменно пожал плечами, мол, как этого можно не понимать — Мне есть, чем заняться… «Бездельник всегда готов найти оправдание собственной никчемности!» 
Наконец, картины были уложены, и Леонардо уже двинулся к выходу 
-Помимо блуда. – услышал он 
-Мама!! 
Мда… всегда там, где недостает разумных доводов, их заменяет крик…
Уже не в состоянии скрывать усмешку, так хоть маскируя ее под улыбку, Леонардо прошел мимо ссорящихся, невинно уточнив, куда нести картины… 
-Эцио тебе поможет— донна взяла себя в руки.
«Поможет», там всего один ящик, не вдвоем же они его потащат, значит…о, прекрасно. И да Винчи не знал, что прекраснее — то, что нести придется не ему или то, как помрачнел Эцио, тоже осознав это.


*Полчаса спустя*

-Подожди, юное дарование!
Эцио весело окликнул его почти у самой мастерской. Теперь скрывать усталость и раздражение не было никаких сил, Леонардо хотел выспаться, хотел закончить последнюю работу, хотел, наконец, позавтракать и вести беседы на повышенных тонах с отпрыском Аудиторе в ближайшие его планы не входило. Он неприветливо огрызнулся в ответ, хотя понимал, что Эцио вряд ли хотел его серьезно задеть, считая его тем, с кем подобная манера общения была уместна.
-Меня еще и вешать заставили твою мазню – улыбка пропала и теперь смуглое лицо выглядело враждебно – отражение его собственного – Они мрачные, угрюмые и какие-то скошенные. Тебе бы освещение сменить в твоей мастерской, или поменять мировоззрение-парень явно ждал ответной реакции, но художник его разочаровал
— Хвалить вредно, но куда вреднее порицать то, в чем мало смыслишь – Леонардо остался спокоен— бездельники вообще любят рассуждать, да и в умении очернить других им не откажешь. Не трать слов, пытаясь меня обидеть, и, кстати, я куда старше тебя — добавил он, с легкой усмешкой ловя на себе недоверчивый взгляд.
Слова, кажется, попали в цель, но были приняты вполне миролюбиво. Эцио отступил в сторону, пропуская Леонардо в мастерскую. Войти ему художник не предложил, довольно грубо позволив двери самой закрыться перед носом у Эцио.
Леонардо без аппетита жевал свежую бейкерскую выпечку с паштетом и злился, что вместо того, чтобы думать, как заставить бревно летать, он безрезультатно отгоняет от себя образ высокого хамоватого парня. После завтрака он с рвением взялся за работу, лишь бы не думать о постороннем и только, когда заказ был выполнен, он понял, что муза вернулась…вот надолго ли?

Через…эмм…неделю…

Он стоял перед ним мокрый, в каком-то странном балахоне, поцарапанный, задыхающийся от быстрого бега и молчал. Леонардо не был идиотом или глухим, он узнал о казни получаса не прошло — об этом орали глашатаи на каждом углу, но хоть он не был близко знаком с мужем донны Марии, последние события заставляли его сильно сомневаться, что Аудиторе – государственные преступники, впрочем, это его не касалась. Не касалось, пока на его пороге не возник Эцио с мольбой в глазах.
-О, Эцио Аудиторе…не думал снова увидеть тебя, входи. –жестом пригласил художник.
Эцио ввалился внутрь и без сил уперся спиной в закрытую дверь — его уютный мир рухнул, он был напуган, потерян и совершенно не знал, что делать дальше…А да Винчи стоял рядом, безмятежно улыбался, как будто ничего не произошло, от него веяло спокойствием и гармонией, он был словно спасительный островок в пучине несчастий.
-Где же мои манеры?!-Леонардо со свойственным ему отсутствием такта все же решил поздороваться, заключая потерянного парня в крепкие объятья. Эцио неловко коснулся плечей Леонардо в ответ, в мастерской царил полумрак, от взлохмаченных волос пахло сухой древесной стружкой и масляной краской, это успокаивало…
-Ты теперь тоже мокрый…-Эцио отстранился, смущенно глядя на потемневшую одежду художника. Тот особо не смутившись просто стянул рубашку через голову и кинул ее на пустой мольберт со сколотым боком около камина –Высохнет. Тебе кстати тоже советую посушиться — вдруг он спохватился— Извини , у меня там завал— и махнул рукой в сторону рабочего стола, загроможденного чертежами и непонятными деталями – ты голодный? Эцио отрицательно покачал головой. 
-Тогда располагайся, а мне надо работать, еще раз прошу простить…-Леонардо направился к столу. Уже занеся перо над бумагой, он повернул голову –Лучше тебе поспать, решать проблемы проще на свежую голову.
Эцио решил последовать его совету, сначала он разделся, расположив одежду рядом с рубашкой Леонардо, а потом устроился на широкой деревянной лавке, стоящей в углу мастерской — на ней лежал толстый стеганый матрас и теплое одеяло, однако не похоже было, что художник хоть раз спал тут -простыни были хрустящее-белоснежные и еще, от подушки сильно пахло мелиссой, которой обычно прачки пересыпают постиранное белье. Где же он спит тогда? Наверное, домой уходит… Одни вопросы! А вот да Винчи не задал ни одного! Просто пустил его к себе. И в этом он весь – словно знает, что Эцио некуда идти, что его ищут все стражники города, что он, убегая от преследователей, сорвался в воду и поэтому вымок до нитки…Интересно, что еще он знает…? Явно не о том, что в приятных предрассветных снах молодого парня неумолимо вытеснил всех прошлых зазноб…ну что за глупости…конечно нет! Эцио свернулся под одеялом, его колотило от пережитого, вдобавок он замерз в воде, а сейчас медленно согревался и чувствовал, что засыпает. Леонардо скрипел пером, шуршала бумага— эти звуки убаюкивали, сам он склонился над столом, заслоняя от Эцио светильник, и тому был виден только его силуэт, окруженный золотистым сиянием, так наблюдая за работой он незаметно заснул. 
Проснулся он от тихого стука, что-то покатилось по полу, он открыл глаза и долго не мог понять, где находится. Потом он встал и поднял упавший предмет, это была продолговатая деревянная плашка непонятного назначения, и упала она, вероятно, со стола. Светильник до сих пор горел, тратя остатки масла и нерешительно разгоняя подступивший со всех сторон сумрак, Леонардо все так же сгорбившись сидел над своими чертежами, не обращая внимания на подошедшего сзади парня. Он так и не оделся, наверное, заработался или просто не чувствовал сквозняк, но его руки трогательно покрывали мелкие мурашки «гусиной кожи», и Эцио, повинуясь внезапному порыву, положил подбородок на плечо художнику, мягко приобнимая сзади. Леонардо на секунду замер, возвращаясь из мира своих вычислений и не отводя взгляда от бумаги, нежно потерся щекой о щеку Эцио. 
Эцио уткнулся в светлые волосы, жадно вдыхая их запах. Леонардо перехватил его руку, скользнувшую по плечу и накрыл ее своей — холодные чуткие пальцы с коротко обрезанными ногтями, перемазанные тушью и краской, покрытые царапинами, Эцио согревая их своим дыханием, прижался губами к острым костяшкам. Голос Леонардо прозвучал ровно, почти буднично
-Иди, ложись…Я сейчас приду — и он невозмутимо взял в руки остро заточенный карандаш.
Эцио не понимал его, этого странного Леонардо да Винчи. Казалось, он живет по другим правилам, нежели все остальные люди, никогда ничему не удивлялся, приходил в восторг от каких-то мелочей, а сейчас остался чуть ли не равнодушен, к тому, что Эцио буквально предложил ему себя. Отнесся к этому ненормально спокойно…У Эцио перехватило дыхание, он даже не задумался о том, что говорит:
-Ты вообще что-нибудь чувствуешь?! Почему ты всегда такой спокойный? Такой невозмутимо жизнерадостный? Тебя чувства других не волнуют? Ты ничуть не лучше статуй, которые выходят из-под твоего резца! 
И вдруг, голос его дрогнул, он внезапно замолчал и притянув оторопевшего художника за плечи, требовательно прижался горячими губами к его губам, настойчиво раздвигая их языком, несильно прикусывая, не обращая внимания на то, что не встречает сопротивления, напротив, Леонардо не выказал никакого удивления, коротко вздохнул, закрыл глаза и ответил на его шальной поцелуй. Мягко, послушно, в то же время умело целовал губы, пересеченные шрамом, не делая никаких попыток отстраниться или оттолкнуть нахального мальчишку. Казалось, его мысли витали где-то далеко и причиной тому был не Эцио.
Леонардо поднял на парня пронзительно синие глаза, он еще пытался совладать с собой, но в какой-то момент, в нем будто что-то надломилось — он притянул Эцио к себе за шею, прижимаясь отчаянно, безнадежно. Словно тело прежде томилось в неволе, лишь ожидая сигнала. И все же он быстро взял себя в руки
-Мне нужно это закончить — сказал он с нажимом — От этого слишком многое зависит. Ты подождешь четверть часа, Эцио? Отлично — он даже не дождался ответа, просто развернулся спиной и завис над столом с карандашом в руке.
Эцио смог только кивнуть, на губах горел огнем равнодушный поцелуй. Леонардо не испытывал к нему никаких чувств, но был живым человеком, реагирующим на прикосновения и ласки -они нашли друг друга – ветреный, но одинокий живописец и юноша, который в одночасье лишился всего. Сейчас они просто были нужны друг другу и оба это понимали. 
Эцио показалось, что доски импровизированной кровати громко и болезненно застонали под ним; он сидел на краю и, не отрываясь смотрел на обнаженную спину работающего Леонардо, на подрагивающие острые лопатки. Вскоре тот откинулся на стуле и с хрустом потянулся, потер кулаками уставшие глаза, свернул чертеж в плотный рулон, загасил еле тлеющую уже лампу и медленно поднялся.
Было еще темно, но на улице уже начинало рассветать, воздух в мастерской казался зеленоватым тягучим, дымным. Леонардо сел рядом с Эцио, обнимая его, прижимаясь бедром и заваливая на простыни. Дальше — еще один поцелуй без искренних эмоций. Вспыхнувшая страсть, которую вызывала стройная фигура художника, увлеченного работой, сменилась липким страхом перед взрослым мужчиной, с которым Эцио находился так близко и в полной темноте, с мужчиной, который твердо знал, чего хочет. Эцио, который славился своими любовными похождениями, был парализован от ужаса и Леонардо почувствовал сердцебиение его страха.
-Тебе это не нужно. По крайней мере не сейчас…-мужчина словно сообщал, что погода испортилась и запланированная прогулка отменяется, в его тоне не было насмешки, только голос был чуть глуше, чем обычно. Из него ушла обычная радостная возбужденность.
-Леонардо!— поняв, что художник решил, что он просто струсил, Эцио вновь почувствовал растущее желание доказать обратное.
-Я тебя не трону… Просто побудь рядом — Леонардо развернул начинающего сопротивляться парня к себе спиной и, опустив руку ему на бедро, раздвинул коленом его ноги, переплетая их со своими. 
Снова стало не по себе, Эцио не зная, кого ему слушать — голос рассудка или голос гордости, остался просто лежать, находя удовольствие от тепла чужого тела и жаркого дыхания в шею. В темноте мастерской, в родном городе, ставшем вдруг таким неуютным, в огромном недружелюбном мире он теперь был не один. Рядом был странный художник, путающий эмоции. «Был просто рядом», этого хватило, чтобы Эцио смог заснуть и спать без кошмаров. Когда он проснулся, Леонардо полулежал за столом, опустив голову на скрещенные руки и, кажется, спал, перед ним лежала маленькая модель непонятной конструкции, похожая на птицу. Деревянная «птица» слабо шевелила растопыренными крыльями на сквозняке. Начинался новый день.