Козимо подул в ладони и обхватил себя руками. Черт бы побрал эту службу, а капитана Ливио он притащил бы к рогатому самолично, если бы представилась такая возможность. Эти сукины дети наслаждаются вином и женщинами в приятном тепле таверны, в то время как он вынужден торчать на посту и ежиться от промозглой вечерней сырости. И это в первую ночь карнавала! Хорошо, что его смена заканчивается сегодня утром – Козимо был полон решимости наверстать упущенное. Он довольно ухмыльнулся, вспомнив мягкие и проворные руки Идалии, когда плеск воды и какое-то движение привлекли его внимание. В горле неожиданно пересохло, и Козимо вцепился в меч, тут же вспомнив об ассасине, чья тень давно нависла над городом.
Говорили, что это демон в обличье человека, что он умеет становиться невидимым или даже превращаться в птицу, и сам Сатана наградил его сверхчеловеческой силой и ловкостью – как иначе объяснить то, что он смог пробраться в самое охраняемое здание Венеции, убить двух самых высокопоставленных ее людей, дожа и его советника, а потом раствориться в тенях без единого следа? Некоторые считали, что он все еще где-то здесь – и это мысль пугала Козимо больше всего. Если все, что говорили о нем, правда… то вряд ли простое оружие стражника причинит демону вред. Тем не менее, холодная тяжесть стали в руке придала ему уверенности.
— Кто здесь? – крикнул он, вглядываясь в темноту. Ответом ему послужило молчание.
Спустя несколько минут он, наконец, разглядел силуэт человека и лодки, которой тот правил. Козимо затопило облегчение: гондольер! Всего-навсего гондольер! Его испуг сменился раздражением на этого stronzo; кроме того, стражнику было скучно, и он сердито окликнул уже удалявшегося лодочника:
— Эй, ты, постой! Какого дьявола тебя носит по каналам в это время?
Гондольер никак не ответил на реплику стражника, не удостоив того даже взглядом. Козимо и сам понимал, что ведет себя глупо: что особенного было в том, чтобы передвигаться по Венеции на лодке, тем более – в ночь карнавала?
— Постой, messere! Я хочу только поговорить!
И снова – молчание. Козимо раздраженно выругался ему вслед:
— В следующий раз я засуну твое весло тебе в задницу, bastardo! Посмотрим, как ты тогда будешь шляться там, куда порядочные горожане даже нос бояться сунуть!
Он сплюнул в воду и вернулся на пост.
Стражник тратил свои силы совершенно напрасно – человек в лодке едва ли вообще заметил его, глубоко погрузившись в собственные размышления.
Всю прошлую ночь он провел, согнувшись в три погибели между бочками с солониной и тюками с товаром, в трюме торгового корабля, который вез в Венецию кожу и меха. Корабль почти насквозь пропитался запахами плохо выделанной кожи, сгнившей соломы и подпорченной солонины – и эти отвратительные запахи сводили его с ума, он задыхался в спертом воздухе душного, тесного трюма. Когда утром корабль прибыл в порт, его шатало от слабости, и лишь с большим трудом ему удалось выбраться с корабля незамеченным – чтобы тут же раствориться в толпе.
Такие предосторожности оказались отнюдь не лишними – порт буквально кишел тяжеловооруженными стражниками, которые заходили на корабли, перерывая все коробки и тюки, заглядывали в колодцы, проверяли лавки, стога с сеном, и немедленно хватали любого, кому не повезло показаться им подозрительным.
К счастью для него, это же был порт Венеции! Ее сердце билось здесь, а не среди замощенных площадей и горделивых дворцов – и легче было найти бусину от рассыпавшихся здесь вчера четок, чем разыскать какого-то определенного человека среди пестрой, суетящейся, спешащей по делам толпы. Дождавшись темноты, он угнал первую попавшуюся под руку лодку, оставив в качестве компенсации мешочек с монетами – и сейчас медленно приближался к намеченной цели.
Луна постепенно поднималась над горизонтом, ее свет плясал и отражался в колышущихся волнах, и казалось, что лодка скользит по дороге, искусно выкованной из серебра. Откуда-то издалека доносилась музыка и крики празднующих, на главных улицах и площадях уже начиналось веселье, но сюда оно еще не добралось. Пока что тишину нарушал лишь плеск воды, скрип форколы и пьяные вопли завсегдатаев многочисленных притонов. От каналов и выгребных ям поднималась удушливая вонь, которую слабый ветер с моря не мог разогнать. Сколько раз он был тут, жил тут, но к запаху так и не смог привыкнуть. La bella Venezia!
По собственной воле он ни за что бы не вернулся сюда так скоро – только не сейчас, когда Венеция напоминала разворошенное осиное гнездо. Жизнь свою он ценил мало, но все же достаточно, чтобы не лезть добровольно в петлю – а именно это он и делал с того момента, как пробрался на корабль, идущий в La Serenissima. Вся городская стража была на взводе, разыскивая мерзавца, который убил дожа Мочениго и его советника, Карло Гримальди, а на сумму, в которую городские власти оценили его голову, пожалуй, можно было бы построить второй собор Сан-Марко.
Это не было чем-то непривычным – во Флоренции до сих пор разыскивали преступника Аудиторе, скрывшегося от возмездия; Сан-Джиминьяно был облеплен плакатами с призывом покарать убийцу, и даже в Форли, где его спасало ощущение незримого покровительства могущественной графини Сфорца, было кому точить на него зуб.
"Что ж, даже если меня схватят, возможно, я успею увидеть, как мои враги передерутся между собой, решая – кто же в итоге меня вздернет?", — подумал он с мрачным весельем. Через пару месяцев суматоха должна была улечься в любом случае, но он не мог ждать так долго – долг настойчиво и безжалостно влек его обратно в пекло. Сегодня ночью начинался знаменитый венецианский Карнавал – и на целую неделю город захлебнется в праздничном безумии, а вместо лиц будут только маски. Идеальное время для удара!
Однако на этот раз к привычному ощущению долга примешивалось еще одно чувство, властно побуждавшее его к действию. С некоторым удивлением мужчина осознал, что его гложет простая мальчишеская обида: он, человек, пытавшийся спасти дожа, объявлен убийцей, опаснейшим преступником, и его именем матери пугают детей – а настоящий убийца, один из заговорщиков, стал новым дожем, и от его лица вершилось правосудие. Надо ли говорить, какое уродливое лицо теперь было у правосудия, искаженное продажностью и несправедливостью?
Он всегда убивал быстро, следуя Кредо, облегчая переход в мир иной своим жертвам, даже тем, кто вряд ли заслуживал такой легкой смерти — и это называлось преступлением. Палач на долгие часы растягивал страдания приговоренных, прежде чем, наконец, дать им испустить последний вздох – и это называлось законностью. Кого заботило то, что он скорее бы умер сам, чем пролил кровь невиновного? Глашатаи продолжали кричать о том, что он безжалостно и жестоко убивает ради забавы любого, кто попадется ему на глаза. Его враги плели заговоры, раскидывали сети интриг, душили простых людей поборами и сгноили в своих подвалах сотни недовольных – но кто сказал об этом хоть слово вслух?
Человек едва слышно вздохнул. Глупо и наивно с его стороны задаваться такими вопросами – он должен был давно понять, что на них ему никто не ответит. Да и был ли на них ответ? Но это не удовлетворяло его, и подобные размышления посещали его все чаще и чаще – конечно, когда у него было для этого время.
Впереди показалась небольшая деревянная пристань, которой мало кто пользовался – только местные жители из нескольких ближайших домов, иногда оставлявшие здесь свои sandoli. Сейчас пристань была пуста – лучшего нельзя было и желать.
Направился он, однако, не к пристани, а чуть дальше. Несколько гребков – и лодка поравнялась с проходом между домами. В темноте он был почти не различим, и тот, кто не знал о его существовании, легко мог проплыть мимо. Человек бросил весло и одним прыжком перемахнул узкую полоску темной воды, приземлившись на позеленевшую от сырости ступеньку. Развернувшись, он оттолкнул гондолу так далеко, как только смог, и удовлетворенно кивнул. В ночь, тем более, в сегодняшнюю, до нее точно никому не будет дела, а к утру лодку успеет отнести достаточно далеко, чтобы не выдать места его прибытия, если кто-то вдруг заинтересуется пропажей.
Проход выводил к небольшой площади, и он уже видел знакомую дверь в доме на ее противоположной стороне. На его лице мелькнула тень улыбки — первый этап пройден, и несколько секунд спустя он войдет в сумрак мастерской Леонардо да Винчи.

Заметки:
Сандоло — это такая маленькая лодочка, еще меньше, чем гондола(на 1-2 человек), и раньше использовалась как личный транспорт, особенно — в самых узких местах, где и гондоле сложно маневрировать.
http://en.wikipedia.org/wiki/File:Venice_-_Sandolo.jpg
Форкола — особый замок весла гондолы. Конструкция форколы имеет сложную форму, позволяя реализовывать несколько положений весла для медленного движения вперёд, мощной быстрой гребли, вращения и поворотов лодки, замедления и гребли назад.