1.
Не сказать, что Малику была безразлична уборка, но порой, пересилив себя, он брал мокрую тряпку и принимался гонять пыль по Бюро.
Сначала, завороженный, тратил час, чтобы протереть каждую книжную полку, каждый книжный корешок, возможно, при этом, зачитавшись. Потом, заскучавшая совесть шепнет нежно на ушко, укусит за пальцы острыми кошачьими зубками, нежно так прося отпустить книгу из горячих объятий. Вздох - и Малик начинает быстро мерить шагами комнату, разгоняя пыль; а она, весело кружась, подсвеченная в воздухе, все норовит залететь ассасину в нос. Отчего тот, отчаянно отфыркиваясь, начинает злиться.
Не сказать, что Малик так уж не любит уборку...

2.
Каменный пол был покрыт ровным слоем чуть рыжеватого песка. Прошедшая ночью песчаная буря покрыла им весь город.
Капли с гулким стуком падали с подбородка и кончика носа, оставляя маленькие лунки, похожие на те, что устраивают воробьи при помывке.
Тело трясло от напряжения, мышцы горели, сжатые зубы чуть поскрипывали, песок почти в кровь раздирал ладонь. Было больно, и лишь силой воли Малик заставлял себя отжиматься и дальше.
Да, он стал Информатором, но никто не посмеет усомниться в том, что ассасин потерял былую форму.
Справа по стене скользнула тень - Малик прыжком сгруппировался и встал.
-А вот и за пером пришли,- прошептал ассасин, зачерпывая воды из фонтана.

3.
Свечной воск стекал на пальцы, застывая на них мутной бежевой пленкой. Малик аккуратно снимает её ногтями и скатывает в шарики, а когда этих шариков набирается десяток - скатывает их в ладони в один большой. Аккуратно, безыдейно начинает мять, вытягивать края, раскатывать в жгуты, сглаживать края. Лепить он не умеет, но в этом, поначалу бесформенном, куске, вскоре можно увидеть очертания орла. Малик доволен - с каждым днем выходит все лучше.

4.
Стол заботливо очищен от листов, перьев, книг, мусора; теперь на нём друг к другу, заточенные и начищенные, лежат метательные ножи. Малик, лицо которого покрыто недельной щетиной, по очереди берёт каждый, проводит по лезвию пальцем, скоблит щёку, сбривая бороду, а затем, резко вскинув руку, бросает нож, который на два пальца входит в стену, прочно застревая. Довольная улыбка. Нож откладывается на другую сторону стола.

5.
Еду приносили два раза в неделю - пара небольших мешков с мясом, хлебом, сыром и фруктами. Редко, носильщиками были девушки. Молодые, гордые, упрямо скрывающие свою красоту под тонкой шалью.
Всякий раз, когда они приходили, Малик, обычно молчаливый со всеми, всяко пытался завязать разговор. Не важно о чем: о делах в городе, о новостях, о заданиях, погоде...ценах...
Редко, он заинтересовывал девушек разговором. Еще реже, уговаривал разделить с ним трапезу.
И только раз он смог продать яблоко за мягкое поглаживание его щеки.

6.
Первые три недели после переезда в Иерусалим, когда Малик ещё и передвигался-то с трудом, о нём заботились, за ним ухаживали, его обучали. Рафик не пожалел ни времени, ни сил, чтобы помочь молодому ассасину освоиться с новой жизнью.
Малику же, обычно привыкшему полагаться только на себя, это было неприятно. До тех пор, пока забота была. Всю необходимость человеческого тепла рядом он ощутил ровно в тот момент, когда тишина Бюро обняла его своими сухими душными объятьями. Ещё же сильнее – когда он рухнул на пол, попытавшись выбраться из Бюро через вход на крыше. Спина болела долго. Синяки сходить не желали…
В следующий раз Рафик приехал лишь месяц спустя, привезя с собой истории, фрукты и новые книги. Он говорил много, стараясь разогнать накопившуюся атмосферу помещения. Малик перебил его лишь раз. Когда попросил прогулять его по городу.
И ещё раз.
Когда ночью прошептал: «Спасибо…»

7.
Он просил её уйти, но упрямая особа будто вросла в столешницу, крепко цепляясь за неё своими коготками.
Кто она? Это Рафик прислал свою знакомую, чтобы девушка разогнала тоску Информатора своей виртуозной игрой на ребабе. Инструмент был Малику знаком, но лишь отчасти: три струны, вместо одной; тёмно медовый цвет орехового дерева, вместо зеленовато-пшеничного оливкового; прекрасный голос певца в дополнение, вместо вдумчивого молчания.
Она – не назвала ни своего имени, ни открыла лица, сказала лишь, что не уйдёт до тех пор, пока не увидит искреннюю улыбку на лице Библиотекаря.
Малик лишь фыркнул.
Девушка пела закрыв глаза, вкладывая в голос всю себя, едва покачивалась в такт музыке, двигалась, сливаясь со смычком и инструментом, мягко сжатым коленями, в единое целое.
Насыщенный приторно сладкий сок персика скатывался из уголков губ, запутывался, петлял в бороде и капал на стол, устланный картами, тяжёлыми мутными каплями. На мгновение брови Малика застыли в возмущении от собственной неосторожности. Столько сил и времени он потратил, чтобы перечертить их, а тут из-за какой-то!.. Ассасин ругнулся под нос и встал из-за стола, направляясь к выходу.
Девушка появилась на пороге перед ним спустя мгновение, но он готов был поклясться, что все еще слышит её голос в обрамлении журчащей музыки.
Её глаза улыбались. Нет, заливисто смеялись прямо в лицо.
-Простите, Мастер, я не могу отпустить Вас. Приказ,- и чуть разводит руками.
Библиотекарь молча проходит мимо и, умывшись, жестом просит присесть на подушки. Она играет вновь, но смотрит только на него, будто и впрямь охраняет. Малик же, не проявляя ни капли стеснения, также рассматривает девушку: несомненно темно-карие глаза в обрамлении пышных ресниц, тонкие брови, узкие скулы, чуть пухлые губы; мужчина не видит их, скрытых платком, но представляет их именно такими, тонкие запястья с золотыми браслетами, маленькие ладони. Одежда проста, платье, платок да дешевые сандалии - так ходят все девушки Иерусалима.
Малик фыркает вновь - это ветер гоняет по крыше песок. Мужчина задирает голову, и заботливое небо тянет к нему свои воздушные облачные руки.
Уголки губ задорно тянутся вверх.
Резкий разворот! Присесть, оттолкнуться. Вцепиться всей пятерней за Вход в Убежище и потянуться...
Свобод!..
Крепкий хват за край библиотекарской робы, рывок вниз и ощущение недолгого падения на заботливо подкинутые подушки.
Малик открывает глаза: Она сидит на нем сверху, вновь готовая играть, в глазах вновь звучит заливистый смех.
-Приказ,- пожимает плечами.
-Салара,- только сейчас ассасин признает в девушке ученицу Рафика и, продолжая улыбаться, нежно поглаживает девушку по щеке.
-Мастер...- она смущена, отчего смычок начинает предательски дрожать.
-Играй...играй...задание выполнено,- мужчина прикрывает глаза. И не убирает руку с щеки.

8.
Крайне редко в первые месяцы после переезда, чаще – позже, он выходил на рынок сам. Отзывая молодого ассасина, что должен был раз в несколько дней приносить тому продукты, он шёл сам, плотно укутываясь в чёрную робу библиотекаря.
Улица. Вторая, третья, поворот…
Вокруг снуют люди, кто-то спешит на работу, кто-то домой, некто несётся передать письмо, кто-то прогуливается, наслаждаясь приятной погодой.
Рынок привычно переполнен: покупатели и продавцы, живность, охранники, стража, проходимцы, слуги…
Малик, по привычке, нежели по желанию, покупает фрукты в одной и той же лавке, перебрасывается с ним несколькими дежурными фразами, улыбается проходящим мимо девушкам. Нагулявшись, присаживается на оставленные кем-то у стены мешки с ореховой шелухой. Жёстко, но что поделаешь. Ассасин опирается о пыльную стену, прикрывает глаза и…проваливается в пустоту.
Мир замирает, будто время, решив отдохнуть ненадолго, останавливается перетерпеть жару в тёмном уголке.
Стена. Светлый шершавый камень, пышущий жаром, отдающий своё, накопленное под лучами безжалостного солнца, тепло. Волны этого самого тепла ясно ощущаются всем телом, каждой его частичкой. Словно кто-то большой и уютный обнял тебя со спины и прижимает к себе, дыша в затылок.
Воздух. Сухой и безветренный, наполнен дорожной пылью, поднятой сотнями ног. А она, с свою очередь, привлекает к себе внимание, танцуя, кружась в вальсе под сонет, играемый солнечными лучами, прочертившими воздух под крышей.
Люди. Радость, удовольствие, наслаждение, встревоженность, умиление, удивление, расслабленность, напряжение, самодовольство, ярость, спокойствие – пробегись глазами по этим лицам, и ты увидишь любую эмоцию, какую только можно вообразить. Дети, тянущие мать за подол юбки. Продавцы, во всю расхваливающие свой товар. Слуги, несущие за Хозяином сумки и корзины. Стражники, зорко выглядывающие в толпе воришек и попрошаек.
Мир вокруг пересыщен охрой, песочно-жёлтым, нежно-ореховым. Мир пересыщен солнцем, его теплом, его заботой. Ради таких мгновений Малик вновь и вновь выбирался в город. Реже, чем хотелось, ведь работа занимала весь его досуг.

9.
Редко к нему приходил кто-то из Братства. Странно, но в последнее время в Иерусалиме работы было мало. Не для него, конечно же, куда там, у Малика работы всегда было полно.
То пыль смахнуть, то ножи переточить, то на звёзды поглазеть…
А, порой, в Бюро оставался кто-то для ночёвки, но это всегда был кто-то знакомый и довольно близкий, тот, кто мог бы не только не привнести неудобства в его уютный мирок, но ещё и разбавить бы знойное одиночество.
В такие ночи Малик спал плохо – то ли профессиональные навыки не давали спокойно расслабиться, то ли он не мог найти себе места от желания поговорить. Ну не всегда же строить из себя сурового бойца-одиночку!..
А ещё…не спалось быть может потому, что эти гости приносили ему туго связанный свёрток, который он прятал в столе. Прятал, в надежде посмотреть потом…наедине.

10.
Левая рука по-прежнему предательски болела и никак не хотела заживать. Благо хоть повязки теперь надо было менять всё реже и реже, а то правая рука уже устала заниматься стиркой. Обрубок неприятно гудел, чесался, жёгся – всячески показывал своё нежелание идти на поправку. Словно сговорившись с ним, сон тоже отказывался приходить в ночное время. Да и в дневное тоже, похоже, он приходил лишь в моменты полнейшего истощения.
Эта ночь не была исключением – покрасневшие глаза прожигали взглядом потолок, а пересохшее горло противно першило, то и дело приходилось откашливаться. Малик, устав ворочаться, сполз с кровати и поплёлся к выходу из убежища. Прохладная вода, текущая из фонтана приятно бодрила. Ассасин, упёршись правой рукой о стену, подставил затылок под слабую струю, тут же поёжившись и ухнув. Губы растянулись в лёгкой улыбке. Когда Малик выпрямился и растрепал мокрые волосы, он задрал голову вверх, туда, где мириады звёзд устроили свой карнавал на безоблачном небе. Губы вновь сошлись в улыбке.
Информатор сгрёб все подушки прямо под входом и завалился на них, прижимая одну крепко к груди. Тёмное небо приятно успокаивало, манило своей красотой, убаюкивало неспешным танцем. Но сон, всё равно, будто бы назло, пришёл лишь под утро…

11.
А порой сон не шел, и в такие моменты в голову лезли всякие непристойные мысли. То о дочери купца, то о милой монахине, то воображаемой красавице, что прямо сейчас дурманит его ароматом масел. Стоит ли говорить, что Малик в эти моменты не контролировал сам себя. В такие моменты острее всего чувствовалась необходимость в наличии второй руки. Выбирать одно из двух, а не совмещать - оказалось большим разочарованием.
В голове всплывали воспоминания о горячей, пышущей жаром крыше какой-нибудь наблюдательной башни. Когда никто тебя не видит и никак не может потревожить сладострастный момент одиночества.
Погладить внутреннюю сторону бедра, кончиками пальцев пройтись по груди и животу, поросшими небольшими жестким волосками, теперь, черт возьми, этого так не хватало, ибо отвлекаться от вздыбленного пульсирующего в один ритм с сердцем органа не представлялось возможным.
И, когда плоский живот, содрогнувшись несколько раз, оказывался покрыт горячими мутными каплями, освободившаяся рука могла позволить себе "прогуляться" по телу, чтобы через несколько мгновений начать искать откинутую впопыхах простынь.

12.
Кто знал, зачем он просыпался так рано, быть может, годами выработанная привычка в Масиафе, а, быть может, всё ещё расстройство сна заставляли его раз за разом подниматься с первыми лучами солнца. Лежать и бессмысленно пялиться в потолок, что может быть лучше, всё равно работы с каждым днём не прибавлялось, он точно знал, когда придёт следующая партия заказов, а потому чётко распределял время на их исполнения. Ни днём больше, ни днём меньше – и никаких выходных. Но, вставая вот так рано, Малик всякий раз мысленно спрашивал себя: «Какого чёрта?!» Не помогали ни травы, ни отвары, ни масла – что ни рассвет, а он уже на ногах. Хотя это не совсем правильно, Информатор просто лежал, открыв глаза, и глядел. Как медленно заполняется светом его жилище. Прихожая, вход, рабочая зона со столом и стеллажами, казалось, свет на пару с душным Иерусалимским воздухом пытаются зажать его в углу. И, когда становилось уже совсем бессмысленным лежать просто так, Малик поднимался с кровати, бубня под нос: «Ладно-ладно…» И в тот же момент ощущение угнетения пропадало, словно воздух, выполнив свою работу, развернувшись уходил прочь, подобно коту, для того, чтобы раствориться в фонтане.

13.
Я не могу понять, что происходит? Где я нахожусь и как я в этом самом «здесь» оказался? Вокруг темно, но что-то внутри явно говорит о том, что меня окружают холодные стены пещеры. Мысли вяло, словно остывающий воск, текут в голове, лишая возможности обдумать своё положение, взвесить все факты, попробовать разобраться в этом сумасшествии.
Пошатываясь, я иду к выходу, точнее, дрожащие ноги ведут меня куда-то, я называю эту неизвестность – выход. Восемь шагов, упираюсь в стену, держась за неё рукой иду дальше, где-то обязательно должна быть хотя бы одна неизвестность.
Воздух вокруг неприятно разогревается, в голове раздаётся противный шипящий свист, так сильно похожий на змеиный. Он становится всё громче, нарастая не равномерно, а словно накатывая волнами. Он ошарашивает, оглушает, заставляет зажмуриться и согнуться от боли в ушах.
Ещё пара шагов. И ещё тройка. Шум пропадает, но теперь глаза прорезает резкий ослепляюще холодный свет золотого шара, повисшего под потолком. Хотя…там нет потолка. Я зажмуриваюсь вновь, закрываю лицо оцарапанной о стену ладонью. Но свет, словно какой-то паразит. Проникает сквозь все преграды. Он слепит. Падаю на колени и проползаю едва ли пару метров.
Так же внезапно. Шар с его безумным сиянием пропадает. Я тут же зажмуриваюсь снова, ожидая чего-нибудь ещё. Но вокруг только тишина. Через силу заставляю себя подняться на ноги и идти вперёд. Протягиваю руку, в надежде опереться, и чуть было не падаю – стены нет.
Где-то рядом, чувствую, как ухмыльнулся воздух. Мгновение, и сильный удар кулаком в правую скулу заставляет меня упасть в лужу крови. Её вкус на моём языке. Противный железный запах витает вокруг, противная горячая кровь тут же пропитывает мою одежду. Моя кровь. Левая рука внезапно разрывается от боли, покалеченная, изрезанная, тут же повисшая плетью.
Кто-то ходит вокруг, я это чувствую, но не могу пошевелиться, чтобы дать отпор. Рука вновь стонет от боли, этот самый кто-то схватил её и тянет…тянет.
Мгновение. И боль пропала. Вместе с рукой. Прижимаю колени к груди и начинаю рыдать. Мне, чёрт возьми, страшно от нахлынувшей неизвестности! Страшно…
Снова этот змеиный шелест. Снова пещеру начинает окутывать своей паутиной этот противный свет. Теперь я вижу впереди огромный камень на котором лежит тело, накрытое белой простынёю. Человек что-то держит на груди двумя руками, любовно прижимая себе, и это что-то украшает простынь алыми цветами.
Воздух застывает в горле, на глазах вновь наворачиваются слёзы. Я знаю кто лежит там. Знаю, что он держит в своих крепких руках….
- С приветом от Робера де Сабле,- раздаётся над моим ухом змеиный шёпот. И я кричу ему в ответ…
Кричу и просыпаюсь в своей кровати, свернувшийся калачиком, искусавший в кровь губы, расцарапавший себе плечи, разодравший пропитанную слезами подушку и простынь.
Солнце виновато лизнуло небритую щёку рассветным лучом. Прошёл первый год в Иерусалимском Бюро.