Эцио в задумчивости будоражил веслом воды спокойного Тибра, не замечая, что нос гондолы воткнулся в прибрежные камыши, и лодка еле продирается через их заросли. Ассасин впервые был в Риме, однако ни одна из красот Вечного Города не прельщала его, пока он плыл по реке. Он стремился лишь к одному – к спокойствию. О да, он хотел смерти Родриго Борджиа, но ещё он хотел, чтобы его убил ассасин, спокойный и безжалостный, мудрый и опытный – а не жалкий человечишка, движимый лишь жаждой мести. К сожалению, последние 10-12 убитых им человек были лишь пешками в войне или вольно или невольно втянутыми в неё посторонними людьми. Большинство из них были жертвами Савонаролы, вернее, Яблока Эдема, и потому ни к кому из них Эцио не имел личных счётов. Однако не так было сейчас. Ведь именно из-за Родриго в конечном счёте погибли отец и братья Эцио. И он не мог закрыть свою ненависть и успокоиться, позволить разуму взять власть. В конце концов, он бросил весло и перескочил с лодки на берег, в надежде, что сумеет успокоиться по дороге к Сикстинской капелле. На несколько секунд замер, закрыв глаза, чтобы сосредоточиться на предстоящем задании. Итак, он должен прорваться через Ватикан к Сикстинской капелле, незаметно пробраться в неё, не возбуждаю стражу и убить папу. Приходилось и сложнее.

Он кивнул своим мыслям, вздохнул и резко взбежал по стенке, зацепился за балку под самим потолком, перескочил на висящую над речкой платформу, с неё – на стенку замка и полез наверх. Сбросив солдата в речку, он перемахнул на территорию замку и сразу же поднял вперёд правую руку, тщательно целясь в стражника у противоположной бойницы. На звук выстрела обернулись несколько других наёмников, патрулирующих двор замка, однако ни один из них не успел поднять тревогу – двое свалились с метательными ножами в прорезях шлемов, а последний с ужасом в глазах стоял неподвижно и оцепенело. Он начал двигаться, лишь когда ассасин был в нескольких метрах от него. Несколько быстрых шагов для разбега, прыжок на плечи несчастного и лёгкое движение мизинцем левой руки. Переступив через труп, Эцио направился к воротам замка, дёрнул за рычаг и быстро проскользнул в открывшиеся ворота. Прижавшись спиной к холодной стене, он заглянул за угол – во внутреннем дворе замка около колодца стояли двое солдат, а чуть выше, на балконе, стоял третий, с луком. Очевидно, что сначала надо было убрать лучника. Эцио вытащил ещё два метательных ножа, перевёл дыхание и резко ворвался во двор замка, метнув подряд оба ножа – он знал, что у лучников реакция была несколько лучше, чем у других солдат, и потому они могли увернуться от одного ножа, однако второй стабильно поражал цель. Так и было в этот раз. Из двоих у колодца никто не успел понять, почему вдруг третий с глухим стоном осел на пол балкона, и через секунду оказались погребены в колодце. Искренне довольный собою, Эцио чуть расслабился, открывая следующие ворота… и тут же за это поплатился. Оказывается, что эти ворота выходили на крепостную стену, и прямо за створками пряталось двое громил с топорами. Ассасин быстрее оправился от неожиданности и, резко дёрнув кистями, всадил скрытее клинки в прорези шлемов. Впрочем, количество здесь уже не особо имело значение: к нему уже бежало с десяток стражников. Вытащив меч Альтаира, Эцио приготовился к схватке…
Иногда ему казалось, что в драке и в передвижении по крышам, власть над его телом берут рефлексы. Вот и сейчас, по какому-то наитию, за секунду до столкновения с первыми двумя стражниками в лёгкой броне, он сделал шаг вправо и резко рубанул мечом, развернулся – плащ ударил какого-то щупленького солдата по лицу – и сделал ещё один выпад. Стараясь не поскользнуться на брызнувшей из раны крови, он сделал ещё один шаг и спокойно, почти без усилий, проткнул мечом стражника, споткнувшегося о тело одного из громил. Оставив меч в теле, он резко развернулся, пропустил копьё в сантиметр от себя, чуть отскочив в сторону, и выхватил его из рук наёмника, предварительно дав тому локтём по носу. Сделав шаг вперёд, Эцио проткнул копьём незадачливого солдата, и сразу же атаковал следующего. После ещё одного трупа копьё пришлось оставить в одном из солдат в виде двух неровных обломков. Впрочем, вскоре ассасин обзавёлся алебардой. Несколько стражников, испугавшись такого развития событий, уже давно пытались убежать с территории, на которой происходила битва. Таких Эцио всегда пытался отловить сразу, чтоб те не подняли общую тревогу. Вот и сейчас, оставив громилу оседать на алебарде, он догнал двух из убегающих и повалил их на землю, одновременно выпускаю из обширных рукавов костюма скрытые клинки, последнего же он убил из пистолета. Разобравшись, таким образом, со всеми солдатами, он устало вернулся к одному из тел, чтобы забрать свой меч. Обнаружив там стражника, с ужасом взирающего на учиненное ассасином кровавое месиво, он хотел было прикончить мечом беднягу, однако тот сам с криком бросился с крепостной стены. Эцио в отличном настроение развёл руки и пробормотал себе под нос: «Что делать, работа такая…». Дёрнув ещё один рычаг, ассасин с обнажённым мечом кинулся в очередные ворота… Однако увидев рядом лошадь и бежавших к нему солдат, он забрался на животное и, ударив пятками сапог по её крупу, максимально прижался к шее лошади, галопом поскакавшей вперёд. Ловко лавируя между солдатами, он, в конце концов, привыкнув к скорости, выпрямился на скакуне и заметил впереди пятерых солдат, выставивших перед собой в угрожающем жесте мечи. Обнажив своё оружие, он нагнулся направо, пропуская над собой стрелу, и резко взмахнул мечом, оставляя широкую рану на груди повалившегося наёмника. Перескочив через пролом в крепостной стене, ассасин резко дёрнул поводья влево, избегая горы какого-то мусора, затем натянул их, заставляя лошадь перескочить через очередной пролом, и, чуть притормозив, проткнул мечом очередного неудачника, пытаясь отвлечься от мыслей, всё более занимающих его по мере приближения к капелле. Наконец, он встал на корточки на седло лошади, и, уже перед самой крепостной стеной оттолкнулся от неё, хватаясь за лепнину. Он отпустил одну руку и чуть отклонился назад. Взял из сумочки на поясе дымовую бомбу и кинул вниз, а сам полез наверх, с удовольствием слушая ругательства стражников.
Стоит сказать, что из всех способов убийства, предложенных в Кодексе, ему больше всего нравились убийства сверху. Было приятно чувствовать, как хрустят под тобой кости, когда ты прыгаешь на плечи жертвы, как кровь заливает браслет с клинком – и тот лёгкий, может быть, немного неприятный звук, с которым клинок выходит из тела. Эцио понимал, что это не было нормально, однако с того самого момента, когда Леонардо поставил соломенных чучел на заднем дворе своей мастерской во Флоренции и заставил тогда ещё молодого парня тренироваться на них всем типам убийств, описанных в Кодексе – уже тогда, слыша под собой хруст соломы, ощущая, как острые травинки упираются в коленки, он чувствовал странное удовольствие – и не мог найти, объяснить причины. Блеснул клинок, солдат, заметивший что-то над собой, или, может быть, услышавший тихий шелест плаща, хотел было что-то крикнуть – однако был вдавлен лицом в камни, а его белый воротник окрасился в красный цвет. Мягко перекатившись вперёд, Эцио обрушил на пол обернувшегося на хруст шейных позвонков громилу и до рукоятки воткнул чинкуэду ему в грудь. Вытерев кровь об одежду поверженного, он направился к очередному рычагу, напоминая себе, что должен быть скрытен и незаметен, чтобы пробраться в капеллу. Перед поездкой в Рим они с дядей Марио тщательно изучили планы Ватикана. Ему предстояло пройти два коридора, набитых низшими монахами, не захотевшими участвовать в службе и через несколько патрулей стражников, наверняка поставленных Родриго для защиты своей драгоценной персоны…
Родриго… Был ли кто-то в этом мире, кого Эцио ненавидел больше, чем Борджиа?

Нет, в своё время, он думал, что нет никого хуже Умберто, однако когда «молодой Аудиторе» убил кондотьера (до сих пор ассасин с превеликим удовольствием вспоминал момент, когда он втыкал клинок в жирный живот Умберто раз за разом, крича что-то нечленораздельное и непонятное для него самого), то обнаружил странную пустоту внутри… Видимо, отец и братья не были для него отомщенными… до сих пор. Однако сегодня… Сегодня достаточно будет лишь одного лёгкого движения мизинцем левой руки, и клинок, клинок ассасина погрузится в плоть великого магистра, и все погибшие в этой войне будут отомщены. Эцио со злостью воткнул иглу с ядом в одного из стражников - тот даже обернулся на вполне ощутимое покалывание, однако ассасин уже скрылся в нише. Пока солдаты осматривали труп товарища и опрашивали монахов, Эцио быстро скрылся в следующей зале, продолжая, впрочем, «накручивать» себя: на этот раз он вспомнил о последней встрече с «Испанцем» в Венеции. Видят боги, как он ненавидит этого человека. Ассасин обнажил зубы в оскале и резко воткнул клинок в солдата, зажимая ему рот. Спрятавшись среди монахов, он следил как его напарники подошли к трупу и склонились над ним… В следующую секунду они оба повалились на пол с метательными ножами в прорезях шлемов. Монахи бежали от человека в венецианском плаще с криками, лишь один застыл около дверей, выводящих к капелле. В его глазах были смешаны ужас, храбрость, упрямство и непреклонность… Его губы шевелились, он молился… Молился, думая, что эта молитва, эти слова будут последними в его жизни, однако чувствуя, что Господь защитит его, не даст свершиться богопротивному. Прочитав всё это в глазах монах, ассасин улыбнулся.
- Поверь мне, брат, не будет ничего ужасного, если погибнет человек, по вине которого умерли мой отец и братья. Ну, ещё он хочет завладеть величайшим артефактом, который, возможно, был создан Богом, и всё для одного – для власти. Он и папой для этого стал. Ты читал письма Сикста IV… А, у тебя нет доступа к таким материалам… В общем, покоя и мира тебе, - Эцио легко взял монаха за плечо и отвёл в сторону от двери.
Он вошёл под своды Сикстинской капеллы, слушая, как голос Родриго многократно отталкивается от её стен. Он забрался на леса, поставленные для прибывавших через неделю художников из Флоренции, и обвёл зал орлиным зрением. Не обращая внимания на красные пятна по бокам, он впился взглядом в жёлтый силуэт человека у противоположной стены. Мгновенно вся рациональность, всё спокойствие, которого он пытался добиться, проходя этот долгий путь, улетучились. Он увидел своего главного врага – и ненависть, ненависть захватила его сознание, поглотила его… Он, не беспокоясь, что его увидят или услышат, легко перескочил на балки, с злостью слушая слова Борджиа, обращённые к Богу… Как смеет этот человек обращаться к Всевышнему после всего того зла, что он сделал! Ассасин зарычал, осматривая Испанца сверху – оказалось, что он был лыс, его жиденькая бородка внушала презрение, но самым главным был посох, который Папа держал в руках. И несмотря на то, что они договаривались с Марио дождаться конца службы, чтобы затем проследить за Родриго, и убить уже, когда они останутся одни, несмотря на толпы монахов, собравшихся перед папой, несмотря на попытки собственного разума, остановить Эцио, он перескочил на платформу над головой Борджиа и сделал шаг вниз, который, как он чувствовал, будет последним в его жизни ассасина…