Ты нужна мне - ну что еще?

Когда Рон аппарировал, Гермиона упала в кресло и заплакала. Гарри молча стоял у входа в палатку, пытаясь разобраться в своих чувствах. Он почему-то знал и раньше, что Рон уйдет, только не хотел этому верить. Теперь, когда все уже случилось, Гарри не чувствовал горечи, словно судьба совершила резкий поворот, за которым скрылись прошлые беды.
«Ты выбираешь его!» Это был удар в самую незащищенную часть души – Гарри смог мысленно отпустить Рона, но думать о том, что Гермиона тоже может бросить его, что он останется один... без нее, было очень больно. Это был страх перед тем, чему он не мог и не должен был помешать, потому что сделать это означало бы встать между Гермионой и Роном, как Заклинание Щита, которым Гермиона только что отрезала Рона от Гарри и от себя. Но это, напомнил себе Гарри, было просто случайностью. Гермиона любила Рона, а не его, а он... он не должен был любить никого, чтобы было легче смириться с мыслью о своей возможной смерти.
- Не плачь, - Гарри опустился на колени рядом с креслом, не решаясь прикоснуться к Гермионе. – Все будет хорошо.
Гарри с некоторым запозданием понял, что сказал глупость, но Гермиона неожиданно обняла его и, вытерев слезы об его щеку, ответила:
- Я знаю.
- Гермиона, - прошептал Гарри, словно вера Гермионы придала ему решимости взглянуть в глаза своему худшему страху. – Не уходи. Я не смогу... если ты тоже уйдешь.
- Я никогда не брошу тебя, Гарри, - тихо ответила Гермиона. – Никогда.

Ты нужна мне - это все, что мне отпущено знать.
Утро не разбудит меня, ночь не прикажет мне спать.
И разве я поверю в то, что это может кончиться вместе с сердцем?

...Священник в церковке на площади Гриммо давно привык к своим странным прихожанам из несуществующего дома, и совсем не удивился, когда Люпин сказал, что, кроме заочного отпевания, Сириусу уже ничего не понадобится. Гарри с озлобленным непониманием смотрел, как священник буднично зажигает свечу и листает, послюнив палец, страницы Требника, как он со странной убежденностью возглашает «Благословен Бог наш...» и начинает погребальный чин.
- Мы умираем со Христом, но тем и рождаемся во Христа, - сказал священник, совершив положенное. – Как садовник прививает побег, прикладывая его рана к ране, так и мы прикипаем к Богу и друг к другу. Нас иногда соединяет радость, но чаще – общая боль. Друг и брат ваш не умер, даже если вы не верите в это. И не умрет – пока кровь бежит из раны в рану...

Гарри лежал в темноте, слушая прерывистое дыхание Гермионы. Гермиона беспокойно металась во сне, словно боль прошлого дня не могла уснуть вместе с ней, и Гарри казалось, что даже на таком расстоянии он может слышать стук ее раненого сердца. Он лежал на своей кровати затаившись, молча переживая великое таинство любви, которого раньше не понимал. «Рана к ране...»

Ты нужна мне - дождь пересохшей земле;
Ты нужна мне - утро накануне чудес...

Дни проходили за днями, но бесплодность охоты за хоркруксами больше не мучила Гарри. Он по-прежнему верил в то, что все будет хорошо, потому что в это верила Гермиона. И еще – он был счастлив, вопреки всем очевидным опасностям.
- Осень кончается, - задумчиво сказал Гарри одним ноябрьским утром, когда они с Гермионой сидели на берегу реки. – Знаешь, что бы с нами ни случилось, ему все равно не победить. Обязательно найдется что-нибудь, о чем он не знает: слезы феникса или преданность домового эльфа...
- Гарри! – вдруг воскликнула Гермиона. – Ты знаешь о том, что оружие, сделанное гоблинами, впитывает в себя то, что делает его сильнее?
Гарри почувствовал себя так, словно внутри него вспыхнул свет. Меч Гриффиндора способен разрушать хоркруксы, равно как и яд василиска, который он впитал в Тайной Комнате!
- Гермиона... – радостно произнес Гарри, поворачиваясь к Гермионе, и увидел, что ее лицо светится такой же радостью.
Несколько мгновений они смотрели друг на друга, и им не были нужны слова, чтобы выразить свое общее счастье. А потом Гарри наклонился к Гермионе и поцеловал ее.

Следующие недели они старались понять, где может находиться меч Гриффиндора, а потом готовились к вылазке в Годрикову Лощину. Все это время они словно не вспоминали о поцелуе на берегу реки, и только изредка обменивались взглядом или случайным прикосновением, молчаливо подтверждая то, что было сказано после.
В Годриковой лощине падал снег и горели праздничные огоньки. Могилы на кладбище словно светились белым светом, высвечивая знакомые и неизвестные имена и короткие эпитафии. Кендра и Ариана Дамблдор, Игнотус Певерелл, Джеймс и Лили Поттер. «Последний же враг истребится – смерть».
- Пожиратели Смерти приняли бы это за свою мысль, - с отвращением сказал Гарри.
- Тут совсем не тот смысл, что у Пожирателей Cмерти, Гарри, - мягко сказала Гермиона. – Это … о жизни после смерти.
- Нет, - уверенно сказал Гарри, которому постепенно становилась понятна дерзость библейской цитаты. – Я думаю, это о том, что смерть бессильна даже перед тем, что кажется нам бесконечно хрупким. И в конце концов смерти действительно не станет.
Гарри поймал взгляд Гермионы и увидел там свою надежду и свой же страх перед этой надеждой. Чувствовать себя приговоренным было спокойнее и проще: душа словно сворачивалась в комок перед холодом мира.
«Я люблю тебя, - мысленно произнес Гарри. – Я боюсь надеяться на то, что нам удастся выжить, и потому не могу сказать тебе, как я люблю тебя».
- Я знаю, что это звучит как сумасшествие, - тихо сказал Гарри. – Я и сам не верю в то, что можно победить смерть, – по крайней мере пока. Но, скорее всего, это правда.
«Гарри положил руку Гермионе на плечи, а она обняла его за талию, и оба молча пошли прочь, по глубокому снегу, мимо матери Дамблдора и его сестры, мимо темной и тихой церкви к узенькой, невидимой вдали калитке».

Это вырезано в наших ладонях, это сказано в звездах небес;
Как это полагается с нами - без имени и без оправданья...

Первым, что увидел Гарри, когда очнулся после драки со змеей Вольдеморта, были заплаканные глаза Гермионы, которая стояла на коленях рядом с его кроватью и вытирала испарину с его лба. И снова Гарри не смог найти слова, чтобы сказать о том, что он чувствует, и только с трудом поднял руку и погладил Гермиону по волосам.
Некоторое время они молча смотрели друг на друга, а потом Гарри притянул Гермиону к себе, и они устроились рядом на его узкой кровати, неожиданно оказавшейся очень просторной. И так же медленно, как возвращались к Гарри силы, почти всю ночь продолжался их безмолвный диалог, словно недавняя близость смерти вызвала на поверхность все то, что неделями и даже годами скрывалось за их взглядами и нечаяными рукопожатиями.
Гарри проснулся поздно и украдкой взглянул на Гермиону, слегка приоткрыв глаза. Почему-то ему всегда казалось, что, когда они перейдут грань своего необъявленного романа, им придется долго искать новое равновесие и нащупывать свое положение в мире, где по-прежнему оставались Рон, Джинни, их родители, родители Гермионы и многие другие. Но Гермиона была в это утро совершенно естественной, и после завтрака она забралась к Гарри на колени и стала причесываться, словно они уже несколько лет были женаты. И Гарри со странным облегчением понял, что бесконечные разговоры «как мы им скажем...» довольно странны для тех, кто, скорее всего, останется вместе на всю недолгую предстоящую жизнь. А потом, когда Гермиона наклонилась к нему, Гарри понял и то, что вечность не в длительности, а в мгновении.

Но, если бы не ты, ночь была бы пустой темнотой;
Если бы не ты, этот прах оставался бы прах...

Гарри и Гермиона провели в бездействии несколько недель, которые потихоньку сложились в длинную жизнь, и в ней растворились страх и разочарование от прошлых неудач. «Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее, - мысленно повторил Гарри непонятно откуда всплывшую в памяти фразу, которая прозвучала обещанием победы и бессмертия. – Ибо любовь как смерть крепка».
Солнце блеснуло на клинке Гриффиндора, уже уничтожившем хоркрукс в медальоне Слизерина. Впереди была чаша Равенкло в неприступном Гринготтсе и неизвестный хоркрукс в Выручай-комнате, о которых Гарри догадался почти случайно, подставляя лицо первому весеннему солнцу и обнимая Гермиону. Впрочем, Гарри не считал это случайностью, как не считал случайностью ту уверенность в успехе, которая объединяла их и делала возможным даже то, перед чем у них в одиночестве опустились бы руки.
Древний клинок с низким гудением рассек воздух. В этом звуке был слышен гневный голос богов домашнего очага, свергавших тиранов и стеревших в пыль великий Карфаген, и в тяжести меча была уверенность в том, что во имя того, ради чего стоит жить, можно умирать и нести смерть. Война начиналась всерьез.

«Гарри почувствовал стелющийся по улице неестественный холод. Вдруг стало совсем темно, и даже звезды погасли. В сгустившемся мраке Гарри почувствовал, как Гермиона ухватилась за его руку».
- Не думай обо мне, - прошептала Гермиона дрожащим голосом. – Вызывай Патронуса и беги. Я задержу тех, кто направил сюда дементоров.
- Ты мой Патронус, - ответил Гарри, больше не чувствуя страха, и его рука легла на рукоять меча Гриффиндора. За последнее время меч впитал в себя кровь пары оборотней, нескольких гоблинов и нескольких неизвестных волшебников, и теперь его клинок горел древней яростью, будучи готовым разрубить то, что должно быть разрублено. Впрочем, Гарри понимал, что шансов выжить на этот раз у него немного. Но стоило хотя бы попробовать дать Гермионе спастись.
Меч мертвенно блеснул в темноте переулка, и сердце Гарри забилось спокойно и ровно, приветствуя самую лучшую смерть – смерть в бою за самое дорогое, за домашних богов и за свою любовь.
- Экспекто Патронум! – выкрикнула Гермиона, и из ее палочки вырвалась серебряная лань. Лань опрокинула дементоров и понеслась в конец переулка, на Пожирателей Смерти, которые не ожидали увидеть такую форму Патронуса.
- А ты – мой Патронус, - шепнула Гермиона. – Бежим!

И когда наступающий день отразится в моих неподвижных зрачках -
Тот, кто закроет мне глаза, прочтет в них все то же: ты нужна мне...

- Я иду умирать, - прошептал Гарри снитчу, и снитч раскрылся, уронив в руки Гарри Кольцо Смерти. Гарри повернул камень и в окружении дорогих ему теней вошел в Запретный Лес.
- Мама, папа, - тихо сказал Гарри, прощаясь с тенями родителей, - жаль, что вы так мало прожили. Жаль, что и я прожил так мало. Но если я чувствую благодарность за прожитую жизнь – наверно, я прожил ее не зря.
В последние секунды перед тем, как вступить в лагерь Вольдеморта навстречу своей судьбе, Гарри думал о Гермионе, о том, что стоило бы оставить ей Кольцо, чтобы они все-таки смогли попрощаться. Но потом, лунным светом на белом мраморе, перед его глазами встала такая отчаянная в своей надежде цитата: «Последний же враг истребится – смерть».
- Я вернусь, Гермиона, - прошептал Гарри, чувствуя, что наконец поверил в это в буквальном, телесном смысле. – Я обязательно вернусь, не тенью и не призраком. Что бы ни случилось, я все равно вернусь к тебе.

Армия Темного Лорда в зловещей тишине приближалась к Хогвартсу, словно вырастая из предрассветной мглы. Это было жутко, как в ночном кошмаре, когда не можешь бежать от надвигающейся на тебя смерти, как в мрачном пророчестве о рухнувшем мире и вырвавшихся на свободу призраках ада. Но эта захватывающая жуть покинула сердце Гермионы, когда она увидела безжизненное тело Гарри на руках Хагрида. Все эти годы она спасала не волшебный мир, а жизнь того, кто сейчас был мертв, и теперь для нее больше ничего не осталось в мире, кроме смерти и холодной отваги отчаяния.
Когда Невилль выхватил меч из горящей Шляпы и рассек тело змеи, Гермиона медленно подняла палочку. Она знала заклинание и не боялась его произнести. Любовь продолжала сражаться даже тогда, когда надежда уже умерла.
До рассвета оставалось всего несколько минут...

...окружила меня стеной,
протоптала во мне тропу через поле,
а над полем стоит звезда -
звезда без причины...

Проклятие, сразившее Темного Лорда, было столь сильным, что на мгновение вся долина озарилась мертвенным зеленым светом, после которого предрассветная тьма стала неестественно черной. Казалось, что какая-то огромная тень нависла над людьми, что душа Вольдеморта ищет свою убийцу, чтобы перелить в нее свою злобу и тьму. Было так просто сжать зубы и немного прищурить глаза, заморозить свою разрывающуюся душу холодной яростью, намного проще, чем прорываться к телу погибшего возлюбленного, оставаясь столь уязвимой, несмотря на всю защитную магию. Любовь, такая бессильная и столь же могущественная, не могла избавить от боли. Но она могла сделать свою боль и отчаяние дороже чужой силы и славы.
Гарри очнулся, когда первые лучи солнца упали на его веки, пробиваясь сквозь волну каштановых волос.
- Я вернулся, - счастливо прошептал Гарри, обнимая Гермиону. – Все будет хорошо.