Странно.
Ты так привык, чтобы сердце стучало ровно, как маленькие часики, чтобы слушалось тебя.
Замирало, когда ты, устав от одиночества, находил себе новую постельную грелку. Билось, когда ты, в запале боя, кричал и рвал на кровавые куски врагов. Мерно считало секунды ночи, когда ты спал в своей кровати.
А потом? Потом, появился Он. Ты не ожидал, что человек, которого ты случайно увидел в толпе, идущим рядом с твоим далеким коллегой, станет тебе так близок.
Сначала вы общались втроем. На ничего не значащие темы. И ты молил, молил серо-грязное небо, чтобы Он не заметил твоей влюбленности. Ведь они с твоим коллегой такая прекрасная пара!
Но сердце уже начало немножко сбоить, будто шестеренки в часах вдруг стали плотнее друг к другу примыкать.
А потом, первый раз, твое сердце замерло к черту.
Когда тебе на телефон упала короткая смска
Привет. Мы можем пообщаться?
И ты начал дрожащими пальцами, истерично хихикая и рассыпая свое радостное смущение в горсти смайликов, строчить ему ответы. Ты не верил. Но стал ждать его сообщений, как чуда. Не мог спать, есть, трахать кого-то другого...
Только Он. В каждой грани твоей жизни.
Вы стали чаще встречаться, могли разговаривать часами. И ты разглядывал его тело, старался заглянуть в глаза, но не мог. Потому, что каждый взгляд голубых глаз сжигал тебя, разрывал изнутри. Заставлял механизм твоего сердца биться, стуча пружинами.
Потом он стал позволять тебе подходить ближе. Медленно и осторожно, будто нарочно изводя тебя. Ты не мог, не мог так чертовски медленно, тебе хотелось наброситься на него, разорвать и...
Но едва ты делал слишком, по его мнению, резкое движение, он, словно спугнутый трусливый олененок, убегал, высоко вскидывая прекрасные колени.
И ты начинал снова, задыхаясь, когда сердце валилось к черту, застревая где-то над пупком. Или начинало вдруг громко биться в горле от того, что Он говорил.
Ты признался ему в любви. Он долго и подробно рассказывал тебе, что любит совершенно другого человека, что не сможет быть с тобой... хоть ты его и привлекаешь.
Как-то раз вы даже почти занялись сексом. Только вот в последний момент он все же разревелся. И ты сидел, с возбужденным членом, ошарашенный, рядом с ревущим, умоляющим «не трогать» мальчишкой. И неистово дрочил, вспоминая его лицо и тело, когда он уехал домой.
А потом, вдруг, он приехал к тебе ночью. Сам. С порога попросил не прогонять. Ты, пожав плечами, едва скрывая биение сердца, впустил его.
Он сам пришел к тебе ночью. Долго смотрел на тебя, пока ты спал. Не понимая, не желая понимать, что ты все фиксируешь краем сознания.
А потом... он отсосал тебе. Сначала осторожно, но сам распаляясь, следя только, чтобы ты, приняв его условия, делал вид, что продолжаешь спать. Ты, понимая, что так мальчику не страшно, что утром он просто сделает вид, что никто ничего не помнит.
И он сосал тебе. Жадно, неистово, едва не задыхаясь, принимая горлом, насаживаясь почти всем телом, крупно вздрагивая плечами. Сдрочил тебе на свою собственную попку и ушел, прикрыв тебя, едва дышащего, с бешено колотящимся сердцем, одеяльцем.
И что-то порвалось в твоей душе. Он любит? Именно!
Вы стали чаще видеться. Он приезжал сам, иногда звонил и предлагал посидеть где-нибудь. Ты чувствовал, что он благодарит тебя за то, что ты имеешь в себе силы просто поддерживать его, молча. Делать вид, что ничего не было, позволяя ему привыкнуть.
Потом он вдруг позвонил. Снова вечером. И позвал к себе- впервые. Ты одевался и собирался так долго, как не готовился, наверное, к первому свиданию. На один только душ ушло около часа.
Он предложил тебе чаю. Ты сидел на высоком деревянном стульчике и болтал ногой, прихлебывая несладкий, но вкусный чай.
Он пригласил тебя в комнату. Ты неловко молчал, плавясь под его томным, внимательно-придирчивым взглядом. Он как будто решал что-то для себя... или решался на что-то.
Потом он набросился на тебя. Торопливо сдернул с себя обтягивающую полупрозрачную майку, обнажая пирсинг в сосках, который не давал тебе покоя уже которую неделю. Упал перед тобой на колени, стягивая с тебя штаны, целуя и облизывая твою быстро встающую плоть.
Ты попытался возразить. Жестко, как ты привык. Оттолкнул его, начал уговаривать, что еще не время, что он пожалеет...
Он заткнул тебя одним резким взглядом и устроил тебе самый горячий, умелый и жестокий секс в твоей жизни.

И с этого момента ты стал ещё больше хотеть его. Дико, неистово, постоянно. Стоило ему одеть на губы эту очаровательную блядоватую улыбочку и, сверкнув глазами или страстно выдохнув в трубку, сказать «Хочу», и ты срывался с места и несся к нему, бросая всё, забивая на сон, работу, семью. Просто, чтобы он был доволен, чтобы видеть эту блаженную, почти счастливую улыбку, которой он сопровождает оргазм. Чтобы слышать, как он в сладкой истоме, нежно шепчет твое имя.
Я помню, как ты, со слезами на глазах, рассказывал мне, как непривычно для тебя постоянно думать о ком-то, постоянно испытывать эту любовь и неистовую нежность, постоянно говорить о своих чувствах просто потому, что он просит.
Да и сам я видел, как ты, то горел, как искорка, то приходил на работу невыспавшийся, злобный, грустный. А потом садился за компьютер или доставал телефон, и я понимал, у вас всё, наконец-то, хорошо.
Он задевал тебя часто, умело, больно. Ты мучался, ведь ты никому не позволял даже просто грубить себе, а он мог, играя, плюнуть в самую твою раскрытую душу, доводя до слез, истерик, нервных срывов одними словами. Но проходило время, ему становилось стыдно, он приезжал к тебе сам, бросая любовника, со слезами на глазах извинялся, целовал тебя, искренне и наивно глядя в глаза.
Ты вздыхал и прижимал его к себе.
И снова, снова, снова.

Ты выл по ночам на блеклую, обгрызенную облаками луну, слушая бешенный стук своего сошедшего с ума сердца. Оно то сладко мягко замирало от любви и желания, то начинало колотиться бешеным молотом, отдаваясь жесткими толчками в кончиках пальцев.
«Аритмия», усмехаясь, вспоминал ты хлёсткий термин, произнесенный им несколько недель назад.
Странная, порой ненавистная, а порой до сумасшествия любимая, сексуальная, возбуждающая, мучительная, доводящая до липкого, сладкого, терпкого экстаза болезнь твоего сердца.
На самом деле, мне, как твоему близкому другу, больно было смотреть, как ты, забросив все дела, по одному его капризу — капризу наглого, глупого, неблагодарного мальчишки — находил в своей душе, которую столько лет пытался огрубить, нежность и романтику и изливал её на бумагу, почти каждую ночь строча ему на электронку послание за посланием.
И как ты радовался, когда, проснувшись на час раньше, он читал твои искренние, тяжкие строки. Как загоралось огнём нежности твоё больное любовью сердце, когда он, наплевав на необходимость соблюдать меры конспирации, отвечал тебе — в порыве чувств — громко, искренне, нежно.
Ты потерял голову настолько, что отправлял ему с курьером, маленькие записочки на желтой или розовой бумаге, прямо в рабочее время, не заботясь о том, что кто-то может узнать о твоих чувствах. Ты вымучивал из себя — обычно жесткого, сурового -стихи, полные чувств,где каждая строка была искренними, выстраданными признаниями.
И он прибегал в твой офис, блестя глазами; скрываясь от чужих глаз заталкивал тебя в кабинки туалетов, целовал, торопливо горячо отдаваясь. Не говоря ни единого слова, считая, что ты всё поймёшь и так, просто почувствовав. А позже, поняв, что тот или иной стих, мог оказаться слишком личным, он, облизав искусанную тобой губу, оскорблял твои строки, короткими и умело хлесткими фразами. И, вроде, ты понимал, что это игра на публику, но на душе всё равно противно скребло что-то странное. Слишком, слишком умело он играет, используя твои чувства, как мелкие фигурки в шахматах.
А потом снова - он моментально сводил тебя с ума, развязно проводя ладонями по твоим бёдрам, выгибаясь и, чёрт побери, улыбаясь этой выводящей из себя блядоватой полу-улыбочкой. И ты прощал.
Снова прощал.
Вот она. болезнь твоего сердца.
Я умоляю тебя... не лечи её. Я точно знаю, как нужна твоему мальчику эта твоя любовь.
Я точно знаю.