Ночью звуки, теряющиеся в шуме дня, отчётливо слышны. Капающий кран в ванне, лай собак у парковки, гудение трансформаторной будки через дорогу, редкие машины. Всё это особенно слышно, если вокруг тебя тишина.

Меня пытались добить самим жестоким способом, забрав мою надежду на конец. Сколько я ещё буду существовать? Ведь всё почти уже закончилось. Ещё бы чуть-чуть и у меня была бы свобода. Почему его забрали без меня? Как он мог оставить меня одного? Сотни подобных мыслей проносятся сейчас в моей голове.

Меня трясёт от страха, необоснованного с моей точки зрения, но от этого не менее отчаянного. Он обещал, что поможет мне, что мы сделаем это вместе, что мне не придётся бояться, что я буду улыбаться. ‘Без тебя мне незачем быть’ – сказал­ он мне. И через секунду добавил: ‘Ты моё всё. С момента как я тебя увидел, я был только для тебя’.

Сердце стучит как бешенное, руки немеют, в ушах шум. Я смотрю и мне страшно. Почему? Ведь это то, что я хочу больше всего.

* * *
Мой жест отчаяния несколько лет назад был бессмысленным. Я слишком слаб сам по себе, мне нужна помощь.

Когда он узнал что произошло, он вернулся. Бросил учёбу, работу, друзей, то чем он жил несколько лет.

Я не думал ни о чём несколько дней. Апатия захлестнула меня. Я осознал в полной мере, насколько беспомощен, слаб и бесполезен.

Отец и мать поначалу переживали, а потом решили делать вид, что ничего не произошло. Они не знали, да и я бы ни за что не сказал, что это не просто несколько шрамов на запястье, а вырванный кусок сердца, знак моей обречённости.

Тогда как раз были зимние каникулы. Он не доставал меня вопросами, не смотрел с жалостью, не пытался разговорить меня, как поначалу делали родители. Он просто был рядом.

К концу каникул апатия отступила, и я снова надел маску спокойствия и безмятежности. Для всех будто бы ничего не случилось.

Родители перестали сдавать бабушкину квартиру. Теперь он жил там, нашёл работу в небольшой компьютерной фирме, общался с друзьями, оставшимися в городе после их окончания школы.

Я существовал и дальше, продолжая притворяться.
Лет в 12 во мне перегорели почти все чувства, лучшая их часть – точно. Достаточно ранний возраст чтобы разочароваться в жизни.

Отец и мать относились к нему прохладно после того как он пошёл против них уехав из города учиться, а потом работать и жить. Я старался меньше общаться с родителями. Не помню, чтобы я их сильно любил, если любил вообще. Для меня они просто родственники.

С ним мы напротив несколько сблизились. Я стал часто приходить к нему, особенно после школы, когда не хотелось идти домой. Мы могли спокойно молчать часами. Он казалось, понимал меня с жестов и взглядов. Мне это очень нравилось. Я не особо общительный, даже среди тех, кого знаю почти всю жизнь.

Естественно он заметил состояние, в котором я находился весь этот год. Ничего не предпринимая, просто наблюдал за мной. Наверно не хотел, чтобы повторилось то, что было пару лет назад. Было в его взгляде какое-то отчаяние, когда я был особо меланхоличен. Не уверен почему но я рассказал ему то о чём думаю уже давно, то чего больше не чувствую, чего желаю всем оставшимся у меня сердцем.

Он выслушал и, ничего не сказав, просто обнял меня. Это было так непривычно тепло и нежно, я не выдержал и расплакался. Пока я плакал, он говорил о своей жизни, о том, что я для него значу, почему он уехал, что чувствовал когда, вернувшись, увидел меня. Последнее что он сказал в этот день: ‘Я люблю тебя. По-настоящему. Так сильно как только могу.’

Потом мы, молча, пили кофе на кухне, он – крепкий без сахара, я – сладкий и с молоком.
Заснули мы только, когда стало светать.

Вечером я проснулся первым, долго смотрел на него. Когда проснулся он, я забыл все, о чём думал и только спросил:
– Поможешь мне?
Он сразу понял, что я имел в виду. И в ответ только грустно улыбнулся. Мне было достаточно этого. Мы не поднимали эту тему месяца три.

В какой-то момент я не выдержал и сорвался. Я пришёл к нему после школы. На нас давили по поводу экзаменов, хотя учебный год только начался. Как же ведь мы выпускной класс. До этого я поссорился с родителями, не помню уже из-за чего. Они меня просто взбесили, и я отказался с ними говорить.
Он был ещё на работе. Я прошёл на кухню. В раковине было полно посуды, и чтобы занять себя и может немного успокоиться, решил помыть её. Кружка выскользнула из рук и, ударившись о край раковины, её ручка откололась. Сначала я почувствовал разочарование, потом – раздражение. Психанув, разбил кружку об пол. Это только усилило злость. За кружкой последовали две тарелки и стакан. Я сел на пол, обняв колени, из глаз катились слёзы, в голове была пустота.

Очнулся только когда услышал, как закрылась входная дверь. Я поднял голову, глядя на проход в коридор. Зайдя на кухню, он замер. Наверно вид был ещё тот: полутёмная кухня, осколки посуды на полу и я сидящий у стены с зарёванным лицом. Он поднял меня за руку с пола, отвёл в комнату и усадил на диван. Ушёл на кухню и через минуту вернулся со стаканом сока, что было кстати, горло саднило от жажды. Попив, я немного пришёл в себя. Он сидел на ковре передо мною, смотрел на меня. Мы молчали какое-то время.
Он заговорил первым:
– Я могу тебе помочь?
–… помоги прекратить существовать не начиная жить. – только сказав это вслух я понял как глупо и пафосно это звучит.
– Как скоро? – я вздрогнул. Столько уверенности было в его голосе.
– На этой недели… – был только вторник. Чем скорее, тем лучше для меня.
– Хорошо. – он чуть улыбнулся. И в тот момент я почувствовал что значит ‘как будто камень с души упал’.

* * *
От всех этих воспоминаний внутри всё сжимается, перед глазами плывёт. Я снова плачу, чувствую, что от души и сердца остались лишь ошмётки. Не знаю что от меня останется после следующего воспоминания.

* * *
В четверг я пошёл нему сразу после школы. Он ещё был на работе. От нечего делать решил что-нибудь почитать. В восемь вечера я не находил себе места. Обычно он приходил к шести и всегда звонил, если задерживался. Но сейчас я не мог до него дозвониться. В очередной раз услышав: ‘Аппарат вызываемого абонента выключен…’ раздражённо швырнул телефон на диван. И в этот момент он зазвонил. Я сразу схватил его.
– Да! – мелодия была другая, звонил отец.
– Иди домой, прямо сейчас. – его голос был твёрдым и каким-то напряжённым что ли.
– Зачем? – после такого начала мне точно не хотелось идти к ним.
– Я кому сказал, иди домой! – он почти кричал. Потом я услышал голос мамы.
– Не кричи! Дай мне трубку. – она была взвинчена, будто на грани истерики. – Ало, Денис солнышко, иди домой, пожалуйста. Нам надо поговорить. – она как будто плакала.
– Я никуда не пойду, пока не придёт Влад.
Она молчала где-то с минуту. Это несколько настораживало.
– Твой брат он… – она всхлипнула. – Владислав… он не придёт.
– Почему? – я не нашёл других слов.
– Когда Слава ехал домой… – она снова всхлипнула и продолжила сквозь слёзы. – Была авария… нам позвонили… он… – она замолчала на секунду. – …его больше нет, Денис. Пожалуйста, иди домой.
Я нажал отбой. Телефон выпал из рук.
– Но ведь он обещал…

* * *
Руки сильнее сжали подоконник. Сколько я уже так сижу в этом окне? Быстрый взгляд на часы на столе: 4 часа 47 минут ночи, воскресенье. Значит уже почти три часа. Никак не могу разжать руки. Страх то отступает, а когда я отклоняюсь назад, накатывает ещё сильнее, заставляя до боли сжимать пальцами край подоконника. Передо мной темнота комнаты, в которой больше нет Влада, за спиной 15 этажей осенней ночи, надеюсь последней.

Я успел уже раз сто подумать о своей ‘жизни’. У меня мало воспоминаний о прошлом. Но все самые хорошие из них, так или иначе, связаны с Владом. Если бы я умел любить, то отдал бы всю мою любовь ему. Он самый близкий и настоящий... был. Эта мысль приносит ещё больше боли и страха. Она как удар ножом. Слёзы кончились, страх снова отступил на время. Перехватываю руками оконную раму, откланяюсь назад. Дыхание перехватывает. Почему-то вспомнилась строчка из песни. Пытаюсь напеть её срывающимся голосом:
– Zusammen bis in den Tod…

Резко отталкиваюсь руками от окна. Я всё-таки смог... Чувство падения. Закрываю глаза.

Может я его увижу?