В этой моей, так сказать, книге многое может показаться глупым, наивным, жестоким, а главное — не правдоподобным. Но всё было, пусть не всегда видимым и ощутимым. Понять смогут исключительные и одинокие люди, обладающие незаурядными способностями любить, слушать и понимать, а так же талантами жить, выживать и не погибать не смотря ни на что. Возможно... Точнее, вероятнее всего, те люди, которые помогли мне пережить мою маленькую жизнь, никогда не прочтут этих и многих других строк...Но их вклад неоценим — они-то и создали полу — реальность, полу — небыль. Главным же действующим лицом нужно назвать великую Судьбу — без неё ничего бы не получилось. Все мы мечтаем: кто о материальных ценностях, кто о любви, кто о чём-нибудь сверхъестественном... Я тоже мечтала. О том, чтобы хоть кто-то понял меня и смог быть со мной в моём мире. Это оказалось невыполнимым желанием, но когда чего-нибудь сильно хочешь... Начинаются чудеса, в которые мало кто верит. Надеюсь, это кто-то оценит. Я просто знаю, что должна это написать.

ПРОЛОГ.

Многие мои знакомые рассказывают разные романтические истории. Свои ли, или друзей, или общеизвестные. Обычно они начинаются с весёлой или не очень, нелепой случайности, стремительно развиваются и happy end просто обязателен. Некоторые истории действительно забавны, милы и достойны памятной записи в семейном архиве; другие -заслуживают общественного признания и увековечивания в солидных томах библиотеки — над ними будут плакать многие юные девицы и дамы; есть и такие, которые приторны до тошноты, статичны и глупы, но их рассказывают за столиком в кафе или издают в бумажных переплётах, не забывая менять имена героев. У многих девушек набирается солидный архивчик романтических приключений, запечатлённый в личных строго секретных дневничках с миниатюрными замочками; я же предпочитаю фантастический, данный самой природой, носитель информации — память. Я сохранила её ясной, с алфавитными указателями на многочисленных полочках. У меня тоже есть история. Её стоит рассказать. Это не вымысел и не фантасмогория, это путь через недоверие, глупость, ревность, ложь, боль, страх и настоящее чудо.«Мистика» — скажете вы и отмахнётесь, а я улыбнусь, расправлю крылья и полечу нежно будить единственного любящего зиму человека.

ЧАСТЬ 1.

Глава 1. ПЕРЕЛИСТЫВАЯ СТРАНИЦЫ.

Мне уже слишком много лет, чтобы сожалеть как о содеянном, так и о не совершённом. Хотя... О несовершённом говорить пока, пожалуй, рано — ведь у меня впереди целая вечность.
Говорят, что всё что ни делается — к лучшему. Я верю народной мудрости, и поэтому ни о чём не сожалею. Все мы совершаем ошибки, но не каждый может справиться с последствиями.
Мои ошибки загнали меня в угол и рассчитались со мной, как толпа отморозков, но я сумела покинуть мир весьма достойно.
Я не самоубийца, хотя суицид иногда казался единственным приемлимым выходом для ущемлённой гордости, обманутого доверия и непроглядной безысходности.
Ошибки и сделали из меня ту, кем я являюсь сейчас. Что бы я не совершила, мог сделать любой человек в безвыходной ситуации.
Ну да ладно, я не собираюсь заниматься саможалением, история совсем не об этом.
Так вот... Мне слишком много лет. Со мной не осталось ни одного человека, с которым я была знакома ещё в те времена, когда совершала свои ошибки. Их всех убило неумолимое время. Ну, не без моей помощи некоторым, конечно. Я никому не мстила. Я исправляла свои ошибки.

Началось всё это очень давно. Вот первая страница моего дневника:
«27 августа. Я встретила человека. Молодого, красивого. Наивного. Талантливого. Его зовут... Неважно, как его зовут, отголосок звуков его имени уже давно угас. Он музыкант. Ничего не могу с собой поделать, всегда тянулась к людям, одаренным богами той или иной искрой».
Это судьба. Мы все вознамерились в этот день быть в разных местах; мы, независимо друг от друга, по просьбам друзей приехали на ту самую станцию метро и встретились.
Я начала ошибаться. Судьба не прощает недоверия, особенно, если её призывают в свидетели. Того дня не должно было быть, он был обычен и уже заранее вычеркнут из воспоминаний.
Лишь ночью, ночью, в путанном, смутном и отчего-то очень страшном сне я услышала громогласный окрик Судьбы. Во сне — оглянулась, наяву — отмахнулась, запрятала поглубже и постаралась забыть.
«Мы сидели в кафе. Он смотрел только на меня, готова поклясться. Общались мало: договорились встретиться на станции „Тушинская“ в 13:00 на следующий день...»
Я даже не торопилась, шагая за своим другом, точнее, своим знакомым, по шумным улицам огромной Москвы. Лиц я старалась не замечать, попутчику отвечала односложно, думая лишь о том, что совершенно не нужно было даже покидать дом, где я обитала вот уже несколько дней.
Но я шла. Нырнула в пропахший мочой, шаурмой и пирожками переход метро, терпеливо дождалась забитого доверху поезда; и всё вроде бы правильно, я ведь ехала только удостовериться... От «Сходненской» до «Тушинской» я придумывала план на загубленный день. Едва протиснувшись в двери на остановке, я тоскливым взглядом обвела плаформу.
— Вон он, стоит и ждёт, — добродушно фыркнул мой провожатый
Мир был девственно — бел: слился воедино кафель стен станции «Тушинская», поплыли стройными рядами четырехгранные колонны, всевозможный шум сперва превратился в однородный вой, затем в полу — придушенный писк и вдруг исчез, словно кто-то нажал невидимый выключатель.
В этом белом, молочно-чистом мире жили огромные, плавлено-серебристые, очерченные свинцовой каймой, бездонные, жестокие глаза.
Он стоял, прислонившись к колонне, и бесстыже-наивно улыбался мне. Как-то сразу он взял меня за руку; сквозь ватный мир я едва уловила: «Я так надеялся, что ты придёшь...».
А я, загипнотизированная его взглядом, шла следом, шла в поезд, казалось, что-то говорила...И он что-то говорил, звонко и беззаботно смеялся, обнажая прекрасные белые зубы. В голову лезли правильные и своевременные мысли: «Природа много времени потратила, создавая тебя. Ты вызывающе-прекрасен и ты меня погубишь». А он, казалось, излучал свет каждой клеточкой своей смуглой кожи. Я заворожённо наблюдала, как прекрасно очерченный властный, но улыбчивый изгиб рта приблизился; потом, — ощутила его вкус и жёсткость.

Дальше воспоминания мои слишком разрозненны, но всё же мне удалось восстановить картину событий.
Я помню, как смуглый демон вёл меня в метро, неторопливо вкладывая в мои уши приятную лесть, умолял остаться в Москве подольше, хотя бы с целью попасть этим замечательным вечером на концерт его группы в одном неплохом клубе.
И мы туда попали; его друзья скептически отнеслись к моему появлению, но тактично молчали. Он не отходил от меня ни на шаг, а я цвела, гордо посматривая по сторонам — на завистливых соперниц. Мы много пили. Пожалуй, я перезнакомилась со всеми, и даже нашла общий язык с ребятами из его группы.
Я была на его концерте и там он не оставлял меня своим вниманием. Сердце щемило, когда я стояла в зале — хотелось крикнуть:
— Посмотрите! Это он, мой Мастер!
А потом была ночь. И утро.
Мы устроились на узкой скрипучей кровати, я разделась донага и легла, отвернувшись к стене. Он, смешливый, немного пьяный, прижался ко мне, щекоча дыханием шею.
Я знала, что это будет: нежность, бесчисленные поцелуи, смех, какие-то обрывчатые несерьёзные разговоры, переполненная пепельница и наваливающийся сон.
В красном свете старенького ночника я разглядывала его, едва сдерживая своё восхищение.
«Хочется разглядеть тебя. Помнишь, я так делала? Ты улыбался в полутьме своей чертовски обворожительной улыбкой, а я смотрела на тебя... Ты по-юношески худощав, но хорошо сложен; у тебя мягкая смуглая кожа; широкие плечи, сильные руки с длинными, шершавыми на кончиках умными пальцами; узкие бёдра, стройные ноги...Ты просто необыкновенный. Сейчас ты лежишь передо мной и я могу коснуться тебя. Я хочу тебя. Помнишь: „А если я сделаю так?“ — и что со мной творилось? Ты умел по-особенному гладить меня по спине. Где ты этому научился?»
Да, памятная была ночка. Он не умел целоваться, но это совершенно не мешало ему зацеловывать меня почти до полной остановки дыхания.
А потом было утро. И оно, с моральной стороны, было лучше, чем ночь. Утром я стала счастлива. Семь утра, — по дороге мы забрели в парк; шли по тропинкам, глядя друг другу в счастливые глаза. Парк вёл на набережную, к уютной пустой скамейке. Над водой ещё висел утренний туман; мы сидели обнявшись, встречая наш первый рассвет; мы говорили обо всём, нам всё было интересно и важно, мы не могли наслушаться нашими голосами, насытиться словами, признаниями, первыми обещаниями и клятвами.
«Я думала, что никогда не буду так счастлива. Глупо, конечно... Но я счастлива. Хочется забраться куда-нибудь высоко-высоко и оттуда кричать, что невероятные эмоции и ощущения душат, переполняют меня.
Я буду помнить наши семь утра, набережную, его глаза, бездонное небо, стаю бродячих собак, немыслимую прогулку пешком по Москве, его поцелуи, заботу... Всё это заменило мне все. Он стал средоточием моего маленького мирка, только-только встающего из руин. Хочется описать всё до мелочей, ничего не упустить. Это что-то цельное, огромное, согревающее. Как бы я хотела, чтобы ты сейчас был рядом, как-то по-особенному держал меня за руку и смотрел мне в глаза. Мы... Ты сказал, что мы — Мастер и Маргарита, только сидим не на Патриарших прудах, а в Нескучном саду. Весь мир для нас. Мечтали обзавестись собственным подвальчиком...»
Но время было против нас."
«У нас было мало времени на счастье — с семи утра до семи вечера; пока мы были вместе, время неумолимо летело, словно кто-то подгонял стрелки часов. Какие у него были глаза, когда мы стояли на платформе у моего поезда!»
Излом лета, излом в моей душе. А он так и стоял, провожая мой поезд взглядом. Мы уже любили и прощались..."

Глава 2. СЕРЕБРЯНЫЙ СЕНТЯБРЬ

Надо ли упоминать, как я ждала звонка? Словами «я бросалась на стены», «я гипнотизировала телефон» невозможно передать моих чувств.
«30 августа. Я ждала и даже думала — впустую: он не позвонит. Позвонил. И я услышала то, что чуть не довело меня до слёз — он скучает. Говорит, что время без меня тянется безумно долго. А я толком ему ничего ответить не могу. Весь день мысли о нём гнала подальше: зачем зря мучиться и изводиться. А он ждёт меня. Позвонил — и мир перевернулся!!!
Да, его звонок в тот день меня окрылил; я и подумать не могла, что этот прекрасный как бог юноша будет меня помнить. Я уже готовилась к своей следующей поездке, представляла нашу встречу, его глаза, его объятия... Когда человек ослеплён своим незыблемым чувством, он начинает оступаться, но не замечает этого. Зато это видят все остальные, и вот тогда начинается охота. Круг вокруг меня начинал сужаться, но потихоньку — он, моё чудо, не давал меня растерзать, ограждая своей божественной красотой.»
«04 сентября. Осталось каких-то четыре часа и я увижу его!»
«Наша встреча судьбоносна для нас обоих. Вся жизнь изменилась, пошла совсем другим темпом с новыми ощущениями, чувствами и принципами. Мы жили в далёких городах, не подозревая о существовании друг друга. Но судьба — штука совершенно непредсказуемая: линии наших путей пересеклись, соединились, сплелись узелком. Он полюбил, я к нему привязалась».
Я ещё не знала, как жестоко буду наказана за недальновидность и доверчивость.

«Я уезжаю. Душу бы продала, чтобы остаться. Нехорошие предчувствия.
Это кажется диким, но я стала верить в могущественную силу Судьбы, в то, что она управляет мной, а не я ей, как я утверждала до встречи с ним. Мне страшно и холодно. И нет его руки. Тёплой. Умной. Надёжной...»
«А он так и не позвонил. Меня охватывает паника и ужас. И чувство пустоты, какого-то вакуума. Как я боюсь этого чувства! Такого страха потерять близкого человека я ещё не испытывала. Может, конечно, я сама себя накручиваю, но он не звонит, хотя раньше мы по несколько часов общались каждый вечер. Как мне страшно...»
«13 сентября. Я чувствую с ним прочную внутреннюю связь, хоть он и далеко; на уровне ощущений — парализующий обезоруживающий взгляд, тёплые мягкие губы, молоко с мёдом, сильные умные руки — он играет моим телом, знает, как оно должно звучать, каждая клеточка кожи помнит его прикосновение. Каждая минута была грёзой в реальности...»

Глава 3. ПАРАНОЙЯ

«19 декабря. Мне снова страшно. Липкий страх одиночества, отверженности и разочарования. Нападает какой-то паралич — не хочу ничего ни видеть, ни знать, ни чувствовать. Как мне его не хватает! Хотя бы голоса...»
Я уже знала, что это начало конца. Он стал уходить, перестал придавать значение тому, что я жду его звонка, что переживаю и даже изредка плачу.
«21 декабря. Я безумно хочу видеть его глаза.

Я очень скучаю, живу по минутам;
Плыву по теченью, не зная, откуда.
Живу я и грежу, а явь-наважденье;
Вдали мне всё близко, порывы, стремленья...
Я знаю, когда ты вздохнёшь и устанешь,
Я знаю, когда ты звонить перестанешь,
Когда улыбнёшься, кому ты поможешь,
Как пепел окурка рукой потревожишь,
Как ты чертыхнёшься, как плюнешь с досады,
Как смехом зайдёшься, как выплеснешь радость,
Как лоб ты наморщишь, кляня курсовую,
Как спать заберёшься, забыв позвонить,
Как вспомнишь, на время расстроено глянешь...
Уж поздно, мне в душу, увы, не заглянешь...
Ну, завтра... Который уж день...»

«22декабря. Неясные, смутные предчувствия... Я уже ничего не боялась, я ждала, когда он, сыпя проклятиями, прогонит меня, отлучит меня от своих глаз, вырвет и растопчет моё замершее сердце. Небо надо мной — его глаза. Загляну в небо и увижу его настроение...»
Мой последний шаг, моя последняя ошибка. Я уже потеряла его, но он отчего-то медлил...
«27 декабря. Он ничего толком мне сказать не может, а давить я не хочу. Напал приступ малодушия и жалости к самой себе, к нему и к нашему малышу.
Мы начали этот разговор; порой мне казалось, что умру от ужаса — так боялась, что услышу, будто не нужна ему... Он не смог разобраться в своих чувствах, но и меня не отпустил.»
Как же я унижалась! В тот день я долго плакала, просила решить хоть что-нибудь, умоляла отпустить меня... Воющее, рыдающее ничтожество. Но и через это надо было пройти, — не последнее моё унижение.
«В какой-то момент глаза наши встретились; он, как раньше гладил меня по спине, а я отчётливо понимала, что снова увязаю в собственных ощущениях, и протест уже не родится.
Он не отстраняет меня, не отталкивает... Умные руки... Всё тот же оглушительный стук его сердца. Поглощённые друг другом, мы позабыли разговор; с безмятежным озорством лучших времён мы целовались, валялись на постели, отринув весь мир. Всего несколько мгновений мы были счастливы, как раньше. Он по-своему попрощался со мной, приняв тяжёлое решение.
Только мне он этого не сказал.
И снова у нас была ночь. Отвратительный ультиматум на расстоянии. Он говорил, что бессердечен и отталкивал меня. А потом я побежала, — такого страха мне не приходилось испытывать никогда! В этот момент он действительно был страшен; казалось, я умру от одного его слова или взгляда.
Целовал меня, ругал, отшвыривал, обнимал, уговаривал...
У нас было и утро. Я пожалела, что проснулась, — как слепая, я искала в нём другого человека. Тщетно. У меня не хватило сил его позвать.
Он сказал, что стал бояться моего взгляда. Прав.»
«30декабря. Знать, что он есть. Знать, что он недосягаем. Знать, что...что я люблю его...
Он больше не позвонит. Я больше не увижу его глаз. И я дала ему обещание, что никогда больше не приеду к нему и не потревожу его.
Но во мне теплится надежда, что однажды его рука потянется к телефону, он наберёт номер и на другом конце провода ему ответят:
„Я так ждала...Я так скучала по твоему голосу...“.
И я буду ждать.»

ЧАСТЬ 2.

Глава 1. ТЕЛО БЕЗ ДУШИ.

Тщетно пытаться порвать связи. Я читала множество книг, изучая эту напасть; стремилась разгадать этот феномен; да в конце концов, избавиться от этого дара Судьбы. Узы... Они появляются вдруг, необъяснимо откуда, зачастую, против воли людей, которых связывают. Мы мечемся и чаще всего поздно осознаём, что в смертельной ловушке. Даже смерть одного не освободит другого.
Я не преследовала его, но старалась находиться рядом. Ненавязчиво, незаметно я следила за ним, касаясь лишь взглядом. Ему совершенно не хотелось, да и трудно примириться с такой фантастической связью. Нет, его я не осуждала. Я откровенно жаждала мести, — его друзья, что так недавно улыбались мне, шутили, подбадривали, — они сделали всё, чтобы он ненавидел и боялся меня и своего ребенка.
Чёрный яд мести не давал мне простить их великодушно. Прошел год...
Почему меня так тянет в этот маленький подмосковный городок? Осень там так болезненно — прекрасна. Гул самолётов, шёпот небольшой реки, жёлтый и мокрый от осенних слёз парк.
Обшарпанный зелёный дом с шаткой деревянной лестницей и заплёванным полом. Жёлтый цвет сводит меня с ума! И небо цвета его глаз. Душа моя всё чаще покидает прикованное к земле тело, чтобы вернуться к вышеупомянутому великолепию. У неё вполне осеннее настроение и она научилась даже днём быть рядом с ним.
Она кроется в каждом осеннем проулке, в толпе осенних людей, в потоке осеннего транспорта, в осенних переходах метро, в грустных осенних электричках, в сонных осенних деревьях, в заляпанной листьями осенней реке. А он — в ледяном осеннем небе.
Она ищет его, гонится за ним, куда бы он ни шёл. Он может разглядеть её, если вдруг вспомнит о ней, — тень внезапно покажется и, быть может, успеет шепнуть: «Я люблю...».
Кто знает, может она успеет подарить себе и такую роскошь, как пара-тройка шагов в его сторону. Всё зависит от того, сколько времени он уделит ей в своих мыслях.

«Я брожу под твоими окнами, вкушая вечерние сумерки. Ты берёшь в руки гитару. Как в наш последний день, играешь...Ты так близко, что будь окно открытым, я смогла бы прикоснуться к тебе. Но рука замирает на прозрачной преграде. От этого едва различимого шороха ты обернулся. Окно зияет чернотой. Ты нервно передёрнул плечами и перебрался на кровать. Отставил гитару и замер — ты чувствуешь, что из бархатной темноты кто-то смотрит на тебя, смотрит не мигая, следит.
Тихий голос: „Не бойся, это я...“
Твоё сердце гулко колотится, оглушая тебя; парализующий страх постепенно загоняет в угол здравую мысль: „Этого не может быть!“
Но окно закрыто. Ты прикрываешь глаза, чтобы спастись от пронизывающего взгляда, ты хочешь крикнуть, но голос непослушен. Это вязкое забытье, полу- реальность, полу — дрёма, желанный кошмар с коготками рыси, скребущими твоё каменное сердце. Ни одна твоя мысль не кажется здравой, никогда ты не смог бы перепутать этот взгляд с чьим-то другим.
Мгла кажется тебе физически ощутимой, плотной, как липкий полиэтилен, удушающей, страшной... У воздуха нет движения, он застыл, увяз в этой темноте.
Вместе со всеми звуками, кроме твоего нервно-неровного дыхания и оглушающих ударов сердца. Боишься взглянуть сквозь сумрак туда, где находится окно?
Ты с трудом встаёшь, оглядываешься, исчезаешь в комнате родителей; я — следом, по окнам».

** ** **

Вот всегда так было : мучительное удушье, желанный плен броского, пёстрого мозаичного ковра осенней ткачихи.
Я снова иду по парку, вглядываясь в зыбкое, по-осеннему звонкое пространство между деревьями. В гнетущую тишину проваливаешься, как в вату. Пиная и поднимая в звенящий воздух ворохи жёлтых трепещущих трупов, я плыву к реке. Мёртвые, но шёпот ещё жив. Листья шепчут то, что обычно отлетает с последним вздохом с губ умирающего...
Это даже не печаль — вакуум внутри всего осеннего мира и осенней меня. Есть в этом увядании что-то завораживающее, сродни зрелищу истекающих из лопнувших запястий карминовых струек...
Мучительное удушье не покидает меня. Только теперь затрепыхалось трезвое и спокойное моё сердце. Глубоко в меня проникает тишина осени, оставляя в мозге дымящиеся дыры.
Осенние листья преследуют остатки моих мыслей, всё превращается в тошнотворное ничто!
Ни одна поэзия не смогла бы отразить, что чувствует покинутая именно осенью женщина. Он... Именно осенью он стал бояться смотреть мне в глаза. Словно предчувствуя разлуку, расплакалось небо, колючими ниточками дождя связывая себя с увядающей землёй.
Я просто превратилась в рыдающее ничтожество, стоя посреди этого сумасшедшего жёлтого осеннего ничто. Восковое, отёкшее и оплавившееся сердце. Я в самом центре, утопаю в жёлтом ужасе, подобном бездонному зрачку вечности. Осенью нет надежды...

** ** **

Он спит. Раскинулся на постели, разлетелись по подушке мягкие пряди волос, подрагивают во сне ресницы.
Я касаюсь лбом холодного стекла, заглядываю в комнату. Отсвет от телевизора бросает блики, собирает неясные тени...
Ныряю в уютный сумрак. Его мучает кашель. Бесшумно присаживаюсь рядом с тобой, на колени, близко. Жадно ловлю твоё дыхание : оно тёплое, детское... Боюсь прикоснуться.
Трепещут ресницы. Густым тёмным полумесяцем они скрывают от меня его небесный взгляд. От него исходит лёгкий запах табака, запах кожи — специфический, приятный... И сна.
«Мне нужен этот разговор. Молчи. Просто слушай.
Я очень скучаю. А ты? Не надо, не отвечай. Можешь коснуться меня, если хочешь. Ты видишь мои сны. Я обещала, что всегда буду рядом с тобой. Зачем ты сознательно причиняешь мне боль? Я не могу забыть твой голос. Я помню, как ты в первый раз сказал мне, что скучаешь. Что между нами произошло? Я же тебе объясняла, — мне нужно лишь быть рядом. Можно, я тебя обниму? Ах да... Забыла. Ты же мне ответить не можешь... Тогда обниму.
Как давно я не прикасалась к тебе. А другие? Как осмелились?...Я говорила, что у тебя умные руки? Я не виновата.
Мы долго молчали. Я очень нуждаюсь в твоей помощи. Можно, я буду рядом всю ночь?
Хочешь ли ты что-нибудь вернуть?»
Молчание.

Эта осень выдалась промозгло — холодной. В такое время нужно быть вдвоём, тесно прижавшись, возможно — заниматься любовью. Или лежать рядом, спокойно и тихо, как овощи на грядке. Поэтому я снова пришла. Он всё равно спит крепко.
Я коснусь губами чуть прикрытого завитком волос нежного уха. Ему это нравилось. Я помню его на вкус.

«Звездоокий. Я уже в твоём городе, в парке, в ворохе золотых листьев, кружусь, погибаю в бездонном, как твои глаза, небе. Мне нужно снова пройти теми же тропинками, где ступал ты, где бежала я... Мне нужно дышать той же осенью, которой дышишь ты.
Лёд и пламя. А ты — не свободен. Оковы реальности ты носишь с привычной элегантностью. Страсть кроется глубоко; ты вынимаешь её на свет, как что-то очень дорогое, непонятное, непрактичное, — и делаешь это редко. Ты просто боишься смотреть на мир моими глазами».

Глава 2. ЗАКОЛДОВАННЫЙ МИР

Неожиданно пришла зима. Как ни странно, именно зимой мне было всегда так хорошо и привольно. Только этой зимой всё было иным. Не радовал глаз ни изобильный слепящий покров, ни танцующие на ветру хлопья снега, ни пронзительно-ясное небо. Кто-то этой зимой наблюдал за мной мудрыми злыми глазами. Но мне было уже совсем не страшно, как будто ничто меня не коснётся; меня кто-то поддерживал, постоянно был рядом. Я познала идеальное равновесие, почувствовала нечто большее, чем эмоции. Я узнала любовь, такую необязательную для предназначения; теперь мне нужно найти нечто равносильное. Таким чувством нужно с кем-нибудь поделиться! Должен же быть кто-то сильнее меня...
Надежда на лучшее всё же не покидает меня, хоть я и отъявленный пессимист. Нужно чудо.

НЕКОТОРОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ,ИМЕЮЩЕЕ СВОЙ СМЫСЛ И ОПРЕДЕЛЁННЫЙ ТРАГИЗМ.ТО,ЧТО БУДЕТ ДАЛЬШЕ ИЗЛОЖЕНО,ИМЕЕТ РЕШАЮЩЕЕ ЗНАЧЕНИЕ В ВЫБОРЕ МНОЙ СВОЕЙ УЧАСТИ.С ДРУГОЙ СТОРОНЫ,ЭТО ВСЕГО ЛИШЬ ПОКАЯНИЕ.ЗАПОЗДАЛОЕ...

2005 г. Жизнь моя в Москве продолжается, каждый день принося новый завиток в кружево моей судьбы. Я познакомилась с огромным количеством полезного и бесполезного народа, хотя раньше жила в локальном мире своего небольшого окружения.
Я обитаю прямо-таки по всей Москве: сначала иллюзия счастливой жизни и сытая эпопея — реактивный полёт в город моей мечты — Питер — и приземление на проспекте Вернадского; я приехала оттуда разбитой и больной. Потом попала в раздолбайский мир обитателей станций метро «Савёловская» и «Сходненская»... Счастье ослепшего от счастья мотылька. Вокзал...Метро...Переход...Подъезд...Магазин...Подъезд...Магазин...Переход...Метро...
Южное Бутово — студенческие страсти по — мексикански : вечером я знакомилась с людьми, узнавала о них всё... А утром прощалась с ними навсегда, — они уходили именно в тот момент, когда я бежала за водкой.
Слишком много боли,невостребованности,непонимания,негатива,отчуцждённости,грязи,лжи злой и лжи невинной. Это непосильная ноша; что заставляет меня сидеть в промозглом подъезде типичной многоэтажки на заплёванных ступенях и вскакивать от каждого шороха, не имея возможности согреться, поесть, нормально выспаться? Что заставляет меня сутулиться, дышать на окоченевшие пальцы и грезить о родном городе? Что останавливает меня от подъёма на крышу и прекрасного полёта в вечную и сытую пустоту? Иногда мне кажется, что это полный бред и я просто попала в заколдованный мир.
Дом. Это снова адский приступ малодушия! Дом стал мечтой.
Скоро-скоро прибежит Замира, маленькая и лёгкая казашка в коротенькой шубке, с детским личиком, которого я не помню...
Посмотрит ли на меня небо твоими лучистыми глазами, пройдётся ли в моей душе ни с чем не сравнимая очищающая буря, ради которой я покинула сытый мир своих псевдо — друзей?...

Костенею. Душно. Дурно .Одиноко.
Оступаюсь. Пропасть. Ужас. По доске.
Надрываюсь. Больно. Угол водостока.
Шорох. Приступ страха. Жизнь на волоске.
Вены повздувались. Монотонный ужас.
Ветер даст пощёчин за любое зло.
Небо-глаз бездонно. Птицы веще кружат.
Растерзают позже. Чтоб не проросло.
Крик погаснет в горле. Незачем шуметь.
Руки произвольно. Лишь глаза закрыть.
Телу человека в небо не взлететь.
Надо оболочку сбросить и парить...

Почему никому, кроме меня, не интересны мои мысли? Зачем и для кого я тогда думаю?
Для кого я живу, если жить для себя — значит причинять боль другим?

Неожиданно пришла зима.
Дрожащие пальцы загребали слепящие кристаллики снега. Ледяные озёра застыли в немом укоре. Зима ожидалась, но пришла внезапно. Иней отягощал ресницы и мерцал в тоннелях скорбящих по теплу глаз. От бескровных губ почти не конденсировался пар — уродливое угловатое её изваяние замерло в глубине опустевшего в бархатных сумерках парка. И, если бы в это таинственное время в бриллиантовом мареве не показался до щемящей боли в сердце знакомый силуэт, она так и стояла бы, отражаясь в искривлённых зеркалах Ледяной Девственницы.
Он шёл не торопясь, окунаясь в искрящийся вечер, ровно ни о чём не думая и ничего не замечая. Мир пах снегом, глубоким сном. Ветер дохнул ему в лицо фейерверком снежинок и словно привёл его в чувство. Точно так же ветер когда-то швырнул ему в лицо охапку пёстрых осенних листьев. Тогда он увидел её. Думал, что в последний раз. Она была кошмаром, туманным сновидением, вздохом ребёнка, похожим на стон...
Стройные силуэты деревьев расступились. Вот он, маниакальный хохот Судьбы!
Она не отмерла даже тогда, когда её коснулся его взгляд. Замер, не прильнув к продрогшей земле снег, осуждающе зашептал ветер.
— Ты!..- он испуганно отпрянул.
— Ты!..-он страшно крикнул и снег тяжело упал на землю.
— Ты!..- отголосок давней, загнанной глубоко надежды.
Оцепенение сошло каскадом серебристых брызг, больно ранящих бледную кожу. Карминовые капельки застывают многогранными рубинами. Она в исступлении запрокинула голову, пытаясь вместить в ледяных глазах всё необъятное, колючее зимнее небо. И почти физически, остро и болезненно, он понял, ощутил — она прикована к его руке, к любому движению его мысли. Она любит. Он резко подхватился с размётанной постели. Сон бежал...