Эрмуа на редкость мрачен и подавлен. Он сидит на спинке дивана перед аквариумом, глядя на подсвеченную воду и рыб, обеспокоенных его присутствием.
Вообще у меня очень уютная квартирка. Со старым лакированным паркетом, банальными пушистыми коврами на стенах и дедовскими письменным столом. Евроремонтом тут и не пахнет и, очевидно, пахнуть не будет. Но присутствие Эрмуа всегда сносит весь уют коту под хвост, так что и нечего об этом говорить.
Своего соседа я не люблю. Искренне и открыто – он саркастичен, страшен, опасен и порой несет такую чушь, что я сам начинаю вести себя странно в присутствии гостей. К счастью, хоть они его не замечают. Но мне приходится терпеть и его самого, и его выходки — в конце концов, он мой невидимый друг и деваться мне некуда.
Впрочем, сегодня он точно не испортит мне настроение, так успешно поднятое «Ромашкой» (нашим городским центром социального развития «Романтика»). Тематика сегодняшних занятий меня так вдохновила, что я уже по пути домой рассортировывал планы на этот вечер.
— Расскажи про свое любимое блюдо. Как его готовить? — спрашиваю я и понимаю, что зря открыл рот. Все мои попытки установить с ним контакт всегда лишь провоцировали его на шаги, крайне неприятные мне.
— Зачем еще? — голос у него бесцветный и сухой, как свежая фильтровальная бумага. К своему удивлению, я не слышу в нем обычного сарказма.
— Задание такое.
— А сам не можешь?
— Я только пельмени умею варить, — честно признаюсь я, поражаясь выходящему у нас конструктивному диалогу. Если честно, это настораживает больше, чем успокаивает.
— Мое любимое блюдо — падаль. И я не буду рассказывать, как его готовить.
И вот мне приходится против воли садиться рядом, наблюдая за демоноидом своего сознания. Вид у него не для слабонервных: одет в рванину, кожа серая, местами потрескавшаяся, волосы длинные и серые, словно их кто пеплом посыпал. А еще, в довершение — злые черные глаза, не отражающие свет.
— …зато могу рассказать, как готовится блюдо, которое запомнилось мне больше всего. Оно называется "Суп мира". Записывай! Берется картофель... Желательно чищенный, но не обязательно – можно с глазками. Кидается в чан с кипящей водой. Туда же крупу, какая найдется, овощей и, если есть, соль. Варить на открытом огне, пока ингредиенты не разложатся в почти однородную массу. Затем чан снимается с огня и добавляется основной ингредиент, ради которого все и затевалось - чайная ложка Серой Слизи.
Я морщусь, не понимая, о чем идет речь, но догадываясь, что, как всегда, о мерзком. Приятных историй Эрмуа не знает. Впрочем, сейчас он замолчал, что-то напряженно вспоминая.
— Это было в тридцатые годы, да, точно. В тридцатые. Таким супом кормили детей... ну и не только детей, конечно, — на улицах бедствующих стран, граничащих с центральной пустыней. Правительственная организация гуманитарной помощи населению из сочувствующих государств. Я знаю — жил какое-то время в одной колонии.
— Что такое Серая Слизь? — нет, я не хочу спрашивать, но возбужденное любопытство, чувствующее, что мы что-то упускаем, задает этот вопрос за меня.
— А ты разве не в курсе? — на лице Эрмуа, полностью отданному вселенскому пространству, отражается подобие удивления, но он продолжает смотреть в глубины подсвеченных вод. — Наномасса. Здесь и сейчас наступает ее время, ты должен был слышать об этом. Нанотехнологии, Нановрачи и Нановирусы. Будущее твоей науки, между прочим.
— И что они делают, эти… эта… в чем смысл серой слизи? Что она делала?
— Что она делала? Неделю спала. Потом просыпалась и превращала все вокруг себя в точно какую же Серую Слизь. Они — те люди, кому не повезло оказаться на таком пайке — опухали, страдали от температуры и повсеместной отечной боли. Время от времени кто-то из уже лежачих больных вставал с кровати, чтобы вернуться к работе, — им необходимо было работать, чтобы прокормить семью, но они очень быстро падали от слабости. От удара о землю кожа в отечных местах лопалась, разбрызгивая серо-розовую субстанцию.
Мне кажется, это одна из тех страшилок, которые он любит рассказывать, после того как я выключу свет и лягу в кровать. Но выражение его лица, на этот раз, создает странную и страшную иллюзию, словно однажды все это происходило рядом со мной. Не точно так, но очень близко…
— Им нужна была территория. Пустая, не заселенная. Для каких-то своих нужд. То есть, это я так думаю. Но ведь это и есть общий принцип, верно? — у него едва приподнимаются брови, а глаза делаются совсем пустыми. Впервые мне видится в этом призрачном лице что-то человеческое, проглядывающее из темных глубин безумия.
— Я предупреждал их, что это отрава. Хотел чан перевернуть, или сварить в нем подносителей. Но дети очень хотели есть.

Благое намеренье

- И что же вы хотите, чтобы я вам поставил?
Он опустил голову и что-то промямлил. Я услышал слова "пересдача" и "вылечу", от которых внутри неприятно зашевелилось. Надо же мне было оказаться последней заставой между этим неучем и казармами!
- Но вы же ничего не знаете! - продолжал давить я. - Этим препаратом вы на практике будете пользоваться каждый день, а вы даже дозировок назвать не в силах!
- Поставщики...
- Что "поставщики"? Поставщики должны знать?
Разговор выходил из рамок адекватности, и мне захотелось напомнить, что совсем недавно в точно таких же условиях погиб человек, которому ввели десятикратную дозу лидокаина.
- Я доверяю своим поставщикам, - в пол сказал он. Тогда мне стало интересно, на самом ли деле ему стыдно за уровень своих знаний или это только традиция, при которой экзаменуемый должен держать определенную линию поведения, дабы разжалобить экзаменатора.
- Значит, они должны знать больше вас? Тогда, может быть, лучше они и лечить будут вместо вас? Что за бред! - от бессилия я даже не мог связно думать. Этот мальчишка был последним, и, по иронии, я тоже был последним на его пути к следующему курсу. То есть, это не значило, что остальные предметы были сданы, это значило, что несколько экзаменаторов уже было подкуплено, несколько сдались сами, и завалено ровно столько экзаменов, сколько было дозволено.
- Зачем вы вообще пошли в медицинский? - спросил я устало. Вопрос был риторическим и отвечали на него всегда одинаково.
- Профильный-то предмет я знаю, - соврал он, все так же не поднимая головы. Эту фразу, мне показалось, они заучивали задолго до того, как этот самый "профильный предмет" появлялся в расписании.
- Ага, а фармакологию, значит, знать не обязательно? - как я ни старался, злость в моем голосе все же начала пробиваться сквозь усталость. - Не обязательно знать, что делать при анафилактическом шоке, да?
Я посмотрел на него в упор.
- Неужели так не терпится сесть за врачебную ошибку? - еще хотелось спросить, думает ли он, что его будут терпеть на следующих курсах и допустят до врачебной практики. Вся шутка была в том, что мы оба знали - такие случаи сплошь и рядом.
- А вы приходите в клинику, я на практике покажу... - гнул он, пытаясь имитировать уверенность. Эта фраза среди стоматологического факультета тоже была модной. Самое ужасное заключалось в том, что он действительно считал себя специалистом.
- Да вас на расстоянии пушечного выстрела надо держать и от клиник, и от пациентов! Я же спрашиваю, даже не тонкости, а вещи элементарные! Это же все элементарно... Это действительно проще некуда! Кто виноват в том, что вы ничего не знаете и не учите? Я что ли?
- Вы не виноваты, - сказал он относительно отчетливо.
- А что же?
- Просто это последняя пересдача, - в его понимании, эта фраза все объясняла.
- В армию не хочешь? - снова задал я традиционный риторический вопрос.
После еще нескольких минут этих неэстетичных мучений в опустевший кабинет зашла ассистентка кафедры Валентина, своим видом напомнившая мне о нашем недавнем разговоре о честности экзаменатора перед человечеством. И в тот момент я твердо решил, что студент экзамен не сдал все же (не ответив ни на один вопрос), и нечего его жалеть. С этой твердой мыслью, я поставил в ведомость размашистый "неуд".
- Поставил двойку ему? - спросила Валентина, заглядывая в ведомость, когда студент трагично выплыл из кабинета. - Правильно.
Не могу сказать, что ее одобрение сильно подняло мне настроение, но в душе возникло то необходимое чувство, что я все делаю правильно. Правда, оно быстро перестало меня греть - я понял, что после всех этих ужасов экзаменационного периода (когда в мои уши тоннами вливалась первосортная ахинея, которую комбинировали в своих головах студенты-третьекурсники из обрывков недоусвоенных знаний), мне придется идти домой. А там - в пустой и холодной квартире - меня ждало мое персональное проклятье. И мал был шанс, что оно позволит мне отдохнуть.
- В армию загребли пацана? - спросил довольный Эрмуа с порога. Это было первое, что я от него услышал сегодня, и было это сказано таким образом, что меня сразу прошиб пот раскаянья: то, что может обрадовать Эрмуа, по умолчанию приносит вред всем остальным.
Проигнорировав его, я направился в ванную - смывать с себя ту грязь, что вылили на меня мои и чужие ученики сегодня в глаза - искажая и извращая информацию, которую я им вдалбливал весь год - и за глаза - в коридорах и нелесных выражениях. Эрмуа неотступно следовал рядом, уставившись на меня, словно ждал каких-то слов и выводов.
"Карьеру пацану оборвал, - жалобно пискнуло в голове. - Из дома вырвал в неблагоприятную обстановку!"
- Черт бы вас подрал! - взвыл я, наконец. - Что за страна такая?! Какого черта я чувствую себя виноватым, поступая по совести?!
Поток моей брани оборвал тихий смех Эрмуа.

В тот вечер он почти не говорил. Семестр только начинался, нынешние дети раздражали еще больше предыдущих и, как и все прошлые годы, поток казался безликим и однородно тупым. Я знал, что через какое-то время в нем проявятся звездочки, с которыми и нужно будет работать, но до этих пор пройдет не одна неделя муторной рутины. Это выматывало, и я был безмерно рад тишине в доме. Нигде не стонали раненые, не было слышно криков несуществующих жертв, а мое отражение не пугало меня моими же внутренними органами, выглядывающими из широких порезов.
Эрмуа хандрил, я читал и молился, чтобы его хандра продлилась хотя бы до конца главы.
Но, по закону подлости, если меня не отвлекает невидимый враг, это сделает телефон. По крайней мере, так он сделал в тот вечер, оповестив меня о звонке, после которого мне стало не до книги.
Это была Валентина.
- Не скажешь, во сколько я завтра выхожу? - спросила она виновато. - Уже вторую неделю пытаюсь взять расписание домой, и все отвлекают!
- Начало семестра, - сказал я, листая блокнот. - Кто тебя может отвлекать?
- Научный кружок формируем. Не знаю, чего они так рано переполошились. Я уже боюсь представить, когда дело подойдет к конференции, что с ними будет...
- Ничего, пусть заранее беспокоятся. Ты с утра завтра.
- Блин. Ну... я так и думала! - она неуверенно хихикнула в трубку. - Кстати, а ты в курсе?
- Что?
- Золотарев, студент наш бывший... кто-то сказал, что он погиб.
Эрмуа, уловив перемену настроения, поднял голову, посмотрев на меня пустыми глазницами.
- Поножовщина. Кажется, его после нашей кафедры отчислили в позапрошлом году. Я его помню, такой милый мальчишка был... только дурак.
Я молчал, не веря своим ушам.
- Не помнишь, кому он сдавал? - спросила она и осеклась. - Ой... вот я дура... не надо было мне...
Я с наигранным спокойствием распрощался с ней и положил трубку, чтобы несколько минут просидеть в мрачной прострации. Потом я посмотрел на Эрмуа, который позы так и не сменил, и во мне что-то взорвалось.
- Эрмуа! сделай что-нибудь! - я подлетел к его лежанке и, кажется, встал на колени. Он вжался в диванчик, так, словно испугался моего внезапного порыва, но ничего не ответил. Может быть потому, что я ему не дал вставить реплику.
- Ты же можешь вернуть время назад! - не знаю, с чего я это взял, но был уверен, что это действительно так. - Я терпел тебя все эти годы, неужели я не имею права на одно чудо?!
- Это отнимет много энергии... - наконец произнес он непривычно смущенным голосом. - Я даже не уверен. Один-то раз я смогу...
Пришлось орать на него до тех пор, пока он не смог.

Очнулся я за столом, не почувствовав ровно никакого перехода, потому тут же перехватил срывающееся от крика дыхание. Передо мной сидел Золотарев, печально опустив свою пустую голову - он уже чувствовал, как моя рука выводит "неудовлетворительно" в ведомости. Вокруг стояли стены дежурного кабинета, которые уже покинули остальные преподаватели. Насколько я помню, они предавались чаепитиям в ассистентской, обсуждая уровень и глубину знаний выпущенного потока, а так же делясь шедеврами из рецептов, которые собирал наш доцент для широкой аудитории. Я, не дав себе подумать ни о чем, нарисовал ему "уд", расписался и заверил свою преподавательскую волю в зачетке Золотарева.
- Спасибо! - тихо и торжественно проговорил он. В таких случаях я раньше плевался, а теперь не смог. Я даже не смел подумать, что спасаю ему жизнь. И уж тем более, озвучить дерзкую, но правдивую мысль. В этот же момент, как только он торжественно и пришибленно одновременно вышел из кабинета, мир взорвался в моей голове и понесся обратно.
Светлые стены, сменились привычным полумраком, за которым сознание чаще всего наблюдало представленные Эрмуа ужасы. Ковер на стене, над которым смеются мои друзья и аквариум с вялыми рыбами. Диван, заполненный моим спящим невидимым другом.
Я очутился дома.
Все было тихо. Эрмуа без движения лежал, неестественно свернувшись в углу дивана. В полутьме не сразу стало заметно, что он весь словно высох. В первую минуту я испугался, что он умер, но приглядевшись понял, что нет, наверное, такой силы, способной убить эту зверюгу - сухая мумия на моем диване едва заметно дышала.
- Спасибо тебе! от такого греха спас! - сказал я ему искренне. Мне он никак не ответил. Даже не дал понять, что слышал. - Мне никто не звонил?
Я набрал номер Валентины, чтобы убедиться, что все в порядке.
- Да? - ответил знакомый задумчивый голос.
- Это я. Валентина, ты ничего про Золотарева не слышала?
- Ты тоже читал, да? - сбила она меня с толку.
- В каком смысле?
- Ну, он на днях в этой своей клинике человека загубил.
Я не комментировал и она продолжила.
- У пациентки начался анафилактический шок, его помощники ее вывели из критического состояния... и ты представляешь! Отправили домой! Ну... дома она и скончалась.
- Его посадят? - спросил я на автопилоте.
- Не думаю... Она не была особо какой шишкой и чьей-то такой женой. Скорее всего Золотарев продолжит врачебную практику. А я его помню... мерзкий, наглый такой тип...
Бросив трубку, я рванул к Эрмуа.
- Верни все назад! Верни, слышишь?!
Я дернул его за руку и к ужасу заметил, что рука треснула и отломилась от тела. Мне показалось, что я держу старый и давно засохший слоеный пирог с костью в центре. Из слома кости потекла бурая жидкость прямо на пол, обрызгав мои брюки. Эрмуа открыл глаза, прошелестев веками и скрипуче засмеялся.
Так мы и провели всю ночь. Я продолжал просить его, а он тихо хихикал, пока под утро не отключился снова.