Он вернулся домой, когда уже стемнело. Переступил порог квартиры, не переодеваясь, сел на диван, рассматривая уже надоевший пейзаж за окном. Старая ива царапала скрюченными ветвями окно, билась в него промокшей листвой синхронно с дождевыми каплями. Глаза немного привыкли в темноте, и он рассмотрел стоящую в углу гитару. Он не помнил, зачем её купил. Это было нужно ей.

На комоде стояла фотография. Изображение, тусклое и выцветшее от солнца, сложно было рассмотреть. Он отвёл взгляд от фоторамки, встал, подошёл к столу.

- Снова беспорядок…

Нашарил в куче бумаг зажигалку и свечу, почти оплывшую и больше напоминающую огарок. Искра появилась вместе со щелчком. Ещё один щелчок. Фитиль загорелся, давая слабое пламя. Но его было достаточно. Электричества не было уже несколько дней, и стол уже был буквально залит воском.

Он держал свечку в руке, не обращая внимания на горячий воск, стекающий на руку.

Гитара смотрела на него своим единственным глазом. Он подошёл к ней, осветив инструмент свечой, коснулся пальцами струн. Они отозвались противным лязгом.
В стене шуршало многочисленное мышиное семейство. Он явно чувствовал, что кто-то стоит у него за спиной. Далеко. В другой комнате, может быть. Но это что-то было.

Он сидел на полу. Воск капал на паркет, застывая полупрозрачными слезами.

- Ты ушла?

В квартире стояла тишина. Мышь, вылезшая из стены, где была её нора, внимательно посмотрела на него чёрными бусинками-глазками. В них отражались блики свечи. Он встал с пола, вернулся к столу и поднял верхний листок. Рядом в беспорядке валялись карандаши, кое-какие были сломаны.

Он улыбнулся. С листка на него смотрела девушка в атласном платье. Её красивое лицо притягивало и отталкивало одновременно. Лицо казалось мёртвым. Кукольным. Штрихи пересекали прекрасное лицо. Он скомкал лист в руке и поджёг. Свеча плакала восковыми каплями. Рисунок сгорал на его руке, обжигая и… исцеляя.

Он неотрывно смотрел на пламя, а потом бросил истлевший листок на пол. Сел за стол, поставив свечу, почти сгоревшую, на подсвечник. Взял в руки карандаш, нашёл в куче листков чистый, задумался, и опустил карандаш на лист. Мышь в абсолютной тишине, нарушаемой только мяуканьем намокших котов на крыше, пробежалась по комнате. На полу дотлевал листок.

Он обернулся к входу в комнату. В двери отчётливо виднелась полупрозрачная женщина в атласном платье. Её кукольное лицо он узнал сразу. Она подошла к столу, как будто паря над полом. Из её уст, неподвижных, идеальных, доносилось пение. Она положила руку на его плечо. Руку холодную, мёртвую. Коснулась точёными пальцами его кисти. Карандаш, лежащий в его руке, как будто сам начал вычерчивать контуры будущего рисунка.

Он рисовал девушку в шёлковом платье, с мёртвыми, кукольными глазами и художника, который был покорён ею, и не мог уйти от неё. Она всегда возвращалась в его дом. Она искала его, своего раба и создателя.

А он не мог жить без своей музы. Однажды создав её, он не знал, что она сможет стать большим, чем просто рисунок. Но её присутствие было настоящим.
Настоящим и иллюзорным одновременно.

Карандаш остановился. Первые лучи солнца проникли в комнату. Она скривилась, обнажив острые клыки, и исчезла, растаяла в тумане. Он без сил упал на кровать, держа в руке рисунок.

Он знал, что она вернётся.

Она всегда возвращалась.