Когда нет настоящей жизни, то живут миражами.
А. П. Чехов

Жизнь Сакуры всегда подчинялась мелким правилам, вроде переходить дорогу на зеленый свет или чистить зубы перед сном, но были и фундаментальные, на которых держался ее иллюзорный мирок. Первое из них – Саске Учиха не может любить. Никого. Этот постулат был выстрадан и выжжен на ее израненном сердце сотнями бессонных ночей, литрами пролитых слез.
А второе – Ино Яманака однажды все поймет и вернется. Потому что, ей больше не к кому возвращаться, потому что никто не нуждается в ней, больше нее, Сакуры.
Он ничуть не изменился – те же растрепанные волосы и равнодушные глаза.
Он снова появился в ее жизни, вот так — ни здравствуй, ни как дела….Сакура все больше понимает, как мало значила для него, а все же ее тянет к этому безразличию, тянет непреодолимо, словно к магниту.
— Где она? – он проходит мимо, едва задевая ее плечом и обдавая горьковатым ароматом одеколона. Это выводит Харуно из странного оцепенения.
— Нет! – она хватает его руку, придерживает. Его ладонь холодная, даже ледяная, как у мраморных скульптур, ее же теплая и влажная. — Нам нужно поговорить!
— О чем? – Учиха еле разлепляет губы.
— О Ино, — мямлит она. Он недовольно смотрит на нее и молча ждет продолжения, у Сакуры все внутренности сводит от волнения. Ей страшно, панически, до животного ужаса страшно, что вот сейчас он очень просто заберет ее подругу.
— Неподалеку есть кафе, — она кусает губы, стараясь унять нервную дрожь.
Саске окидывает ее презрительным взглядом, и она очень хорошо понимает, что нет у него никакого желания разговаривать – только забрать жену и уйти. Сакура упрямо хмурится, в голове ее проносится рой мыслей, но она не может зацепиться ни за одну.
— Хорошо, — выдавливает он, и не глядя на нее, выходит.
Харуно видит, как за ним закрывается дверь, жадно вдыхает горьковатый запах одеколона, прижимает руки к груди. Ее сердце бьется так неистово, будто готово выпрыгнуть и поскакать за этим человеком. Она с тоской думает, что время ничего не меняет, лишь немного сдвигает приоритеты.

Он не смотрит на нее, и даже не слушает, а она не может остановить бессвязного лепета. У нее в организме уже достаточно алкоголя, что бы поведать ему, наконец, о том что три года сжигает ее изнутри. « Я люблю тебя, Саске» — она готова повторять это снова и снова, кричать, пока он не услышит. Но вместо этого пьяно икает. Саске оборачивается и долго смотрит на нее, а она все не никак не поймет, о чем же он думает?
— Любишь? – кривая ухмылка. – Ну, пойдем, посмотрим, как ты любишь.
И подхватив под локоть, тянет ее в каморку, больше похожую на чулан. Там темно и пыльно, пахнет хлоркой и еще чем-то резким, дезинфицирующем. А Сакуре хочется чихать и смеятся, от того что Учиха, грубо шарит по ее телу, стягивает трусики.
Не было ни цветов, ни шампанского, вообще ничего такого, о чем она мечтала. Был темный чулан со швабрами и ведрами, его властные руки и учащенное дыхание, резкая боль, опоясавшая поясницу и немного протрезвившая ее. А потом, уходя, он говорит что то вроде: « Увидимся еще» Она не очень-то верит, сползает на холодные доски пола, задыхаясь от пыли и отчаяния. И убеждает себя, что счастлива, что Саске обязательно вспомнит про нее и полюбит.


Харуно торопливо натягивает куртку, и, кинув вороватый взгляд, на дверь, за которой спокойно, в счастливом неведении спит Ино, выбегает из квартиры.
Учиха ждет ее у подъезда. Курит, небрежно облокотясь о капот машины, излучая спокойствие и уверенность.
Сакура глубоко вдыхает и тут же кашляет — морозный воздух дерет легкие.
Саске откидывает окурок, и смотрит на нее с таким отвращением, будто она грязь, под его ногами. А Сакура и рада была бы быть грязью.
— Сюда, — голос слушается плохо, и она натужно сипит.
Не дожидаясь его, шагает по улице, засунув руки в карманы и не оглядываясь. От чего то она убеждена, что он следует за ней. Не из-за нее и даже не из-за Ино, а из интереса и возможности посмаковать ее, Сакуры, отчаянные попытки что-то изменить.
Маленькое кафе забито посетителями. За круглыми столиками о чем-то шумно спорят школьники, тихо воркуют влюбленные парочки. Мягкий рассеянный свет неприятно слепит глаза и она часто моргает, осматривается. Запахи кофе и сладких десертов, чужого счастья и радости вызывают в затылке тупую боль.
Сакура выбирает самый дальний угол; Саске присаживается напротив. Молоденькая официантка, с забавными хвостиками, поглядывает на них, но не спешит подходить. Сакура косится на пеструю папку меню, но одна только мысль о еде, вызывает у нее тошноту.
— Ну, что ты там хотела сказать? – нарушает молчание Учиха.
Она облизывает пересохшие губы.
— Ино плохо, – начинает она тихо. Учиха предсказуемо усмехается. – Она знает, что ты ей изменяешь.
— Ты постаралась? – он тянется за сигаретой, глухо щелкает зажигалкой и внимательно смотрит на нее исподлобья.
Она слегка качает головой. Зачем? Зачем ей стараться сделать подруге больно, если он и сам прекрасно справляется.
— Ну и чего ты хочешь? Снова в мою постель?
Сакура судорожно вздыхает, лицо ее покрывают пятна жаркого румянца, а кончики ушей горят. Его небрежные слова отзываются приятной истомой внутри живота. Становится душно. Бессмысленно лгать себе — она действительно хочет быть с ним. Предложи он сейчас: « Забудь о Ино, поехали со мной», она забудет, забудет обо всем, и добровольно, с радостью, опять утонет в его тьме.
— А может в постель Ино? – продолжает он вкрадчиво. – Даже не мечтай, я не намерен делить ее ни с кем.
— Но Ино несчастна! – вырывается у нее надрывное. Взгляд черных глаз становится жестче.
— А с кем она будет счастлива? С тобой?
— Я постараюсь, я сделаю все… — мямлит Харуно растерянно, все еще грезя смутной надеждой.
— Не сомневаюсь, но знаешь, я клялся у алтаря, что буду именно с этой женщиной и в горе и в радости, до самой смерти, не просто так.
Сакура вздрагивает и со страхом смотрит в красивое, спокойное лицо Учихи. В голове ее эхом бухает последняя фраза: « До самой смерти. До самой смерти» страшная догадка разрывает мозг и она зажимает себе рот рукой, чтобы не вскрикнуть. Саске приподнимает брови – его забавляет ее реакция. А она чувствует себя каким-то экзотическим зверьком, выставленным на потеху публике.
— Нет, я намерен жить со своей женой долго и счастливо.
В его ледяном голосе звучат издевательские нотки, Харуно вспыхивает, сжимает кулаки.
— Она собирается развестись, а ты избил ее!!!
Саске досадливо морщится, впервые в его взгляде мелькает сожаление.
— Да, ударил, не будет говорить глупостей.
— Отпусти ее, ты не любишь, — «так как я», но она не успевает договорить. Учиха тушит сигарету, резко встает.
— Мне надоел этот разговор.

Это была жалкая попытка, безнадежная. Все же она не могла не попробовать, не могла не схватится за соломинку в надежде выбраться из болота отчаяния.
Только соломинка эта давно уже сгнила.
— Саске я беременна, – она не верит в это, да и он не поверит. Ситуация так глупа, так банальна, так пошла…
— Сакура, ты же уже не маленькая, — Учиха выпускает облачко дыма, цинично усмехается, — или хочешь, что бы я тебя к доктору отвел?
Он произносит это настолько безразлично, что на какое— то мгновение в ее душе вспыхивает гнев.
— Но это же твой ребенок!
Она вскрикивает так, словно в ней действительно зародилась новая жизнь, которую он с легкостью готов уничтожить.
Саске медленно наклоняется к ней и четко, по буквам, выговаривает:
— Ублюдки меня не интересуют, запомни.

Сакура беспомощно наблюдает как Учиха уводит Ино, быстро и грубо схватив за руку, выталкивает из квартиры. Она еще успевает поймать виноватый взгляд блондинки, услышать тихое: «Прости». Харуно совсем не хочется думать, о том что ее ангел обернулся вдруг безвольной тряпичной куклой, ее ослепительная звезда потухла и сорвалась с небосклона.
А может ей все это только мерещится, и не было никаких Ино и Саске, и вот она сейчас проснется и захлебнется серостью собственной жизнь, пустотой очередного вечера, дня, ночи?
Сакура подходит к окну, отдергивает занавеску. Она видит, как они выходят из подъезда. Ино идет медленно, неуверенно переставляя длинные ноги, точно новорожденный олененок. То ли у Учихи не хватает терпения, то ли это проявление заботы, но он подхватывает жену на руки. У Сакуры перехватывает дыхание, а он говорит что-то и мимолетно, нежно целует ее золотистую макушку, усаживает на задние сидение автомобиля. Эта сцена кажется Харуно такой личной, интимной, словно она подглядывает за ними в спальне. И если она теперь сделает вздох, то мир разлетится на куски… Она бы рада, не дышать, умереть прямо у окна, но физиология сильнее. А черная машина, слепя ее желтоватым светом фар, отъезжает и рушит все так тщательно выстроенные ею устои. Она стоит посреди этих руин, все та же одинокая и забитая девочка, неспособная ни принять, ни понять реальности.