Первый снег, мокрый и мелкий, сыпал с неба и походил на нафталин из старых черно белых фильмов. Но ты любишь первый снег – мерзкий и слякотный. Ты часто говорила об этом, но никогда не объясняла почему. Ты любишь приезжать на это старое шоссе вдоль побережья глубокой ночью.
Ты стоишь спиной ко мне, на обочине, у самого края и смотришь. Куда… В черный, усеянный ослепительными блестками звезд, провал небес? На мутную, бушующую поверхность моря? А может вдаль, на неразличимую уже кромку горизонта?
Резкие порывы ветра трепят твои светлые волосы, а концы пестрого шифонового шарфа кажутся крыльями какой-то невероятной бабочки. Яркая экзотическая бабочка, бьющаяся в буране.
Делаю несколько шагов, оставляя на молочном сейчас асфальте темные следы, подхожу. Обнимаю, притягиваю к себе, заставляя попятится. Прижимаю так сильно, что чувствую ровные удары твоего сердца. Прикасаюсь губами к влажным от растаявших снежинок волосам, провожу рукой по плечу, шее. Осторожно распутываю узел шарфа. Шифон в моей ладони холодный и гладкий, как и твои волосы. Сжимаю ткань.
Человеческая жизнь такая хрупкая, особенно твоя. Особенно когда ты в моих руках.

Когда я впервые увидел тебя, ты была одета в отвратительное платье ярко-красного цвета. Словно кровавое пятно среди прочей серой массы журналистов. Раздражала, притягивала взгляд…. Ты не задавала вопросы, сидела и смотрела слишком ясными, слишком честными глазами на балаган пресс конференции, хмурилась, отмечала что-то в своем блокноте. Раздражала, притягивала….
Все оказалась так просто, даже банально, мой менеджер узнал твой номер телефона, договорился о встрече. И поздний ужин плавно перетек в ранний завтрак. Тем утром, покидая гостиницу я не задумывался о новой встрече и ничего не обещал, да ты и не спрашивала… Но, наверное, это было неизбежно? Неминуемо и неотвратимо, без какой либо надежды на спасение я утонул в твоих глазах. Погряз в зыбком омуте объятий. Растворился в призрачном тепле. А вечером, раз за разом набирая десять заветных цифр я все еще надеялся выплыть, спастись… Безнадежно. Гудки так раздражали и сотовый улетел, разбившись о стену.
Как скоро ты стала моим наркотиком?
Уже через неделю ты получила ключи от моей квартиры в Токио с полным правом переезда. Фыркнула пренебрежительно: « Не интересует». Но ключи взяла, хотя так и не переехала.
Слишком упрямая, слишком независимая и слишком влюбленная. Кошка.
А быть с кошкой можно только на ее условиях.
Но ты любила не только меня.

Она появилась на закрытой вечеринке в честь нашей помолвки. Высокая, с неестественно розовыми локонами и красивым именем Сакура. Твоя подруга. И эта чертова шлюха смотрела на тебя по-хозяйски, с немым обожанием. А ты украдкой одаривала ее взглядами, полными заботы и нежности, от которой щемило сердце. Прочие гости странным образом выпали из моего поля зрения, превратившись в безликие фигуры. Остались лишь ты и она.
Той же ночью, пока ты спала, изможденная страстью, я проверял твой телефон. Ты была так беспечна. Ты доверяла мне. Ты не стирала эсэмески. И это было больно. Ты действительно любила ее – девушку с розовыми волосами. А делить тебя с кем-то оказалось невыносимым.

Когда ты в белом платье, прекрасная как лунная фея входила в храм, подруга больше не смотрела на тебя с обожанием – с завистью и тоской. К тому времени она стала моей любовницей. Совершенно ненужной и вскоре забытой. И вычеркнутой из твоей жизни навсегда.
Свадьба, такая пустая и бессмысленная формальность, ничуть не укрепившая наши отношения. Просто мы жили в одной квартире, проводя вместе чуть больше времени. Кошка. А я — твоя валерьянка. Но очнувшись от сладостного дурмана, ты ускользала, в мир, где совсем не имелось места для меня.

Я любил засыпать, слушая ровное дыхание, обнимая теплое, податливое тело. Любил просыпаться раньше, смотреть на спокойное, красивое лицо. Любил, когда в полудреме ты произносила мое имя, в такие минуты ты принадлежала только мне. И ненавидел, когда запивая чашкой черного кофе, ты пила маленькие розовые таблеточки — противозачаточные. Ты глотала их каждый чертов день. Потом долго смотрела в окно, курила и молчала. Ты, жившая в мире красивых фраз и софистики не находила слов, отводила взгляд, боясь посмотреть мне в глаза. Ты очень хорошо знала, что я хочу детей. Я очень хорошо знал твой ответ: « Мне еще и двадцати пяти нет. Сначала нужно добиться в жизни чего-то, а уже потом думать о ребенке» И я готов был ждать, если бы не боялся — добившись этого расплывчатого «чего-то» не найти тебя рядом. И сколько бы ни старался, ты все равно разбивала мои мечты, так же как и я твои. День за днем… Мы собирали осколки, склеивали и оттачивали, что бы ранить друг друга больнее.

Твои слезы я увидел случайно. Спешил вернуться из очередной командировки, устроить сюрприз и нашел тебя рыдающую в объятиях другого мужчины. Потом мы долго говорили, и ты уже не плакала, только обиженно-детским тоном рассказывала, что твою работу не приняли на какой-то конкурс. И нежный, немного гнусавый голос звучал тихо, почти не слышно, а перед глазами стояли большие, чужие руки, гладящие твои волосы и плечи. И надежды лопались как мыльные пузыри.
Я всегда хотел, что бы ты бросила журналистику…. И оставалась исключительно моей. Но кошки принадлежат только себе.

Полгода я учился жить без тебя. Целая половина года на разных континентах – моя работа в Европе, твоя в Японии – редкие звонки, никчемные эсэмески. И безжалостное понимание – день, когда мы еще могли расстаться давно прошел. Тебя уже не заменить другой женщиной, не вытравить из сердца. Слишком глубоко, слишком сильно, слишком больно… Шесть долгих месяцев ревности, безысходности и тоски…Я топил тебя в очередной бутылки с виски, убегал, вдыхая белые дорожки. Напрасно.
В твоих честных и ясных глазах я видел всю ту же странную, кошачью любовь. Ты тоже не могла без своей валерьянки….

Ветер меняет свое направление, стихает. В холодном воздухе снег медленно падает мягкими, пушистыми перьями.
Ты любишь первый снег и грустишь, когда он тает. Ты любишь уезжать за город и смотреть на море, и терпеть не можешь гулять по парку, держась за руки.
Ты смотришь вдаль, и мне никогда не узнать, что ты там видишь. Молчишь, и сердце твое стучит ровно, спокойно. Мое же часто и быстро. Жаль, что никогда они не бились в унисон.
Шифон все еще в моей ладони, я осторожно стягиваю его вокруг тонкой шеи. Не сопротивляешься, даже головы не поворачиваешь.
Ты устала, и глаза твои уже не сияют как прежде.
Я хочу лишь, что бы ты смотрела только на меня, думала только обо мне, была только со мной.… Хотя, как бы сильно не держал, все равно уйдешь. Просто выбросишь меня из своей жизни, как пустой флакончик из-под валерьянки. Кошка.
Ткань в моей руке натягивается все сильнее, больно впиваясь в нежную кожу. Слышу сдавленные всхрипы.
Как давно мне стало казаться, что это единственный способ оставить тебя своей навсегда?
Человеческая жизнь такая хрупкая, особенно твоя. Особенно когда ты в моих руках.
Отпускаю шарф, и он цветной лентой падает на искрящееся крошево у моих ног, нежно касаюсь губами золотистой макушки.
Ты такая холодная, любимая моя, но это ничего, сегодня же первый день зимы.