Дождь, по залитым тротуарам бредет молодой человек. У него нет зонта, а легкая куртка не спасает от влаги и пронзительного ветра. Ему безразлично, что он может заболеть, что сейчас почти полночь, что в такое время на улицах неспокойно. Все его мысли занимает она и произошедшее в ее палате.
Его снова застали там. Да, конечно многие и врачи, и мед сестры знали, что высокий брюнет с потухшими глазами втихую пробирается в палату Усаги Цукино и по долгу, иногда до рассвета сидит около ее постели, говорит с ней. Держит ее за руку и гладит по волосам.
Сначала они выгоняли незаконного ночного гостя, постоянно грозили вызвать полицию, но потом, потом просто пожалели бедного влюбленного парня.
С тех пор он больше не крался, прячась по углам, а спокойно тихо, его пускали с пожарного входа, проходил в ее палату.
Так было до прошлой ночи.
Около двух часов ей стало плохо, срочно, воизбежании непоправимых действий вызвали родственников, а он просто не успел уйти из-за охватившей его паники. Его снова поймали, только на этот раз это сделала ее мать, она была напугана, взволнованна и зла. Она не кричала, не оскорбляла, лишь осуждающе поглядела на него, указав рукой на открытую дверь палаты. И Мамору не оставалась ничего, только подчиниться, уйти, понурив голову.
Черт. Он не мог найти себе места от волнения, не имел ни малейшего понятия, что с ней, как она, а не в меру богатое воображение все подкидывало картинки, одна страшнее другой.
Он был на грани, срывался на всех и вся, попадающих под горячую руку и острый язык.
Наорал на соседку, спустившую собаку с поводка, она испачкала его одежду, едва не подрался со случайным прохожим, в спешке толкнувшим его плечом. Ему было погано, на душе словно скребли, нет не кошки, а кто-то когтями по стеклу. Хотелось кричать, да так, чтоб до хрипоты, бежать, чтобы чувствовать ветер, биться головой о стену и не думать, не бояться.
Мамору шел до тех пор, пока его взгляд не уперся в синюю приоткрытую дверь с надписью "выход".
Он не делал ничего, просто стоял и смотрел, сжимая кулаки и встряхивая головой, пытаясь убрать с лица непослушные, мокрые от дождя волосы. Ничего не желал так неистово, как очутиться рядом с ней, увидеть ее, знать, что с ней все хорошо, что она жива.
Взгляд метался от двери до проулка, ведущего к центральному входу, а он все не мог решиться, как же поступить. Или послушать ее маму, или же поддаться эгоистичному, но кажется это самое верное решение, порыву и пойти к ней не смотря на возможные последствия и запреты. Нужно просто решиться, обдумав все хорошенько и действовать.
И он сделал шаг, взялся за ручку и потянул. Шаг, еще шаг и непогода осталась позади, вверх по лестнице оставляя на ступенях мокрые следы от ботинок, не торопиться и шуметь поменьше, могут услышать. А вот и нужный этаж и снова, как и много раз до этого, таиться, прятаться и вот она, дверь, на которой, кажется, ему знакома любая трещинка.
Десять минут или вся жизнь, страшно решиться, рука дрожит, толи от холода, толи от страха, просто повернуть ручку и столкнуться с реальностью, какой бы она не была, лицом к лицу.
Скрип двери, он смотрит по сторонам, уповая на удачу. Заглянуть в палату, убедиться, что она все еще там, удивиться, поняв, что она лежит на боку. Сделать шаг, захлопывая дверь, с облегчением прошептать ее имя.
— Усако!
Вздрогнуть, услышав в ответ.
— Здравствуй, Мамору...