У этой истории не могло быть счастливого конца, по определению не могло быть. Спасти мир, защитить друзей… Наивно. То, что мы хотим сделать, и получившееся в итоге зачастую отличаются друг от друга, как небо и земля. Нет Вселенского Зла и Вселенского же Добра, есть только жертвы обстоятельств. Кого-то впоследствии назовут героем и великим человеком, кто-то прослывает подлецом, способным только на удар в спину, а о ком-то просто забудут, будто его и не было…
— …Роад, не лезь к малышу! Не видишь — он страдает? – раздался над ухом насквозь ироничный голос. Аллен моргнул.
Тики Микк. И Роад Камелот. Нои.
…как и он.
После вынужденного бегства из Ордена все эмоции будто бы замерзли. Еще Аллен мог описать свое состояние красивым словом «апатия», неброским, но безжалостным. Ему не хотелось есть, не хотелось пить, не хотелось разговаривать или, тем более, улыбаться – все это Аллен делал только по настоянию хозяев дома, где он был гостем.
— Пурум-пум-пум! – пропела Роад, усевшись на подлокотник его кресла. И неожиданно закончила: — Тада-ам!
Аллен снова заморгал. Память подсказывала ему, что не слушать, что ему говорят, по крайней мере, невежливо, но что нужно сделать, Уолкер придумать не мог. Помогла старая привычка:
— Прости… Что?
Тики, из противоположного конца комнаты наблюдавший за горящей энтузиазмом сестрицей и унылым свежеприобретенным родственничком, усмехнулся:
— Малыш, ты сейчас похож на клоуна, — Ной вгляделся в лицо юноши и уточнил: — Печального клоуна. Пожалуй, даже очень печального.
Уолкер внутренне передернулся. В каждом слове ему слышалось двойное дно, фраза о клоуне неизбежно напомнила ему о Мане, а Мана — о Четырнадцатом… Аллен сглотнул и выдавил:
— Почему?
— А ты свою физиономию в зеркало видел? – последовал ответный вопрос.
— Да я не про печаль, а про клоуна…
— Так и я о чем, — вскинул брови Тики.
Роад тут же соскочила с кресла и потянула юношу за руку.
— Пойдем, пойдем к зеркалу! – детское личико практически лучилось счастьем.
Тихо недоумевая, Аллен подчинился.
…Старое зеркало, висящее в коридоре, тускло поблескивало бронзой и стеклом. За те десятилетия, что оно провело в этом доме, в его поверхности отражались улыбки и смех, обиды и крики… Но ни разу еще зеркало не видело такого опустошенного взгляда. Сейчас безмолвное стекло показывало лицо парня лет восемнадцати: серебристо-серые волосы, правильные черты лица, старый шрам, это лицо расчертивший... И криво нарисованные черной акварелью усы-спиральки.
Аллен смотрел и не мог отвести взгляда. Плотно сжатые губы подрагивали, серые глаза, потемневшие от нахлынувших боли и отчаяния, поблескивали в полумраке коридора. Роад на цыпочках обошла его, заглянула юноше в лицо – и отшатнулась.
…да. Он помнил. Он все это помнил! Каждую минуту, проведенную с друзьями, он помнил ее!!! Каждую дурацкую выходку Лави, вроде того случая с фломастерами в поезде. Каждую улыбку Ленали, например, в Эдо, в момент его возвращения. Каждое недовольное «пф» Канды, как в первый день их знакомства. Он помнил, помнил, помнил! И не мог заставить себя забыть, хоть и понимал, что вернуть ничего нельзя, что он теперь изгой, что его считают врагом, что!..
Он прикусил губу до крови, пытаясь сдержать вздох, но тот все равно вырвался наружу, подозрительно напомнив всхлип. Аллен сглотнул и крепко зажмурился, скрипнув зубами.
…все хорошо, все хорошо, все хорошо. Забудь, забудь, забудь, забудь. Все нормально, просто улыбайся, и это пройдет. Все хорошо…
— Я в свою комнату, ладно? – сдавленно прошептал Аллен.
Роад только кивнула. Наступившую в доме тишину разорвал резкий звук шагов.
…Вечером, несколько часов спустя, она подошла к его комнате, чтобы сказать, что ужин готов. Не меньше минуты простояла молча, развернулась и ушла. Из-за запертой двери доносились приглушенные рыдания.