И опять она, почти разорванная на куски, лежит в холодной воде среди развалин. Де жа вю, если говорить по-умному. Но ей сейчас не до красивых бессмысленных фраз. Все, чего она желает, — стереть эту отвратительную ухмылку победителя с лица застывшего над ней длинноволосого Ноя. А затем вывозить его самого в грязи, самой едкой, какая найдется, прицельными пинками переломать ему минимум половину ребер, а лицо вымесить в кровавую кашу… чтобы этот мерзавец перестал быть таким красивым.
— Б-бой еще не… закончен! – с трудом выдавливает она слова, наполненные глупой и бессильной бравадой. Сражаться с такими ранами она уже не сможет, и изодранное в хлам тело – только голова и осталась относительно невредимой – с минуты на минуту, как только она потеряет контроль, дематериализуется, вернется в Азиатское подразделение на долгие недели восстановления.
— Бой не закончен! – она силится оставить за собой последнее слово. Ной хитро щурится и задумчиво произносит:
— Пожалуй… Я тоже не прочь встретиться с тобой еще раз, Конопушка.
Неожиданное, по-детски глупое прозвище выводит ее из себя, и обида заставляет ее открыть рот прежде, чем она осознает всю нелепость фразы:
— У меня нет веснушек!
— Да-а? – протягивает Ной, наклоняясь к ней поближе. И она просто столбенеет, когда он начинает, задумчиво вглядываясь, водить пальцем по ее лицу – по щекам, носу…
— Надо же, и правда нет… — огорченно вздыхает он пару минут спустя, и она преисполняется какого-то злого торжества:
— Я же говорила!
— Мда… Ладно, впредь буду верить тебе на слово, — Ной садится рядом, скрестив ноги по-турецки, и ей почему-то хочется повернуть голову, чтобы разглядеть его повнимательнее… тьфу ты, пакость, привязалось же!
— Ну, думаю, на Рыжика ты тоже обидишься, — рассуждает он вслух, не замечая – вправду ли? – ее внутренней борьбы.
— Фоу.
— Что? – Ной удивленно косится на нее… слишком удивленно, чтобы она ему поверила.
— Фоу, я говорю… Гха! – прерывается на кашель, но, собравшись с силами, поясняет: — Мое имя.
— Фоу, значит… Фоу, — повторяет он, словно пробуя имя на вкус. – Фоу…
— Да задрал уже!!! – взрывается она. – Тоже мне, попугай – кха! – выискался! Если так хочется – свое имя повторяй, придурка кусок!
Она замолкает, глядя на безудержно расплывающуюся по его лицу улыбку – мягкую, довольную, неуловимо ироничную. До чего же он все-таки, скотина, красив…
— Тики Микк, — вдруг нарушает затянувшееся молчание Ной. Фоу озадаченно хлопает глазами.
— Ты… чего?
— Как это «чего»? – деланно возмущается он. – Сама же сказала: «Свое имя повторяй»! Вот и… Тики Микк. Тики Микк, — он откровенно развлекается. – Ти…
— Хватит – кха — уже! Ууу, достал… Сделай милость, изволь заткнуть – кх! – ся! А то… — она осекается, понимая, что уже не чувствует ног и правой руки. Косится – так и есть. Тело, уже полупрозрачное, чуть искрится и с легким потрескиванием словно растворяется в воздухе. Дематериализация… Фоу переводит взгляд на как-то разом потускневшего Тики, с почти незаметной тоской в глазах наблюдающего за ее медленным исчезновением, — и улыбается:
— Еще увидимся, да?

[конец, однако]