— О, ты уже тут? — девушка с азиатскими чертами лица — японка? — останавливается напротив сидящего на скамье рыжеволосого парня и заглядывает ему в лицо.
— "Уже"... — хмыкает тот. — Чоме, да я тут с полвека сижу, не меньше!
Она смущенно опускает взгляд и, будто пытаясь оправдаться, крутится перед ним.
— Я платье выбирала... Посмотри: мне идет?
Парень поднимает голову и, тщательно скрывая восхищение, сообщает:
— Платье красивое, да. Особенно качественно поясок отделан. А уж отстрочка...
— Балбес! — Чомеске бросается на него с кулаками, но он, подскочив со скамьи, отбегает на десяток метров. — Стой! Лави!
Он терпеливо ждет, настороженно глядя на приближающуюся девушку.
— Драться больше не будешь?
— Я подумаю над этой идеей, — уклончиво отвечает она и смеется.
Лави, не выдержав, присоединяется и обнимает ее за плечи.
— Глупая, тебе все идет, ты не знала?
— Дурак, — бормочет она, отсмеявшись. И поднимает на него взгляд. — Куда пойдем?
— Не знаю, я, в общем-то, ничего не планировал, только от Панды сбежать хотел...
Чомеске замирает и гневно уточняет:
— То есть, ты не меня на свидание позвать хотел, а от учебы отвязаться?
Рыжий хмурится, выражая этим напряженную умственную деятельность, потом трагически заламывает брови.
— Я всего лишь совместил приятное с полезным...
— Ладно, считай — отмазался, — смеется девушка. — А что из этого полезное?
— Полезное — побег от Панды. Ты не представляешь, как мало отдыха достается на долю моих бедных мозгов.
— Бедный-несчастный ученик Книгочея... — она приглаживает растрепанные рыжие волосы, улыбаясь.
— Ой, Чоме, и не говори! — Лави довольно успешно изображает дряхлого старца, особую выразительность образу которого придают дрожащий надломленный голос и подслеповатый взгляд.
— Ладно, гулять так гулять. Айда на набережную! — девушка разворачивается направо и бежит туда, где ослепительными бликами переливаются волны...

Ученик Книгочея смотрел на тщательно выбеленный потолок гостиничной комнаты. Лежал на нерасправленной кровати — в одежде, как обычно — и смотрел на потолок, вспоминая все детали недавнего сна. За окном зияла темнотой хмурая осенняя ночь, не пропускавшая сквозь свои тучи ни мягкое сияние луны, ни неуверенное мерцание звезд; ветер, сорвавший уже почти все листья с деревьев, теперь угрюмо метался в поисках новой добычи, изредка стучась в окна; мелкие капли холодного дождя, моросившего уже второй день подряд, казались непролитыми слезами.
— Черт, взбредет же!.. – парень рывком поднялся с кровати, будто надеясь вытряхнуть из головы унылое настроение, подошел к окну, отодвинул штору и распахнул створки настежь. Дождавшийся своего ветер с радостным ревом ворвался в комнату, раскидав бумаги, пролистав половину страниц лежащей на столе книги, взъерошив волосы впустившего его человека, наполнив всю комнату гудящим холодом, — и заметался по ней в поисках выхода.
Рыжий усмехнулся, подставив лицо резким леденящим порывам, и уселся на подоконник, свесив босые ноги в зыбкую темноту за пределами комнаты.
…А ведь он ее еще помнит. Странно.
Ученик Книгочея знал одно неприятное свойство своей памяти: события, связанные с какой-либо его личностью, стирались из его памяти после очередной смены имени. Просто понемногу пропадали, растворялись в новой информации.
…Странно. Но хорошо.
Он не мог, просто не мог позволить себе такую роскошь, как воспоминания о своей жизни. Ученик Книгочея, он был обязан запечатлевать в памяти лишь события, имеющие значение для человечества. Все же остальное, несущественное с точки зрения истории, исчезало, стоило только поменять имя. И с каждым ушедшим именем уходила и частичка его самого. Уходила вместе с воспоминаниями, ставшими… ненужными.
Но эти образы почему-то не желали уходить. Он почти не помнил, как звали их, он с трудом вспоминал, как звали его самого – сейчас его имя, шестидесятое по счету, было Макс – но упрямо продолжал считать себя именно Лави, а не кем-то другим. И эти люди… Он уже почти их забыл – улыбчивого мальчишку с почти белыми волосами, вечно хмурого японца-мечника, невысокую девушку, хрупкую и изящную, как статуэтка. И почти забыл себя самого, прежнего, того, кого называли Лави.
Но ее помнил. Чомеске. Имя не выходило из головы ни на минуту, словно боясь разделить участь остальных – забвение. А вместе с именем перед глазами возникал и образ – смеющаяся или улыбающаяся, всегда в движении, готовая помочь… Она ведь была такой же. Тоже не помнила свою прежнюю жизнь, тоже была вынуждена подчиняться обстоятельствам, против воли участвовать в той войне.
Что с ней произошло? Этого вопроса он старательно избегал, потому что единственный ответ, чудом удерживавшийся в его памяти, доставлял слишком сильную боль. Она умерла. И умерла давно. Кажется, помогая ему. Может быть, они вместе сражались. Возможно, с теми, кто ее и создал.
Слишком много «кажется» и «возможно». Достаточно много, чтобы счесть эту версию не внушающей доверия. Но… слишком больно сжималось сердце при каждом воспоминании о ней. Слишком сложно было забыть о ней. Слишком часто ему снились подобные сны… сны о ней.
— Ой-ёй, что-то я расчувствовался, не к добру это. Наверное, бегемоты скоро летать начнут… — его новая личность была в какой-то мере циником. – Так, будь это дешевый дамский роман, мне полагалось бы сейчас выпрыгнуть из окна, благо до земли тут достаточно далеко.
Он размышлял вслух, надеясь, что это, как всегда, поможет ему привести чувства в порядок.
— Так, будь это приключенческий роман… Думаю, мне полагалось бы сделать морду утюгом и с невозмутимым видом закурить, так? Комедия? В комедии может возникнуть такой сюжет? Ну, тут ситуацию смогут спасти только три литра слез, ненастоящих, ясное дело.
…А как бы поступил Лави?
Некоторые вещи лучше не говорить вслух.
…Лави, наверное, сделал бы себе кофе и выпил бы его в гордом одиночестве, сидя у окна.
— Хм, а это мысль.
Лави спрыгнул с подоконника на пол, закрыл окно и пошел на имевшуюся в гостинице кухню – варить кофе.

[конец, однако]