Он никогда не отвечал на телефонные звонки. Никогда не узнавал, кто говорит с ним. Иногда, правда, он принимал некоторые входящие и слушал. Долго и безмолвно. Иногда часами, периодически отвлекаясь на нечто важное только для него одного. Можно рассказать ему всю жизнь так, по телефону, а он не заметит. Или не покажет, что слушал.

Клауд странен. Но это не его вина. Может быть, влияние людей, с которыми он провел столько времени, пережил массу ужасных вещей и чудесных мгновений… может, оно разбудит его?

Но он как в коконе. Прозрачном и тонком. Он видит и понимает все, но только не слышит.



Когда-то дожди наводили тоску и только. В разрушенном городе поднимался вязкий туман, а лица прохожих были бледными. Пока однажды он не смог исцелить геостигму. Поэтому, когда идет дождь, я всегда возвращаюсь к нашей победе. Всегда вспоминаю робкую улыбку Клауда и мягкое сияние синих глаз.

Он пришел ночью, за шесть с половиной часов до рассвета. Одного взгляда хватало для того, чтобы определить: он смертельно устал. Я осторожно коснулась его плеча, спрашивая, что случилось. Кожа была ледяная, а вся его форма промокла. Одиночные капли падали с жестковатых пшеничных волос. Он только покачал головой и прошел внутрь дома.

Никто никогда не узнает, сколько трудностей он пережил, сколько лишений. Клауд бежал ото всех, от самого себя, забывая о сне и нормальной еде. Нельзя сказать, что наш мир – комфорт и цивилизация, но он лучше тех пыльных пустошей, где бродят дикие чудовища.

Клауд всегда есть медленно, оставаясь в своем коконе. Невозможно определить, нравится ли ему или он недоволен. Кажется, если добавить немного больше соли, он совершенно не заметит. Это заставляет меня улыбаться. Необъяснимая нежность охватывает меня, и мне очень хочется коснуться его волос, обнять… Но мне страшно. Если он не заметит меня, что я буду делать?

Пока он поглощает весь ужин и еще кое-что из запасов на завтра, я пытаюсь рассказать, как мы живем. Марлин – умная девочка, и очень любит Клауда. Она ухаживает за цветами в церкви. Иногда она похожа на Ай… Точно! Чуть не забыла! Дензел стал помогать в ремонте зданий. Он отлично красит, ведь он такой аккуратный…

Замечтавшись, я не замечаю, что он внимательно смотрит на меня, впервые осмысленно, сосредоточенно. Я улыбаюсь, вкладывая в этот простой жест как можно больше того душевного тепла, что у меня есть для него.

Клауд засыпает мгновенно, как только ему удается устроиться на непривычно мягком матрасе. С большим трудом я убедила его снять форму, которая успела задеревенеть от пота, грязи и соли. Откуда запах морской соли – не знаю. Завтра надо нагреть побольше воды и помочь Клауду избавиться от него.

Во сне его отчуждение отступает. По-детски длинные ресницы, маленькие крапинки тусклых веснушек – все это очень дорого мне. Не потому, что когда-то я могла свободно любить его, нет. Именно потому, что я не могу.

— Что у Вас с Клаудом? – тревожилась Юффи, когда я видела ее последний раз. Сам Клауд отчаянно пытался остановить Сефирота.

— Он честен, — напомнила я. Действительно, честен. Он не пытается лгать, если он не чувствует. Он не позволит себе счастья, пока не почувствует себя прощенным.

Клауд не просыпается до полудня. Я тихо зову его и не могу сдержать улыбки. Он раскинулся по всей постели, чувствуя себя, по-видимому, свободно. Босая ступня торчит из-под одеяла, и я тихо смеюсь. Клауд спит крепко, и не реагирует на шум и слова. Может, он…?

На мгновение мне становится страшно. Я осторожно касаюсь ноги и, убедившись, что кожа теплая, поспешно поправляю одеяло. Ему ведь ничего не стоит проспать несколько дней, правда? Он на многое способен.

День проходит незаметно, особенно когда много дел, а слишком любопытная Марлин и слишком восторженный Дензел всеми правдами и неправдами пытаются прошмыгнуть в комнату нашего редкого гостя. Я уверена, что сейчас Страйфа и выстрелом в упор не разбудишь, но все-таки…

Завтра. Упрямо говорю я. Завтра он поиграет с вами. Я не дам ему уехать. Обещаю.

Я очень устаю за день. Но только одна мысль греет меня: он с нами. Он спит в комнате, в этих стенах. Он есть нашу еду и слушает наши голоса. Хотя бы сквозь сон слушает.

Когда мне удается уложить спать Дензела с Марлин, я не могу выстоять перед искушением снова взглянуть на него. Мне не верится, что он с нами. Я хочу еще раз убедиться.

В моих руках стопка его чистых вещей, выглаженных и пахнущих кондиционером. Я крадусь по комнате, а мои ноги лижет полоска желтого света от маломощной лампы.

Клауд несколько поменял положение, но не проснулся. Волосы у него в полном беспорядке, еще больше растрепанные, чем на ветру. Они полностью закрывают глаза, замечательным образом торчат над ушами. И это тоже совсем по-детски. Спина у него в мелких, тонких шрамах. Белые черточки. Почти нет следов от пуль.

Я хочу его разбудить. Хочу услышать голос, ощутить внимание синих глаз. Я осторожно касаюсь плеча, потом чуть-чуть тормошу и зову. Наверное, слишком ласково.

Кожа у него совершенно горячая, как бывает при высокой температуре. Но бледная, ведь он давно не видел нормального солнца. Интересно, какой по счету сон он видит? И какие сны бывают у Клауда?

Искушение слишком велико. Когда скучаешь по кому-то, в первую очередь его хочется обнять. Почувствовать живое тепло, уверенность, защищенность.

Я только… И он все равно не проснется.

Это страшно. Забраться под одеяло, осторожно обвить руками и прижаться щекой к плечу. Так очень удобно, уютно и… именно так, как хотелось уже очень долго. От тепла и усталости тут же клонит в сон. Но нельзя. Только минуту. Одну минуту.



Просыпаться от ужаса, что ты забылась – крайне неприятно. Ужасный стыд! Проснуться одной, в его постели! Да как я потом посмотрю ему в глаза!

Но Клауд не шелохнулся даже. Я, прижавшая его руку на всю ночь, заботясь только о своем удобстве, боялась, что он проснется, испытывая дискомфорт. Но он спал до сих пор. Это было почти не смешно. Но очень удачно.

Я выбралась, чувствуя, что краснею. В комнате было холодно после того, как я согрелась от его тепла. Он такой… правильный. И телом, и душой, что чувство затапливает мгновенно. Сбивает с ног, как лавина.

Клауд спал около трех дней, и, проснувшись, едва согласился на ванну. Он был очень смущен, пока завтракал. Получилось прямо как в ночь, когда я встретила его у порога. Марлин все не могла усидеть, все звала его в церковь. С большим трудом я убедила отложить игры и походы, а прежде всего, позавтракать.

Глядя на детей, Клауд заметно оттаивал. И вот уже на лице немножко больная, скромная улыбка. Я опять засмотрелась на него, и едва поняла, что он сказал мне.

Впервые за все это время.

— Тифа… Спасибо.