Даже вне службы он не носит рубах с открытым воротом. Что, впрочем, говорит лишь о замкнутости его натуры.
Судья-Магистр Габрант – человек в себе. Он со всеми вежлив и никогда не показывает своих истинных чувств. Впрочем, Глава Девятого Бюро и должен быть таким.

Когда они планируют убийство короля Далмаски, Габрант, как всегда, спокоен и сдержан. Вэйн Солидор пристально разглядывает его. Он знает Габранта давно, как любого из Судей-Магистров, но в прошлом общались они довольно мало.
Вэйну не нравится его спокойствие. Что за человеком нужно быть, чтобы с таким деловитым равнодушием планировать смерть родного брата? Они встречаются раз за разом, обсуждая и уточняя детали, просматривая донесения разведки. Габрант говорит о предстоящем деле, не проявляя ни малейшего волнения.
Он идеальный исполнитель для задуманной авантюры.
Но если б нашлось другое решение, Вэйн тотчас вывел бы Габранта из игры. Ландисиец все меньше нравится ему.
Судья-Магистр Берган в ответ на раздраженное высказывание своего принца говорит лишь:
— Он же с севера. Холодная кровь.
Берган терпеть не может Габранта, но это скорее профессиональное, чем личное. Между армией и разведкой никогда не было особой любви.
А Вэйн не может подобрать слова, чтобы объяснить свою неприязнь к Габранту.

Габрант раздевается. Вещи брата разложены перед ним. Из этой комнаты он выйдет уже Башем фон Ронсенбергом, капитаном королевской гвардии Далмаски.
Вэйн Солидор почти не смотрит на него.
— Вы уверены, что этот юноша подойдет на роль свидетеля?
— Да, мой лорд. Он достаточно внушаем.
— Это мне и не нравится. Поверят ли ему?
— Более взрослый и опытный человек может запомнить детали, по которым меня можно будет отличить от Баша.
— Вы идентичные близнецы.
— Я не уверен, что в достаточной степени смогу скопировать его манеру держаться.
— И вы говорите мне об этом в последний момент? Габрант!
Тот молчит.
Что это — эмоции? Или всего лишь сомнения законченного педанта? Он выглядит вполне спокойным, даже собственная нагота, похоже, не смущает его.
Между ключицами у него татуировка – алая птица с воздетыми крыльями.
Что-то смутное мелькает в памяти, очень давнее, из детства. Вэйн неожиданно заинтригован.
— Ваша татуировка что-то означает, Габрант?
Тот вздрагивает. Едва заметно, но все же.
— Что вы молчите?
— Ничего особенного, мой лорд. Только то, что когда-то я был молод и глуп.

Операция проходит гладко, словно в учебнике. В реальной жизни редко обходится без срывов и непредвиденных обстоятельств, но в этот раз их нет.

Вэйн разглядывает замкнутое лицо Габранта.
— Вам незачем видеть его казнь. Вы можете возвращаться в Аркадис.
— Я бы хотел присутствовать, лорд Вэйн.
Вот как.
Впрочем, этого следовало ожидать.
— Скажите, птица – это ведь ваш родовой герб? Я не сразу вспомнил. Когда-то я читал кое-что о ландисийской геральдике, но это было очень давно. Ваш брат носит на цепочке подвеску в виде птицы. Насколько я понимаю, у вас должна быть такая же?
— Я давно ее потерял.
— Ваш брат бережнее относится к своему наследию?
Габрант чуть бледнеет. И только.
— Где же вы ее потеряли?
Габрант вдруг отводит взгляд. Смотрит в окно, хотя ничего, кроме неба, он там увидеть не может.
— Вы мне не ответите?
— Я просто не помню.
— Потеряли, а потом сделали татуировку? Это и впрямь было глупо, — говорит Вэйн, — Слишком хорошая примета, по ней вас всегда могут опознать.
И бросает на стол перед Габрантом ворох пожелтевших листов.
Тот берет и начинает читать.
— Показания свидетелей, — говорит Вэйн, — Выводы военных следователей, ориентировки на розыск. Все – семнадцатилетней давности.
Габрант поднимает на него взгляд.
— Объект был причастен по крайней мере к пяти взрывам в местах дислокации аркадийских войск, — говорит Вэйн, — Подросток предположительно четырнадцати-пятнадцати лет, возможно старше, светлые волосы, глаза серые или голубые, невысокий рост, худощавое телосложение, из особых примет – татуировка у основания шеи в виде птицы красного цвета. Предположительно связан с кланами фон Ронсенбергов и фон Триссов
— У вас отличная память.
— По таким делам нет срока давности, и вам это прекрасно известно. Вы все еще в розыске. Не было желания свести татуировку?
— Было, — говорит Габрант, — Но по другой причине.
— Что же не свели?
От холодности ландисийца уже ничего не осталось, но и бури эмоций не наблюдается тоже. Он грустен и задумчив.
Чуть пожимает плечами.
— Можно избавиться от птицы, но на ее месте останется шрам. От себя не убежишь.
— Да, — говорит Вэйн, — Хотя вы изо всех сил стараетесь. Можно придумать сказку о том, что мать увезла вас в Аркадию перед войной, однако это не она увезла вас, а вы ее. уже из оккупированного Ландиса. И я даже не представляю, до какой степени вам пришлось унизиться перед стариком Габрантом, чтобы он впустил в дом свою беглую дочь. Я немного знал вашего деда. Вряд ли его взволновало то, что его дочь умирает.
— Да, — говорит Габрант, — Его это не взволновало. И поунижаться мне пришлось.
— Не в последний раз?
— Да.
Они обмениваются взглядами.
— Как же вас занесло в Академию? Или это было желание вашей матери?
— Да.
— Почему вы не бросили, когда она умерла?
— Я обещал ей.
— Габрант, что произошло между вами и вашим братом?
Тот молчит.
Вэйн смотрит на него. Внук не унаследовал от барона Габранта ни титул, ни поместье, зато в полной мере получил породистую габрантскую внешность. От отца ему достался, видно, только цвет волос.
— Ваш дядя был инструктором в гвардии Далмаски. Баш приехал к нему перед самой войной. Вы не виделись с братом сколько – восемнадцать лет? В чем вы обвиняете его? В том, что он не вернулся в Ландис, когда началась война?
Молчит.
— Вы вините его в том, что вы пережили?
— Нет…
— Вам было шестнадцать, когда Аркадия вторглась в вашу страну. Вы воевали, были в плену, после оккупации Ландиса подались в террористы. Свою мать вы считали погибшей, разыскали ее уже после войны. Врача, который вам помог, потом допрашивали. Там есть запись его допроса. Очень живописно рассказано о том, в каком состоянии вы заявились в больницу к своей маме. И как, выйдя из ее палаты, тихо сползли по стеночке. И сколько потом сил и времени затратили врачи на то, чтобы спасти вам жизнь. А еще там есть показания солдат, которым за несколько дней до того повезло захватить мальчишку-взрывника. И очень не повезло с его побегом.
— При чем здесь все это?
— Мне кажется, вы вините его в том, что его не было рядом с вами.
— Может быть, я не знаю…
— Его смерть ничего не изменит, Габрант. Но зато на вашей душе это оставит изрядные шрамы. Вы, что же, думаете, с этим легко жить?
Они смотрят друг на друга, пока, наконец, Габрант не говорит тихо:
— У вас тогда не было выбора, лорд Вэйн.
— У вас его тоже нет. Казни не будет. О том, что Баш фон Ронсенберг казнен, объявят, но ваш брат мне нужен живым, — Вэйн чуть наклоняет голову набок, — Живым, вы слышите, фанатик несчастный?
— Да, мой лорд, — говорит тот.
Будто через силу.
— Он мне нужен как средство давления на Ондора. И лишние шрамы на вашей душе мне тоже ни к чему… Знаете, что, Габрант? Снимайте свои железяки, а я налью вам выпить. Вам явно не помешает. У вас был тяжелый день.
— У вас тоже.
Вэйн усмехается едва заметно.
— Знаете, Габрант, мне нравится ваша птица.
— Да?
— Мне кажется, в этом куда больше смысла, чем в побрякушках. Я бы показал вам свою татуировку, но боюсь, мы для этого недостаточно близко знакомы. Или недостаточно пьяны.
Лицо Судьи-Магистра кажется равнодушно-спокойным. Разве что в глазах что-то…
— А вы считаете, мне не хочется напиться? – говорит Солидор, реагируя больше на смешливый взгляд, чем на холодную маску, — Я узнал, что имперскую разведку возглавляет террорист.

Улыбка, притаившаяся в углах губ, кажется ему уже заметным прогрессом.