Они собирались. Это было совершенно явно - они собирались. Хотя и собирать-то им было нечего. Чистили оружие. Проверяли байки. Светлые, ясные, гонимые чем-то, непонятным Нэлле. Они не говорили. Она не спрашивала.

Плюшевая кошка сидела на застеленной кровати. Стопка дисков аккуратно сложена на столе. Гостевая пуста. Книги стоят на полках.

Они уходили, не оставляя и не забирая ничего, кроме памяти. Срывались с места внезапно, как листья в первом порыве бури.

Йазу улыбнулся Нэлле, почти глядя в глаза, наклонил голову набок. Вчера они разбирали чердак. Это было очень смешно.

Нэлле улыбнулась в ответ. Чердак - это было еще и красиво: пыльная паутина, подсвеченная закатным солнцем, и Йазу - в старом плетеном кресле-качалке, с ветхой книжкой в руках, наклонивший ее и наклонившийся сам к свету. И перламутр радуги, запутавшейся в его волосах.

Кадаж надел под куртку тонкий, но теплый свитер. Не то чтобы Нэлле об этом просила, просто глупо было бы заболеть и ему - теперь, когда, кажется, они подходили к финишной прямой.

А Лоз долго пытался придумать. То ли - что-то оставить, то ли - что-то унести. Ему было... как-то отчаянно и почти хорошо. И машину Нэлле отлаживал по большей части он. Он так и играл в кота и волка всю зиму. И вывихнул - как удалось? - "лапу", озадачив Кадажа. И с открытым ртом слушал про праздники и дни рождения.

А Кадаж не знал, что сказать. Впереди была цель, и до цели - финишная прямая, а здесь - оставалось тепло. Оставалась Нэлле. Но там была Мать. Мама?

- Мальчики-мальчики..­. - в первый раз вслух произнесла Нэлле. - Делайте, что должно, только оставайтесь живыми.

- Мы заедем, - сказал Кадаж.

Йазу кивнул. Нэлле улыбнулась. В такие чудеса она не верила ни на грош. Жили бы - и достаточно. Йазу поднял взгляд. Кивнул еще раз и отвернулся. Лоз уже оседлал байк. Кадаж окинул взглядом дом, и долинку, и Нэлле - одним движением взлетел на байк и дал по газам.

Она ушла в дом, как только они сорвались с места. Когда рев байков смолк, бросилась на постель и заплакала - навзрыд, громко, некрасиво, выплакивая не только их уход - что-то гораздо, гораздо большее.

Прошлое осталось в прошлом. Где ему еще оставаться? Уже почти пятнадцать лет Нэлле жила одна. Пятнадцать лет пустоты, заполняемой... чем может заполнить пустоту бездетная книжница?

Нэлле плакала. А раньше - не получалось. Мальчики, мальчики... Да разве дело только в вас? Вы просто пришли. И оказалось, что плакать - еще не поздно.

Она никогда не возвращалась в прошлое. Научилась этому в Вутае. Никогда не считала свою опустелую жизнь бессмысленной. Никогда не взывала к памяти тех, кого не вернуть.

Но ведь было же...

Она даже почти никогда не вспоминала. Только касалась руками оставшихся - ставших памятью - вещей. И никогда не позволяла себе пожалеть, что слишком рано некого стало любить... а потом некого стало обнять... что потом не стало ничего...

А теперь - мальчики, мальчики... - ворвались, оживили и ушли.

И как - теперь?

Что бы их ни гнало, они могут не вернуться. Могут - хотя бы потому, что отвержены всем нелепым миром.

Могут - хотя бы потому, что то, что они ищут, может увести их за собой невозвратно далеко.

Могут - потому что...

...не думать об этом. Лишь бы жили.

За их нелепое счастье - стоило оживать.

***

Лоз играл. Это было так весело - играть. Сначала с этим смешным лысым, потом с несмешным, но забавным братиком. Ну какой он братик? У него глаза неправильные. Но Кадажу виднее.

Лозу было очень весело. Красивая игра. Настоящая. Почти в полную силу. Очень здорово.

А потом Лоз обиделся. Сначала этот не-братик испортил его байк. Потом испортил боевую перчатку и ган-блейд. И ничего у Лоза не осталось. Совсем.

На вираже Йазу увидел, какие у Лоза глаза. Обиженные, растерянные и злые.

Картина боя сломалась. Движения Клауда стали слишком прямыми и простыми. Почему? Йазу пока не понял. Лоз из прыжка встал на байк Йазу. По бетону загремел изуродованный ган-блейд. Что-то это значило… нехорошее. Безжалостное. Чересчур серьезное. Танец закончился.

Йазу заложил вираж. Ему не хотелось ехать за Клаудом: опасно. Так еще не было - как глоток воды со льда в жару, болью в груди и во лбу. Но если не ехать - Кадаж останется один. А так нельзя. Клауд Страйф рвался убивать.

Лоз устроился сзади, полуоглушенный и совершенно потерянный.

Йазу перевел дыхание. Развернул байк. И выжал из двигателя все возможное. Ощущение опасности нарастало. Йазу сжал руль сильнее, пригнулся. Тоннель… кончился.

Лоз закрыл глаза, привычно подстраиваясь под положение тела Йазу. А Нэлле учила, если все плохо, вспоминать, что хорошо. Лоз решил начать вспоминать.

Йазу увидел недобрую улыбку рыжего и оскалился. Слабак, который... Вспышка! Не по правилам! Вторая! Резь до темноты в глазах. Лоз судорожно вцепился в брата - у Йазу затрещали ребра. Сзади с приглушенным грохотом сел тоннель. Форсаж - и удар взрывной волны в спину. Йазу удержал байк, резко выдохнул, очищая легкие. Дернул локтем:

- Лоз, легче!

Финал. Завершение - чего? Думать об этом было страшно, не думать - больно. Воссоединение - и Сефирот вернется. А смешного Лоза и отчаянного Кадажа - не станет. Жаль?

Наверное, жаль.

Нэлле будет жаль. Это правда.

Кадаж сейчас решает. За всех троих.

Но Йазу давно выбрал. Он просто не хотел уходить так: почти нелепо. Расходным материалом.