Красота вполне ощутима.

Аккуратное, чистое и невероятно красивое женское тело лежит на стальном заляпанном кровью столе, другие были накрыты грязными белыми простынями. Небольшое помещение, несколько ламп тускло освещали лабораторию, показывая только самое необходимое, оставляя остальное в непроницаемой темноте.
Сначала общий обзор, и он того стоит: стройная, с длинной шеей, маленьким аккуратным носом, красивыми губами и плотно закрытыми глазами, создавалось ощущение, будто девушка спит. Обманчиво: кожа уже потеряла естественный цвет, грудь давным-давно перестала закачивать в лёгкие воздух, а посиневшие губы и ногти ясно свидетельствовали о том, что этой светловолосой красавице уже не придётся наслаждаться солнечным светом. Я медленно подхожу к ней и начинаю проводить предварительный осмотр.

Настоящий эталон деревенской красоты: тело подтянутое, красивое, но без этой городской худобы – результата глупого поклонения диетам. Нежность и сила - отличное сочетание, тем более для меня. Начиная от груди, провожу указательным пальцем вниз по животу. Затем беру скальпель. Девушка невероятно прекрасна, фактически это ангел, но, увы, такое не по мне. Ненавязчивая миловидность, лежащая передо мной, обязана превратиться в ошеломляющую обворожительность, перед которой не стыдно опуститься на колени и признать своим идолом на веки веков. Надрез уже сделан, нежная кожа легко поддалась острому лезвию скальпеля, левая рука берёт небольшой драгоценный камень чёрного цвета и кладёт его внутрь. Ладонь погружается в живот, тесня внутренности, и устанавливает драгоценность в нужном месте. Полдела сделано, даже видны незначительные изменения. Откладываю скальпель, вынимаю руку и иду к изголовью моей ненаглядной пациентки. Она стала чуть красивее, но если ничего не сделать, гниль и разложение превратят внешность лесной нимфы в уродливую тухлую опухшую чёрную маску, единственное предназначение которой – быть сожранной трупными червями. Приоткрываю один глаз: даже потухший, он удивляет своей красотой. Ярко-зелёный, причём этот цвет интересно варьируется от салатового до тёмно-малахитового, и кажется, что каждый раз, когда ты в него смотришь, видишь новые оттенки, непохожие на те, что были секунду назад. Но это неважно. Важно сейчас не допускать ошибок. Беру маленький шприц с тончайшей иглой. Задерживая дыхание, хотя от напряжения всё сердце бьётся со скоростью автоматной очереди, подношу его к зрачку и протыкаю его, погружая иглу всё глубже и глубже, туда, где начинается мозг. Затем, закусив губу, с ювелирной точностью и осторожностью сапёра вдавливаю внутрь красную густую жидкость. Так же аккуратно вынимаю шприц из глаза. Кажется, будто сложнейшей операции и не было: зрачок остался невредимым. Однако сам вид девушки, трупа, снова слегка преобразился. Последняя стадия. Опять беру скальпель, склоняюсь над грудью усопшей. Отмерив от шеи пять сантиметров, прочертил лезвием аккуратный ровный круг, такими же плавными неторопливыми движениями нарисовал пятиконечную звезду и отложил инструмент на стол.

Готово, ритуал завершён. Можно помыть руки и чуть расслабиться. Пациент будет доволен, заказчик будет доволен, а главное – доволен буду я. Проделанная только что работа – поистине невероятное наслаждение, это осознание того, что ты своими руками делаешь мир красивее. Только я выключил кран, как сзади послышался шум. Как, уже? Оборачиваюсь и вижу её.

Богиня. От прежней деревенской простушки не осталось и следа, теперь предо мной стоит сама Тьма, бледная кожа на ещё более постройневшем теле безукоризненна, ставшие иссиня чёрными прямые волосы свисают до самого пояса, нет ни одного недочёта, ни одной погрешности. Идеально. Ранее зелёные, теперь ярко красные глаза в упор смотрят на меня, и в них нет ничего, кроме глубокой затаённой сумасшедшей агонии, безумной элегантности, кровавого аристократизма истинного создания самой Ночи. Пиктограмма на груди в тон к глазам сияет красным символом верной погибели всему, что встанет на пути этого смертоносного Совершенства. Подойдя ко мне, она прикоснулась ладонью к моей щеке, поцелуй её холодных губ был подобен ледяному покрывалу, окутывающему с ног до головы, душа моя будто бы погрузилась в тёмные воды Северного Ледовитого Океана, оставив всякие надежды на сохранение хоть капли тепла. Затем она слегка отстранилась, но красные глаза не отпускали до последнего момента. Я чуть посторонился, и новоиспечённый вампир скрылся прочь из помещения, с ней, казалось, ушла часть той темноты, что до сих пор сковывала мою обитель. Я, всё ещё отходя от пережитого, медленно подошёл к столу и облокотился на него.

Только что здесь лежала чистая невинная девушка, олицетворение всей человеческой красоты. Затем я своими руками превратил её в олицетворение красоты всего окружающего нас Мрака и Тьмы, и теперь она, свободная, пустится в своё путешествие, сея вокруг семена страха и ужаса, вгоняя в людей чувства беспрекословного почитания и отвращения, отталкивающая своей чужеродностью и ею же притягивающая, как ночная бездна в безоблачном небе. Кончики пальцев прикасаются к губам, проводят по ним, я улыбаюсь. Не знаю, может, поэты и правы, может, что-то далёкое, неосязаемое и недосягаемое имеет свою привлекательность. А что касается меня – душу снова окатило холодом – для меня красота вполне ощутима. И я сам её создаю, хочет ли того остальной мир или нет. А раз так, время не ждёт. Ещё много чего нужно сделать, ночь в самом разгаре, клиенты ждут, пациенты ждут. Так чего же я стою? Кто у нас тут? Ещё одна девушка? Красивая. Руки заученным движением берут в руки скальпель, эмоции так сильно бьют через край, что не могу не улыбаться.

- Ну что ж, приступим.

Встреча

Луна, изредка перекрываемая облаками, освещала тихий ночной город, по которому быстро, но без лишней суеты шёл человек. Брюки, чёрный плащ - ничего необычного, что могло бы его выделить или как-то нестандартно охарактеризовать. Просто человек просто шёл домой, как чья-то сильная рука схватила его за шиворот, потащила в переулок и там впечатала в стену. Блеснул нож.
- Здравствуйте, доктор.
Говорившего было очень плохо видно, просматривались только длинные растрёпанные волосы, спортивная куртка и синие джинсы. Лицо напавшего скрывала тень. Мужчина замер, боясь вымолвить слово.
- О, какой я невежливый, - похоже, что парень улыбнулся. - Предо мной такая личность, а я такой-сякой, - отодвинулся, и луна осветило его лицо. По округлившимся от ужаса глазам мужчины юноша понял: тот его узнал, и усмехнулся.
- Да, представьте себе, тот самый, кого показывают по телевизору, о ком болтают по радио, чьим именем пугают девушек. Новый Джек Потрошитель! Герой нашего времени! Ха, нашли, с кем сравнить, - голос был визгливым и неприятным. - Он - мясник, я – художник. А Вы, - нож опасно приблизился к горлу, - мне мешаете. Вы бессовестно портите всё, что я создаю, ломаете, крушите, сводите на нет! – лицо юноши исказила гримаса, взгляд лихорадочно блуждал, нож опасно подрагивал возле лица доктора.
- Вы… Вы их спасете, а я… я дарю им вечную молодость, я делаю мир лучше, неужели Вы хотите, чтобы они стали старухами, наблюдать, как красота и молодость год за годом уходят, принося вместо себя старость и уродство. Уродство! – вскричал маньяк, схватившись за голову, затем свободной рукой взял мужчину за грудки.
- Ведь Вы же тоже творец, Вы тоже художник, Вы должны меня понять. Вы, как и я. Хотите сделать мир красивее и лучше, ведь так? Так почему, почему Вы мне мешаете?!
- Да потому что ты псих, - мужчина, тяжело дышал, парень замер. – Ты просто маньяк, никакой ты не художник. Убиваешь невинных людей. Хочешь сохранить красоту. Ничего ты не сохраняешь. Неужели ты не видел настоящий результат своих деяний? Распухшие тела, синие, изрезанные куски мяса на местах преступления и в моргах. Этой красоты ты хотел добиться? – мужчина боялся, но именно этот страх придавал ему сил, выпускал адреналин наружу. – Те немногие, кого я смог спасти, именно они прекрасны. Они будут жить, будут развиваться, радоваться, излучать свет. Они, а не твои трупы! Художник… твои картины портятся быстрее, чем кто-либо успевает на них посмотреть!
Ещё секунду они смотрели друг другу в глаза. Затем юноша улыбнулся.
- Вы знаете… А Вы правы. Со своей точки зрения Вы правы, и как творец, я не могу этого не признать. Уверен, Вы войдёте в историю как величайший доктор, а я – как простой убийца. Но вся беда в том, - лезвие вошло в живот, - что нож у меня, - мужчина медленно сполз по стене, изо рта пошла кровь.
- Прощайте, доктор. Увидимся там, там нас и рассудят, - силуэт исчез в темноте, когда из глаз пытавшегося остановить кровотечение мужчины уходили последние искорки жизни.

Талант.

- Весёлый ты сегодня. Обычно хандришь без конца, а тут даже, ну ничего себе, улыбка! С ума сойти можно. Поделишься поводом? – любопытные голубые девичьи глаза упёрлись в юношеские серые. Парень отвёл взгляд, смущённо усмехнулся.
- Да это так, просто сегодня последний день. Думаю, справлюсь.
- Серьёзно? Ты её закончишь?!
- Да, думаю, что за сегодняшний вечер я наконец-то её добью.
- Круто! – девушка откинулась на спинку стула, задрав руки верх и сладко потянувшись. Но потом всё её внимание вновь сосредоточилось на юноше.
– Покажешь ведь потом, да? Да конечно, покажешь, столько пыхтел, из дома не выходил, думали, совсем сбрендил с этой своей… эй, ты чего? – улыбка стёрлась с лица художника, поджав губы, он сцепил руки в замок и положил их на стол. Девушка мысленно дала себе щелбан.
- Эй, ну не обижайся, что ты опять скуксился, я же в хорошем смысле. Мы волновались за тебя, думали, где ты. На звонки не отвечал, в интернет не заходил, на письма…
- Дело не в этом, - напряжённый, парень смотрел куда-то в пустоту, слова звучали тихо, но внятно. Девушка мигом посерьёзнела.
- Тогда в чём?
- Понимаешь, я… - художник будто колебался, - эта картина, она… хорошая. Да что там, по мне, так она прекрасна, просто…
- Просто что? Что-то не так? Ну говори уже, не томи, – собеседница недовольно скривила губы, но взгляд остался серьёзными.
- Просто… страшно, - еле пролепетали губы замершего парня.
- Что-что? – девушка перегнулась через стол, старалась уловить фразу, но юноша покачал головой:
- Неважно, так, что-то накатило, ну ты же меня знаешь, - улыбнулся, немного шире, чем обычно. – Извини, раз я хочу закончить её сегодня, ты не возражаешь, если…
- Ладно, ладно, поняла, муки творчества, - парень незаметно от подруги облегчённо вздохнул.
Дойдя до дверей, девушка остановилась:
- Чтобы завтра, а лучше сегодня позвонил, да, именно сам, именно позвонил и именно мне и пригласил к себе. Хочу первой на нёе посмотреть. Обещаешь?
Художник снова сделал попытку улыбнуться, кивнул.
- Ну тогда до скорого, - дверь не успела закрыться, а лицо юноши уже было серым, как грозовая туча.

Щёлкнув замком, он направился в мастерскую, где, закрытое белым полотном, терпеливо ждало его неоконченное дело. Юноша вздохнул и сдёрнул покрывало. От увиденного перехватило дыхание, глаза прощупывали работу, останавливаясь, анализируя каждый мазок, не пропуская ни одной мелочи. На картине была изображена ангел. Фоном служило ярко-голубое, чистое небо, сочетание различных оттенков сплелись таким невероятным образом, что голубая бездна представлялась трёхмерной, если пробовать приглядываться, создавалось ощущение, что ты летишь, грудь наполняло странное чувство, какое бывает, когда вечером, возвращаясь домой, поднимаешь голову вверх и, глядя на небо, забываешь обо всём на свете, поражаясь бездонностью и масштабностью даже такой малой части нашей Вселенной. Художник невольно вытянул руку, на секунду он и вправду подумал, что сейчас пройдёт сквозь полотно, настолько качественно был выполнен фон.
Стояла ангел на облаке, скрывавшем её оголённые ступни. Нарисовано оно было так, что казалось, будто этот туман живой: все завихрения, кусочки были выполнены необычно: будто там гулял ветер и периодически изменял форму облака, иллюзия особенно сильно проявлялась, если рассматривать картину с разных точек.
И апофеоз картины - сам ангел. Ни один язык мира не передаст и малой доли той красоты, что она излучала. На ней была одета белая мантия, открывавшая только кисти рук, ступни и непокрытую голову, художник так поигрался с тенями, что свет шёл от самого одеяния, чистый, даже в тёмной комнате он казался ярким, но глаза не слепил, наоборот, хотелось смотреть ещё и ещё. Ангел стояла прямо, чуть расставив руки в стороны, словно хотела обнять того, кто на неё смотрит, кисти рук ладонями на зрителя были прорисованы безупречно, ни единого пятнышка, ни единого недочёта, тона плавно переходили один в другой. Белые огромные крылья распустились за спиной, они превосходно шли ангелу, не было ощущения неестественности, они казались такими же дополняющими и необходимыми, как руки и ноги, и без них творение выглядело бы калекой. Мягкие, нигде не было чётких очерченных границ, поэтому создавался эффект пуха, хотелось их погладить, погрузись руку в белое мягкое крыло.
И лицо. Самая сложная часть работы. Правильное, симметричное, но достаточно естественное, чтобы не стать мёртвой куклой. Красивые губы были чуть растянуты в мимолётной улыбке: той, что только-только начала зарождаться, ещё не полностью донося какую-то положительную эмоцию, но уже настраивающая на тёплое, светлое состояние. Худые щёки были без румянца, на картине не было даже розовых тонов, аккуратный прямой нос, небольшой открытый лоб, правильный аристократический подбородок. Длинные светлые прямые волосы были, видимо, чем-то перевязаны сзади, аккуратно огибая голову и образуя нужный объём, создавалась очередная иллюзия, будто они переливаются золотыми красками на невидимом солнце, освещавшим всю картину. Ровно очерченный, с явными границами нимб украшал голову, но на нём не делался основной акцент, он был дополнением: как и без крыльев, без нимба ангел смотрелась бы неполноценной и чем-то обделённой. И наконец, глаза. Сами по себе они были невероятно красивыми: ярко-синими, как две маленькие льдинки, но тёплыми, не жалящими, в них можно было всматриваться целую вечность. Но самое главное – то выражение, с которым ангел смотрела с полотна на зрителя. Казалось, всё тепло нашего мира сосредоточилось в этих глазах. Забота, всепрощение и всепонимание, принятие тебя таким, какой ты есть, со всем твоими недостатками, со всей твой ненавистью, злостью, нежеланием раскрыться, цинизмом, нигилизмом, равнодушием, которые в одночасье при взгляде в эти глаза кажутся тебе глупыми и ненужными. Зачем, зачем что-то ненавидеть, что-то презирать, накрывать свою душу чёрным покрывалом неприступности, огрызаться на что-то, когда вот он – чистый свет льётся из этих глаз, озаряя всю твою душу, убирающий любую тьму, проникнувшую в самые далёкие уголки твоего уставшего сознания. Чудесно. Невероятно. Страшно.

Юноша постепенно приходил в себя. Однако на лице его не было улыбки, в глазах не было облегчения. Он взял со стола кисть и краски. Работа ещё не закончена.
Руки чуть заметно дрожали, когда парень заканчивал все свои приготовления, наконец, художник поднёс кисть к картине, но на полпути остановился, о чём-то размышляя. Что-то его удерживало, закушенная губа, пот, стекающий по вискам, и сильно подрагивающая кисть явно свидетельствовали, что юноше страшно. Он снова перевёл взгляд на картину. Посмотрел ангелу в глаза. На кисточку. Снова в глаза... и начал творить. Лёгкие, еле заметные мазки на лицо. Особое внимание глазам. Ещё, и ещё, и ещё. Но чем красивее, чем живее становился ангел, тем мрачнее, серее был художник. Глаза в глаза, ювелирная работа кистью, ни на секунду не останавливаясь, да он уже и не мог: вдохновение снова захлестнуло его, и будто бы вновь преображённый парень во всю трудился над картиной, он улыбался, но не той улыбкой безумца, а своей: робкой и нежной, так улыбаются матери, глядя на своих детей, учителя, глядя на выпускников, садовник, наконец-то вырастивший на своём пустыре красивейший цветок – та забота, самая чистая и искренняя, на которую способны люди.

Юноша отошёл от картины, всмотрелся в неё и, улыбаясь, отложил краски и кисть. Если раньше ангел был совершенством на холсте, то теперь он фактически стал живым. Не исчезало ощущение, что вот-вот, прямо сейчас она сойдёт с картины и примет зрителя в свои объятья, подарив долгожданный покой и осознание той самой Истины, до которой все так долго шли, но ни один не добрался по-настоящему. Невольно выступили слезы, которые тут же высохли. Юноша сел на кресло. Улыбка медленно сходила с его губ, уступая место ничего не значащему выражению лица. Чуть сдвинув голову направо, он сидел, положив расслабленные руки на колени. И смотрел невидящим взором на картину, на своё творение.

Вот труд всей его недолгой жизни. Всё то, что было у него на душе, всё перешло на холст. А осталось… Юноша посмотрел на свои ладони, почему-то блеск в глазах погас. Не было робкой улыбки, не было хандры, не было волнения или удовлетворённости. Не было ничего, что могло хоть как-то отразить состояние художника. Поднявшись, он просто подошёл к телефону, набрал номер и тихим бесцветным голосом произнёс:
- Я её закончил.
Затем, не обращая внимания на голос с той стороны провода, положил трубку, подошёл к окну и раскрыл его. Не было больше художника. Не было человека. Душа и свет – всё перешло на холст, а то, что осталось, резко перекинулось и камнем полетело вниз.

Эпилог.

Вообще-то в отношении этих халтурок я не хотел писать никакого эпилога, считая, что вывод и так достаточно очевиден, чтобы до него додумались все. Но во избежание двусмыслиц, да и просто в честь устоявшейся уже традиции что-нибудь сказать надо.

Вывод до боли в зубах банален, обычен, столько раз повторяем, но так и не заучен некоторыми на деле. Не бойтесь творить. Не бойтесь. Я твёрдо убеждён, что у каждого нормального человека есть задатки, человечеству не одна тысяча лет, и не может быть такого, что какой-то парень или девушка были бездарны ну абсолютно во всём. Не может этого быть, я уверен, в скором будущем, если работа будет продолжаться с таким же возрастающим ускорением, мамы и папы будут заранее узнавать таланты своих детей и готовить их к выходу в свет. Пока, увы, это невозможно, и не каждый может это в себе нащупать. Даже не так. Многие просто плюют на это, довольствуясь чем-то меньшим. Вот, кстати, заметил интересный факт: найти любимое занятие зачастую гораздо труднее, чем, собственно говоря, им заниматься, это печально, но так оно и есть. Этот эффект появляется за счёт того, что за любимым делом тебе и уставать приятно. Пробовал спрашивать, кем по жизни хотят стать мои знакомые. Отвечали немногие.

Есть и другая проблема: люди просто стесняются, поэтому не реализуют себя полностью. Боязнь эта, либо заложенная в детстве вследствие каких-то конфликтов, либо природная, - очень большая проблема, она сковывает твои мысли. Если эта черта присутствует, по моему скромному мнению надо превратить её в плюс: просто критичнее смотреть на свои работы, это будет дополнительной помощью, да и розовые очки я не особо люблю как у себя, так и у других.

Теперь, собственно, о самом призвании. Здесь я предлагаю взглянуть на три вещи, первая – степень увлечения. Лично я считаю, что если ты нашёл своё предназначение, однозначно и бесповоротно, то надо окунаться в него с головой. Только при полной самоотдаче выйдет что-то по-настоящему стоящее. Это тяжко. Это забирает довольно много сил, отнимает прочие увлечения, зачастую портит отношения, выжимает до капли. Но зато сам результат, порой, поражает воображение. Главная опасность – понять, что здесь дело сделано, и переключиться на другое, иначе… ну, как с тем художником.

Вторая – это готовность принимать удары и защищать свою правоту. Нету ещё такой вещи, такого понятия, которое бы нравилось абсолютно всем, от любви до паровой машины, всегда находились люди, которые против, всегда. Держать удар, реагировать на критику, пропускать мимо ушей весь сор, оставляя только нужные правки – всё это только ускорит процесс становления настоящего совершенства. И не бояться пускать в ход не только слова, иначе… ну, как с тем доктором.

Третья и, пожалуй, сама тонкая, ранимая и практически не осязаемая вещь. Мораль. Она чертовски изменчива и неуловима, из всех созданных людьми понятий, думается мне, именно мораль – самая легкоизменяемая и субъективная вещь на Земле. Часто она мешает прогрессу, часто она мешает чему-то плохому, вещь жутко недоработанная, но чертовски необходимая человечеству. Здесь поможет только детальный анализ. Поджигать библиотеки, даря людям облегчение в виде незнаний – аморально; разработать, наплевав на этику, чип, позволяющий думать в несколько сот раз быстрее и вживить его в человека – высшее благо. Впрочем, когда ты с головой погружён во что-то, тяжело отвлекаться на такие вещи, как мораль, хе.

Итак, подводя итог, можно сказать: пробуйте себя, ищите себя, не мешкайте. Почему-то я вот уже понял, что прожил свои годы не самым лучшим образом, а осталось маловато для того, что ещё хочу сделать. Всё упирается во время, и если тормозить, умрёте прежде, чем сотворите дело своей жизни, это, я думаю, чертовки обидно. Проще тогда вообще никуда не стремиться и прожить счастливо свою единственную жизнь. Спасибо, с вами был Onix Stone, скучный человек.