Когда закат окрасил горизонт в алые цвета, и вечер уже окончательно вступил в свои права, Токо Аозаки вновь покинула отель. С нею была и Сион Атласия, долгий разговор с которой не смог оставить волшебницу равнодушной, несмотря на ее напускное безразличие. Алхимик не желала сдаваться на милость судьбы, и ее решимость поселила в сердце старшей Аозаки кое-какое уважение к этой девочке, три года боровшейся с вампирской жаждой и обратным импульсом. Атласия никак не могла избавиться от навязчивой мысли, что только истинный предок способна помочь ей победить ее кровавую природу, и, похоже, ничто не могло ее переубедить. В результате долгих утомительных дебатов, в ходе которых поднимались вопросы и научного характера, и мистического, Токо все же согласилась разделить с алхимиком еще одну попытку связаться с Арквейд и попробовать вырвать у нее помощь. Сила убеждения у мисс Сокарис была потрясающа, и Аозаки поняла, наконец, как удалось этой леди в таком откровенно юном возрасте получить столь высокое положение в одном из трех знаменитейших магических институтов.
Однако все же Токо сомневалась, что все эти доводы, все способности Атласии по части убеждения смогут помочь, когда дело касается Арквейд Брюнстад. О белой принцессе говорили много, слухов вокруг этой фигуры было больше, чем искр у костра. Но все они сходились в одном: несгибаемый характер последней из истинных предков ни у кого не вызывал ни малейшего сомнения.
В любом случае, попробовать стоило. Пусть даже ничего не получится, и новое огорчение ляжет в шкатулку разочарований Сион Атласии, но, по крайней мере, сидение на месте принесет ей гораздо меньше пользы, чем если она будет колотиться лбом о железную волю Арквейд. Оставалось только отыскать ее в этом огромном душном городе.
Вообще говоря, тот факт, что истинный предок появился в городе, стал для старшей Аозаки известным потрясением. Все планы волшебницы летели коту под хвост, поскольку рассчитывать на тихое и мирное решение проблем в жарком огне вампирской войны не приходилось. Тут же и англиканская церковь, и ищейки Ватикана, ставшие теперь еще злее и внимательнее, и сами вампиры — эти мертвые апостолы, способные составить конкуренцию любому чародею Ассоциации. Почему же все так некстати складывается? Почему именно сейчас?
Ответов не было. Да Токо и не рассчитывала на то, что они будут. Глупо на это рассчитывать.
Итак, Токо и Сион вместе шагали по влажноватым улицам. В руках волшебница несла свой верный потертый чемодан, где, Атласия знала, дремала огненно-черная магическая кошка, готовая в любую минуту принять участие в любой битве и защитить свою хозяйку-создательницу. В пронизанном липким туманом воздухе, еще не до конца утратившем дневное тепло, лениво разливался фонарный свет. Улицы хранили тишину, не слишком характерную для вечернего города, и проносящиеся мимо редкие машины словно бы вырывались из зыбкой пустоты, чтобы тут же скрыться в ней вновь.
Это был мистический вечер, канун полнолуния. Вампирские инстинкты пели в Сион, напоминая о себе, пели далекой оранжевой луне, застывшей в стеклянных небесах. Голос импульса становился невыносимее с каждым часом, но еще более невыносимой была мысль, что Сион никогда не сможет избавиться от него и вернуться к старой идиллической жизни, когда полнолуние не было ничем, кроме полнолуния.
Изредка алхимик ловила на себе сочувствующий взгляд Токо, от которого ей становилось только горше. Сочувствие это говорило ей, что выхода нет, и все ее потуги закончатся в результате поражением. Сама ночь нашептывала это Сион, погружая ее в черные глубины отчаяния; ночь насмехалась над ее жалкими усилиями и предлагала следовать за собой, отринув все тревоги и волнения прошлой, человеческой жизни. В зове ночи все яснее и яснее звучал голос Татари, и Сион чувствовала, что недолго еще сможет сопротивляться ему, ибо он был ее хозяином, и он заявлял на нее свои права.
Так и шли они — волшебница и алхимик, — погруженные в свои мысли, пока Токо вдруг не замерла на месте. Когда звук ее шагов стих, Сион остановилась тоже, вопросительно оглянувшись на свою спутницу через плечо.
— Ну наконец-то, я думала, не найду тебя сегодня. Лондон действительно оказался таким большим городом, сестренка, совсем как ты рассказывала. Потеряться в нем, по-моему, так же легко, как в Токио.
Сначала Сион показалось, что это говорит Токо, — голос был похож. Однако ощущения, обострившиеся за последние три года, подсказали ей, что это не так, и кроме них двоих здесь есть кто-то другой. И в этот раз чувства не изменили ей: в вечернем сумраке она разглядела чью-то фигуру. На нее же смотрела и Токо; Сион показалось, что рука волшебницы, сжимавшая ручку чемодана, побелела от напряжения.
Фигура сделала шаг навстречу, и Сион, наконец, смогла рассмотреть ее как следует. Женщина с длинными волосами, в плаще; в руках чемодан почти такой же, как у Токо; лицом она тоже напоминала волшебницу, и волосы ее были почти того же оттенка — в них только было меньше огненно-оранжевого и больше кроваво-красного.
— Здравствуй, Аоко, — Сион услышала голос своей спутницы как будто издалека. — Не скажу, что рада тебя видеть.
— И это взаимно, дорогая сестра, — на лице незнакомки появилась улыбка, за приветливостью которой скрывалось почти разочарование. — Видят небеса, я бы предпочла никогда тебя не найти.
— Что привело тебя в Лондон? — Токо словно не обратила внимания на слова той, что называла ее сестрой. — Я думала, ты в Мисаки.
Аоко рассмеялась, словно в словах старшей сестры ей послышалась какая-то особенно забавная шутка.
— Уже восемь лет, как не заглядывала туда, с 91-го года . Не в моих правилах часто появляться в каком-то одном месте, ты же знаешь. Хотя стоит как-нибудь наведаться туда… возможно, закончу свои дела здесь и навещу старый добрый Мисаки.
— Не забудь передать привет тому милому мальчику. Надеюсь, ему комфортно в тех очках, что ты украла у меня для него… — в голосе Токо появился неприкрытый яд, но младшая Аозаки только весело махнула рукой на это:
— А, брось! Черт побери, сестрица Токо, ты всегда была такой злопамятной!.. Дело-то прошлое…
— Ты так и не сказала, что ты забыла в Лондоне, — холодно напомнила волшебница в очках. Казалось, ее нисколько не трогали ни приветливый тон младшей сестры, ни ее показное веселье. Она слишком хорошо знала Аоко, укравшую у нее не только волшебные очки, но и синий титул, и главенство в семье, чтобы ее ужимки могли ввести старшую Аозаки в заблуждение. С чего бы вольному магу понадобилось вдруг искать ее, Токо, в этом негостеприимном городе? Определенно, на это должна была быть весомая причина.
И действительно, все веселье Аоко сразу же испарилось, и ее ярко-бирюзовые глаза потемнели.
— На самом деле, я бы хотела задать тебе тот же вопрос, — пробормотала она, но, не дождавшись ответа, продолжила громче, откашлявшись: — Я тут по поручению Ассоциации Магов.
— Ты? — Старшая Аозаки не удержалась от удивленного восклицания. — Ты, вольный маг, так кичившийся своей свободой, следуешь приказам ребят из Часовой Башни?
— О, я не больше кичусь своей свободой, чем ты, мисс ой-я-не-хочу-оставаться-под-Печатью, — ядовито отозвалась не на шутку обиженная Аоко. — В конце концов, я глава рода и обязана...
— Милая сестренка, — перебила ее старшая сестра, и голос ее прозвучал вкрадчиво, едва ли не ласково, — если этот титул мешает тебе жить, ты могла бы отдать его мне.
— Оставь свои шуточки при себе, — рассерженной кошкой зашипела в ответ младшая Аозаки. — Я здесь вовсе не для того, чтобы выслушивать твои...
— Так катись отсюда туда, откуда...
Эта встреча определенно закончилась бы чем-то похуже обычных словесных перепалок, если бы Сион вконец не надоело слушать, как две сестры-волшебницы упражняются в поливании друг друга грязью.
— Мисс Аозаки, — обратилась она к своей спутнице. Обе сестры разом повернулись к ней и так же синхронно спросили:
— Да?
Сион смутилась. К ее облегчению, на лице Токо появилась понимающая улыбка. Она стряхнула прядь оранжево-красных волос с глаз, поправила очки и превратилась в прежнюю невозмутимую волшебницу, которая не далее как сегодня днем уложила на лопатки одного из талантливейших алхимиков Атласа.
— Извини меня, Сион. Я отвлеклась. Сложно удержаться от выяснения наших непростых семейных отношений, когда эта, — кивок на замершую Аоко, — появляется перед самым носом.
— Ты ведь алхимик, верно? — Младшая Аозаки вдруг начисто потеряла интерес к своей сестре и даже не заметила, что о ней отозвались как об «этой». Сион кивнула, и тогда в бирюзовых глазах Мисс Синевы загорелось неподдельное любопытство. Она открыла рот, чтобы, по видимому, задать какой-то новый вопрос, но вмешалась Токо, вновь холодно напомнившая сестре о себе.
— Аоко, — теперь голос рыжеволосой волшебницы звучал почти строго, словно она была не старшей сестрой, а матерью капризной девицы. — Я спрашиваю еще раз: что ты делаешь здесь, в Лондоне?
Младшая Аозаки вздохнула, переводя взгляд с Сион на Токо. Она ответила:
— Я же сказала, я здесь по поручению Ассоциации, — она запнулась, и меж ее бровей пролегла глубокая складка, когда она пробормотала еле слышно: — Определенно, не стоило мне с тобой встречаться...
— Что за поручение? — допытывалась старшая сестра. Как член этой организации, хоть и практически бывший, она не считала, что у нее нет прав знать, что за дела потребовали внимания главы ее семьи.
— Вообще-то, — Аоко опустила взгляд, словно то, что она собиралась сейчас сказать, ранило ее гордость, — этот приказ напрямую касается тебя, дорогая сестра. Они там, видимо, знают, что ты сейчас в городе. Они даже были в курсе, что ты сюда собираешься, когда ты еще не покинула Токио. Иначе нельзя объяснить то, что я еще месяц назад получила письменный приказ явиться в Лондон. Но я только вчера узнала, чего они от меня хотят, — она вновь тяжело вздохнула и, наконец, подняла взгляд на свою старшую сестру. — Токо, они ждут, что я отыщу тебя и притащу к ним, в Часовую Башню.


— Что-то мне это напоминает.
Это негромко сказала Арквейд, и в голосе прозвучала беззлобная насмешка. Она сидела на крыше дома, свесив ноги вниз, и наблюдала за перепалкой двух волшебниц. Алукард, стоявший тут же, подле бывшей принцессы, заметил легкую улыбку на лице Брюнстад, словно увиденное действительно возрождало в ее душе какие-то далекие воспоминания.
— Что напоминает? — Спросил он, просто чтобы поддержать видимость разговора. Сам он думал сейчас совершенно о другом — о предстоящей схватке с Роа Вальдамьонге и его союзе с Неро Хаосом, относительно которого у Алукарда не оставалось более никаких сомнений. Князь нечисти знал, что Арквейд размышляет о том же, и потому не ждал ответа. Однако она ответила:
— Да я об этих сестринских ссорах.
— У вас есть сестры? — Почему-то Алукарду показалось это странным. Впрочем, в памяти его тут же всплыло что-то подобное, и потому ответ Арквейд его не слишком удивил.
— Одна. Ее зовут Альтруж Брюнстад, она девятый прародитель мертвых апостолов. Хотя моей сестрой ее назвать можно только условно...
— Истинный предок и мертвый апостол — сестры? — Алукард покачал головой, с некоторым недоверием глядя на свою спутницу.
— Я же говорю: нас и сестрами-то назвать сложно, — терпеливо откликнулась Арквейд в ответ. — Наше родство глубже, чем просто общая кровь в жилах; мы обе — дочери Багряной Луны, обе можем призывать тысячелетний замок. Однако Альтруж всегда вела себя как испорченный подросток, и так и не изменилась с течением веков, — Арквейд с улыбкой покачала головой. — При этом она всегда была сильнее меня, даже во времена, когда я еще не встретилась с Роа. Она терпеть меня не могла. По многим причинам. В результате, все закончилось большой дракой, — Брюнстад хмыкнула. — Ха! Белая принцесса истинных предков против черной принцессы мертвых апостолов! Что мы устроили тогда!
— И кто же победил? — спросил Алукард, уже догадываясь, каков будет ответ.
— Она. А в знак своей победы она обрезала мои длинные волосы; с тех пор они такие, — Арквейд с усмешкой коснулась своего каре. — Впрочем, потом ей сильно досталось от Роа, так что в некотором роде я отомщена.
— Веселая семейка, — пробормотал Алукард. — Наверняка еще и причину для ссоры выбрали соответствующую.
— Может и так, — ответ бывшей принцессы прозвучал неожиданно легко. — Но в те времена для нас это было важно, иначе мы не стали бы даже думать о драке. Мы тогда еще были совсем юными, и на мир смотрели совсем иначе. По крайней мере, я, — она помолчала, глядя вниз, а затем одним слитным, по-кошачьи изящным движением встала на ноги. — Что ж, это их дела. Не стоит нам оставаться здесь, — объявила она, бросив быстрый взгляд на Алукарда. Тот ухмыльнулся:
— Как скажете, Ваше Высочество.
Он поклонился, удачно имитируя изысканную манеру Вальдамьонга, и с каким-то садистским удовлетворением отметил подозрительный взгляд, которым его наградила Арквейд.
Несмотря на все слова и заверения Брюнстад, Роа Вальдамьонг разочаровал Алукарда. Он больше не воспринимал бывшего священника как достойного врага и сомневался, что завтрашний бой вернет ему потерянные надежды. Ничего не было за утонченно-издевательскими манерами древнего вампира, ничто в нем не вызывало ни уважения, ни, тем паче, трепета. Быть может, он и был когда-то силен, и его имя внушало страх в человеческие души в те времена. Но сейчас — вряд ли. Он утратил весь свой ореол ужаса еще до рождения самого Алукарда, и даже от прежней личности Роа осталось так мало, что его сила уже не могла напугать. Да, может, он и представляет угрозу жителям Лондона, но уж точно не Алукарду.
Князь нечисти потерял интерес к охоте. В завтрашней битве он будет участвовать не потому, что ему хочется помериться силами с равными ему вампирами, а потому, что так велит ему долг — долг и верность семейству Хеллсинг.
И он не понимал того страха, который вселял Роа в сердце Арквейд. Быть может, она так привыкла бояться своего извечного врага за эти сотни лет, что уже никак не может справиться со своим ужасом? И это последняя среди истинных предков? Ха!
Алукарду не доставало умения сострадать, чтобы понять всю глубину той боли, которую Роа заставил испытать Арквейд, и потому Носферату — не без оснований — считал отношение белой принцессы к бывшему церковнику непозволительной слабостью. Князь нечисти разучился сострадать за долгие пятьсот лет жизни, из него это умение было вырвано с корнем и заменено безжалостностью — равно к врагам и к себе. Нельзя сказать, что Алукард слепо руководствовался кредо «кто сильнее — тот и прав», однако вера в спасительное милосердие угасла в нем, а слабость более не вызывала ничего, кроме презрения. В конце концов, она, слабость, сама доказывала свою несостоятельность каждый раз, когда злой могущественный вампир рвал на части очередного ни в чем как всегда не повинного человека.
Алукард уже начинал задумываться, нужен ли ему такой слабый, едва ли не от каждого шороха дрожащий союзник, как Арквейд. Наверное, Носферату разочаровался и в ней тоже — и как в друге, и как в возможном противнике. Он совершенно не понимал, что в ней такого, что заставляет всех и каждого говорить о ней с таким уважением. Она отрицает законы вампирского мира и смотрит на этот мир наивным взглядом, какой простителен кому-нибудь вроде Полицейской, но никак не могущественной древней принцессе истинных предков. Истинные предки! Все так привыкли бросаться этим названием, не понимая, похоже, до конца то, что время древних давным-давно кануло в Лету.
— Алукард, — услышал он свое имя и поднял взгляд. В глазах Арквейд плескалось беспокойство, ей не терпелось поскорее убраться отсюда. — Все в порядке?
Князь нечисти усмехнулся. Она спрашивает его, все ли с ним в порядке!
— В полном, — хмыкнув, заверил он свою спутницу, глядя на ее светлую улыбку, в ее темно-алые, почти карие глаза. Старый князь начинал забывать, какой пленительной может быть слабость, и сколько красоты в хрупких белых цветах. Хорошо же! Он даст ей еще один шанс; завтра она покажет, на что способна, и на что способны эти ее хваленые прародители мертвых апостолов.