Это меня на самом деле упекли в Клинику Святого Патрика, пока мой больной мозг рисовал мне ужасные картины потусторонних миров. В действительности же никуда из своей палаты я не выходил. Комната, в которую, как мне казалось, я периодически попадал, и была палатой. Это и был наш мир. Все эти парадоксы, все это - плод больного, подавленного смертью сына воображения. Но вы поймите, все это было настолько реально, настолько… м-м-м… естественно… Мои врачи еще около месяца после моей поправки внушали мне, что нет никакого «зазеркалья», что я перенес ужасную душевную травму и мой мозг не выдержал. Я отказывался в это верить.
Милдред сидел с открытым ртом. Скольких людей он выслушал, и ни один не пытался признать, что он чокнутый, хотя все несли такую пургу!… А тут, человек, которого сам Джек не хочет признавать сумасшедшим, потому что считает, что его история правдива, говорит: «Я, мол, шизанутый, и все, что я наговорил, - мура полнейшая». В кои то веки Милдред решил кому-то поверить, и на тебе… Нет, решил он, все они, как один, все эти любители «Спрайта» - придурки. Ни одному теперь не поверю, хоть они мне всей ордой будут клясться на Библии, Коране и Кама сутре, вместе взятых. Все они брехуны хреновы. Но один вопрос все-таки мучил Милдреда, и Джек его задал:
- Скажите, а что все-таки случилось с Розой?
- С Розой? - погрустнев, переспросил Питер. - Ее убили.
Однажды она пришла навестить меня (я, конечно же, этого не помнил, хотя врачи говорили, что они меня предупреждали). Она шла по коридору к палате. И тут кто-то из больных, каким-то образом доставший на кухне или еще где-то нож, накинулся на нее.
Тот парень ее убил.

Пальцы вдруг остановились. Гарри вздрогнул и, задержав дыхание, в ужасе замер. Ноги похолодели, сердце бешено колотилось. Снова этот шепот, тихий, словно вечерний дождь…
Но Мейсон тут же расслабился и позволил себе опуститься на спинку кресла: шепот, который он поначалу принял за услышанный им около двери в гостиной, оказался ласковым голосом Алисы. «Дорогой… Ты все еще пишешь…» Спокойно. Ты же не параноик. Как говорит твоя жена, дыши глубоко и ровно, о’кей?
- Уф-ф-ф… Нельзя так пугать людей. Я чуть не родил, - заметил он. Затем развернулся на кресле и поцеловал ее. Она опустилась к нему на колени и, когда их губы разомкнулись, пристально посмотрела ему в глаза, ничего не говоря. - Ну как ты? Лучше?
- Гораздо. Я же говорила, все будет в порядке. Ты мог не беспокоиться, - она поцеловала его в кончик носа.
- Отлично. Но больше так не делай?
- Как? Не пугать тебя или не падать в обморок?
- Ни того, ни другого, - он мельком посмотрел на часы, и обнаружил, что уже половина третьего. Алиса до сих пор была в своей «вампирской» ночной рубашке. - Ральф приходил…
- Я знаю, - улыбнувшись чему-то, перебила она. - Шерил мне сказала. Еще она поведала мне о каком-то его предложении фотографировать тебя и ее… Зачем это ему?
- Ну, ты же знаешь, у него целая коллекция снимков, - Алиса кивнула. - Так вот, у моего агента сейчас что-то типа творческого застоя. Он попросил меня ему помочь.
- А почему тебя?
- Он объяснил это тем, что мое фото хотят поместить на обложку «Плейбоя».
- Нет, серьезно, - рассмеявшись, сказала она.
- Если серьезно, то «Пентхауса». Причем с Памелой Андерсон.
- Гарри, - Алиса укоризненно посмотрела на Мейсона.
- На самом деле, я не знаю. Он сказал, что я хорошо получился один раз, и теперь он хочет фотографировать меня и дальше. Сказал, что с людьми у него вообще хорошо получается. Мол, соединять что-то живое и что-то такое… строгое… это необычно.
- Короче, понятно.
Он внимательно посмотрел на нее. Хотел удостовериться, что она действительно в порядке. Но нет - непонятный страх (ужас) в глазах еще остался. Она, конечно, держалась молодцом, если учесть, что совсем недавно по непонятной причине свалилась в обморок. Другая женщина на ее месте уже двадцать раз вызвала бы врача и нашла бы у себя симптомы тысяч болезней, то есть просто поддалась бы панике.
- Как тебе «Роза»? - Гарри вспомнил, что так и не узнал мнения жены о романе.
- Великолепно. Я читала просто… запоем. Захватывает. На каждой странице есть что-то, ради чего следует читать дальше, понимаешь? Нет, там, конечно, есть кое-где недочеты, но в целом - просто отлично.
- Ты серьезно? - Мейсон и так знал, что серьезно. Относительно его книг Алиса всегда говорила то, что думала. Однажды, прочитав один из его рассказов, она сказала: «Ужасно. Ни сюжета, ни динамики. Идея высосана из пальца. Советую тебе забросить это говно далеко-далеко и не вспоминать о нем до конца дней своих». Не послушав ее, он издал рассказ, и тот был так освистан критиками (причем даже теми, что в основном относились к Мейсону терпимо), что Гарри пришлось еще долго доказывать, что он был не прав и еще пока может написать что-то стоящее.
- Ты же знаешь.
- Да, конечно, - улыбнулся он. - Ты точно в порядке?
Алиса сделала томное лицо, дескать, опять двадцать пять. Затем кивнула.
- Может, тогда, пройдемся? Не желаешь?
- Ладно, - ответила она, немного подумав. - Только я переоденусь, - она коротко рассмеялась, посмотрев на свою ночную рубашку.
Он решил подождать ее на кухне, чтобы заодно съесть пару сэндвичей. За едой он принял решение, что согласиться на предложение Ральфа было не такой уж и плохой идеей. Он давно не заводил новых знакомых. Нет, Стэнли-то он, конечно, знал уже около год, но в то же время совсем не знал его.
Алиса надела одну из своих многочисленных серых блузок - серый подчеркивал цвет ее волос. Гарри предложил взять с собой Шерил, но та отказалась. Так что они с Алисой вдвоем вышли из дома и пошли по протоптанной по полю тропинке. Ветер, который с утра хоть и слабо, но дул, теперь пропал совсем. Стояла обычная августовская жара, и Мейсону показалось, что долго они на улице не выдержат.
Сначала они шли молча, порой останавливаясь, чтобы присесть на камне или на траве. Затем Алиса рассказала о том, что именно ей понравилось и не понравилось в «Розе». После этого они вновь продолжали идти, в тишине приближаясь к лесу. Он чувствовал, что Алиса собирается с мыслями, чтобы…
- Гарри, послушай, - вдруг нарушила молчание она. Мейсон давно знал, что если оно говорила «Гарри, послушай», то речь будет долгой и серьезной. - Я сейчас расскажу тебе кое-что, чего ты никогда не слышал. Я не знаю, почему не рассказывала тебе об этом… Стеснялась?.. Боялась?.. В общем, я расскажу о своей матери.
Матери? С чего бы это? Черт, да она не упоминала о ней уже… Да она почти никогда о ней не говорила! Наверное, тому есть веские причины… Но почему она вдруг решила рассказать о ней сейчас?
- Дело в том, что я не просто не говорила о ней другим, я почти не вспоминала о ней сама. Словно бы ее и не было, словно бы и не существовало человека, который родил меня, выкормил меня, воспитал меня и, несмотря ни на что… любил меня. Я знаю, после того, как я закончу, тебе сложно будет поверить именно в это, но разве могло быть по-другому?
Вы с моей матерью - два самых разных человека, которых мне доводилось встречать. Начиная с того, что она женщина, а ты мужчина, и кончая ее любовью к Богу и спиртному. Жива ли она сейчас? Я не знаю. И я не знаю, какой из ответов на этот вопрос лучше. Понимаешь, я никогда не хотела бы увидеть ее снова, но кому приятно знать, что его матери нет в живых?
Ее звали Долорес Олдфилд. Она была последним носителем этой фамилии в нашем роду, потому что до моей матери ее имели исключительно мужчины: ее отец, дед и так далее, по-моему, до седьмого колена. Дальше просто не удалось восстановить, но, наверное, и там продолжался тот же шовинизм на генном уровне. Она гордилась, что была одной из немногих женщин в роду, потому что это позволяло отождествлять себя с Евой.
Безусловно, она считала это волей Божьей.
Для нее в жизни существовало три вещи, святая троица: Господь наш всемогущий, виски и, к сожалению, я. Бог, без сомнения, был на первом месте, но порой виски удавалось захватывать лидерство. Я всегда была третьей, но это нисколько не умаляло моих страданий.
Ты прекрасно знаешь, что я, как и ты, в Бога не верю. Но если ты, Гарри, придерживаешься скорее нейтральной позиции в этом отношении, то я отнесла бы себя к атеистам, если не к сатанистам. Ничего хорошего в этом нет, но я бы скорее поверила в дьявола, чем в Господа, если вера в последнего превращает человека в… такое.
Она была (возможно, до сих пор остается) фанаткой. Моя мать была настолько предана Ему, что могла бы станцевать джигу на костях моего отца, насвистывая «Эй, Джуд», если бы услышала Его голос, просящий об этом, в каком-нибудь из своих многочисленных вещих снов. Я еще могу понять людей, которые регулярно ходят в церковь, молятся, соблюдают пост, потому что они не делают ничего лишнего. Этого вполне достаточно, чтобы показать, что они, во-первых, верующие, а во-вторых, достаточно умные, чтобы не отдавать Ему все, что у них есть в этой жизни. Таких людей я даже могла бы уважать, если бы моя мать, пытаясь добиться абсолютно противоположного результата, не внушила мне с раннего детства ненависть к Всемогущему.
Она молилась четыре раза в день плюс еще по разу до и после еды. И, конечно же, заставляла молиться меня. Если я пыталась отказаться, а такое поначалу случалась нередко, она ставила меня коленями на горох и заставляла читать молитву в таком положении.
Во время Великого Поста мы в буквальном смысле голодали. Про себя я называла эти сорок дней Месяцем Мазохиста. Мы с ней ели по… м-м-м… полтора раза в день, не забывая до и после еды благодарить Его. За что?
Алиса издала нервный смешок, и продолжила:
- Она-то была довольно полной женщиной, так что переносила Месяц Мазохиста гораздо лучше меня. Я же часто падала в обморок во время уроков или на улице, на что она совершенно не обращала внимания.
Я помню, как однажды она, напившись на Пасху, решила повторить страдания Иисуса. Она кое-как соорудила из гнилых досок крест, прислонила его к стене нашего дома, а сама залезла на табуретку и просила меня взять молоток и гвозди, чтобы прибить ее к кресту. Когда я сказала, что не буду этого делать, она с размаху ударила меня по лицу, сломав мне нос и чуть не вывихнув челюсть. «Возьми молоток, маленькая сучка!» - кричала она на всю улицу. Я стояла перед ней, в крови и слезах, а она грозилась сию же минуту отправить меня в геенну огненную, если я не возьму гвозди, молоток и венок из колючей проволоки. Когда я отказалась во второй раз, она слезла с табуретки и сказала: «Лезь». При этом она шаталась так, что у меня в мозгу промелькнула ассоциация с китайским болванчиком. Я убежала в дом и заперлась в кладовке, так мы провели Пасху.
Но мне казалось, что я никогда не была ни аутсайдером, ни кем-то, на ком всегда вымещают свою злость. В школе меня всегда считали нормальной девчонкой, а не Кэрри из романа Кинга, и это стоило мне немалых трудов. У меня были подружки, друзья, свои увлечения, я слушала «Аббу», следила за модой и так далее.
В пятнадцать лет я убежала из дома к дяде и с тех пор жила у него. А причиной тому послужила такая история:
Однажды мы с друзьями возвращались домой после школы. Нас было человек шесть или пять, не важно. Мы шли, обсуждали что-то, смеялись, валяли дурака, короче. Я помню, что стояла великолепная погода, был солнечный весенний день, и настроение у меня было отличное. Мы проходили мимо моего дома, когда кто-то из парней спросил меня, а что я собираюсь сказать мистеру Биллингсу по поводу найденной им в моей тетради записке. И я ответила: «А в жопу мистера Биллингса!», не заметив, что мама все слышит. Потом, когда я зашла в дом, моя мать швырнула меня на диван со словами: «Значит, ты уже ругаешься! Что ж, я отучу тебя от этого, ибо это грех: выражаясь, мы произносим молитву тому, кто внизу!». Она многозначительно посмотрела на пол, а затем подошла и со всей силы ударила по губам. Я заплакала, а она схватила меня и начала кричать: «Ну давай! Обзови меня как-нибудь! И Бог покарает тебя, и страшной будет Его кара!» Я рыдала во весь голос, а она била меня и кричала так, что я, по-моему, слегка оглохла. «Богохульница! Моя дочь молится Сатане!», - орала она. И била… Снова… и снова… Потом посадила меня в кладовку и заставила читать «Отче наш», несмотря на то что я ревела так сильно, что с трудом могла вздохнуть. «Сто раз, - уже спокойнее сказала она. - Причем громко, так, чтобы я слышала, что ты действительно молишься». «Отче наш» она просто обожала. Она могла с ходу прочитать его, разбуди ее кто-нибудь среди ночи. Да и меня она довела до этого состояния… я и сейчас его помню. «Отче наш, сущий на небесах. Да святится имя Твое. Да пребудет царствие Твое»…
У Гарри опять возникло dйjа vu. Правда, на этот раз чувство было гораздо более реалистичным. Он мог поклясться, что слова эти уже слышал. Отче наш, сущий на небесах… То ли давно, то ли недавно, а может вовсе и не эти, но… Словно плаваешь в подсолнечном масле, почему-то подумал он. Да, свои ощущения он мог описать именно так.
Алиса, вздохнув, продолжала:
- Она выпустила меня из кладовки только к ужину. Горло осипло, как от долгого чтения вслух. Я уже не плакала, но грудь все еще спазматически вздрагивала, а она стояла и улыбалась, глядя на меня так, словно встречала из какого-нибудь скаутского лагеря, где я пробыла по меньшей мере месяц. Так родители встречают уходивших в далекое плавание сыновей. В ее глазах не было ни капли злости, как будто ничего и не произошло. «Садись ужинать, дочка», - ласково сказала она, и это меня добило. Садись ужинать, дочка, как тебе такое, Гарри?
На следующую ночь я убежала из дома и на попутках доехала до Сиэтла, к дяде. Он ни о чем меня не спрашивал, потому что очень хорошо знал свою сестру. С тех пор я свою мать не видела. И почти не вспоминала о ней. А она даже не пыталась искать меня, и знаешь почему?
- Да, наверное, - неожиданно для самого себя ответил Мейсон. - Она решила, что это судьба. «Значит, так хочет Он», - сказала она себе и смирилась.
- Да, - с некоторой грустью согласилась Алиса. - Именно поэтому. Я потом слышала, что она стала пить еще больше, и в конце концов у нее появилось раздвоение личности. Дядя говорил, что она иногда называет себя то ли Дальмин, то ли…
Алиса замолчала так резко, что Мейсон даже поначалу не понял, что к чему. А затем… О нет, неужели опять? Он, правда, успел поддержать ее, чтобы она не свалилась на землю.
Да, Алиса Мейсон вновь потеряла сознание.

Без десяти четыре. 13 августа 1997 года.

Он нес ее на руках. Все словно замерло в ожидании чего-то. Когда она упала в обморок, он пытался похлопать ее по щекам, но она не очнулась. Он был в панике. Он не знал, чем ей помочь. Они уже отошли на приличное расстояние от дома, но ему все равно не оставалось ничего, кроме как брать ее на руки и нести.
Когда он поднял ее, паника исчезла, словно волна отошла от берега. Вместо нее пришла грусть, спокойствие и… обреченность. Он не знал, откуда они взялись. Медленно он начал идти по направлению к дому, держа ее перед собой на вытянутых руках, словно средневековый рыцарь - некий священный артефакт. Он шел, и лицо его было пугающе спокойно, но в выражении его читалось предвкушение неизбежности, которое сам Гарри ощущал очень слабо, даже не осознавая этого. Шаг… Еще один… Вздох, глубокий, насыщенный… Шаг… Мысли исчезли, уступив место всему остальному.
Он выглядел, как герой какой-нибудь трагической мелодрамы, нашедший свою возлюбленную мертвой и таким образом потерявший весь смысл жизни. Сейчас для него не существовало ничего, кроме того, что ему надо донести Алису до дома.
Она была нетяжелой, но руки его все равно через некоторое время устали, хотя он почти не замечал этого… знал, что не должен замечать. Знал, что надо идти. И все. Порой ему казалось, что она открывает глаза или шевелит губами. Может, так оно и было, но в себя Алиса не приходила.
Он нес ее - мужчина тридцати лет, шатен, среднего роста. Его лицо нельзя было назвать красивым, но, тем не менее, оно было симпатичным. Карие глаза, задумчивые и в то же время живые, подвижные. Гордый нос, шрам на левой щеке (после неудачного опыта на химии в девятом классе; он тогда перепутал концентрированный раствор соляный кислоты с пятидесяти процентным), трехдневная щетина (дописывая «Розу», Гарри даже забывал бриться), сухие, плотно сжатые губы. Над верхней губой, чуть повыше ямочки, красовалась родинка, в прошлом обладавшая неимоверным успехом у всех его девушек. С детства он был склонен скорее к худобе, чем к полноте, так продолжалось и до сих пор. Однако же, во всей его осанке читалась гордость (не гордыня, а именно и гордость) и уверенность. При первом взгляде на него было ясно то, что вы и так уже знаете - он человек волевой и принципиальный. Он сильный человек.
Когда он открыл дверь в дом, Шерил как раз шла через прихожую на кухню. Только увидев маму, она расплакалась. «Папа, что с мамой?», - опять и опять спрашивала она, но он молчал, потому что не знал, что ей ответить. Все будет хорошо, эта ужасная ложь крутилась в голове, он и сам знал, что хорошо уже ничего не будет. С Алисой что-то не то, причем это «что-то» - не обычная болезнь. Неизвестно почему, но он думал именно так, и, сам того не зная, был прав.
Он положил ее на тот же диван в гостиной, на котором она лежала совсем недавно. Из детской доносились голоса - по телевизору шло какое-то шоу. «Душа - это не миф, - вещал какой-то профессор. - Вы можете взять ее, потрогать, поплевать на нее. И в ней есть Информация. Информация, - он произносил это слово так, словно читал молитву какому-нибудь идолу, - которую она получает из Всевышнего Банка Данных!»…
Шерил принесла воды. Он попытался дать Алисе попить, но у него ничего не получилось. Она никак не приходила в сознание, и он испугался, что она может умереть…
Рядом во весь голос рыдала его дочь. На улице жара сменилась августовской грозой, теплой и сильной. Поднялся ветер, почти ураган, пригибая деревья за окном к земле и поднимая пыль с дороги. Небо вмиг затянулось тучами, за окном потемнело, словно наступили быстрые зимние сумерки. Сверкнула молния, где-то совсем рядом, и Гарри показалось, что в комнате их не трое, а четверо. И он знал, что четвертой была Болезнь.
Алиса открыла глаза, словно разбуженная раздавшимся громом.
На этот раз ее взгляд был осмысленным, на глаза ее навернулись слезы. Он обнял ее и почувствовал, что вот-вот заплачет, но сделал над собой усилие. Он не сказал ничего - она тоже. Он заметил, что ее волосы уже не блестят, так как блестели раньше. Он заметил в них седину - обнял свою жену еще крепче. Он не хотел смотреть ей в глаза, потому что боялся того выражения, что увидит там.
Она лежала в гостиной до вечера. И только ночью она сказала ему то, что заставило его затем пойти в свой кабинет, сесть на кресло перед компьютером, обхватить свою голову руками и бессильно заплакать. До этого у него оставалась хоть какая-то надежда на то, что это всего лишь переутомление и давление. Но ночью он понял, что все гораздо хуже.
Алиса Мейсон не могла шевелить ногами - нижнюю часть ее тела парализовало.

- Два раза? - Майкл Кауфманн переложил трубку от левого уха к правому. Лиза махнула ему рукой: «Иди сюда», на что он поднял ладонь: «Подожди». - Два раза за один день падала в обморок? А потом парализовало ноги?
- Да-да, - нетерпеливо ответил Брайан. - Понятия не имею, что с ней. Я обследовал ее, никаких отклонений. Но она говорит, что ей плохо, ее тошнит. Ее муж утверждает, что еще позавчера она была в полном порядке. Черт, ума не приложу, что могло произойти с ней за… двенадцать часов, не больше.
- Действительно, странно, - согласился Майкл. - Ты хочешь, чтобы я осмотрел ее?
Брайан Лесли на некоторое время замолчал.
- Ну, если ты не возражаешь, - произнес он затем. - Послушай, я все понимаю, ты занят и все такое. Но… они мои друзья, и я сильно за них беспокоюсь. К тому же это не обычная болезнь.
- Не беспокойся, Брайан. Я постараюсь помочь.
- Слушай, Майкл, ты уверен, что…
- Да, да, да. Ты приедешь с ними?
- Конечно. Гарри собирается везти ее прямо сейчас.
- О’кей. Но им придется подождать: у меня сейчас пациент. Так, еще раз, как ее зовут?
- Алиса. Алиса Мейсон.
- Ну все. Приезжайте, я жду. Счастливо, Брайан.
- Тебе того же, - попрощался Лесли и повесил трубку. Но до того, как раздались короткие гудки, Кауфманн успел услышать взволнованный мужской голос: «Ну что?»
Мейсон, Мейсон. Алиса Мейсон… Ее муж - Гарри. Гарри Мейсон. Черт, что-то подозрительно знакомое. Гарри Мейсон…
- Доктор Кауфманн, вас просили пройти в третью палату, - услышал он голос медсестры, Лизы Вуд. Он обернулся - она стояла за его спиной.
- Лиза, тебе ничего не говорит имя Гарри Мейсон? - поинтересовался Майкл.
- Говорит, конечно. Он писатель. А почему вы спрашиваете?
- У него заболела жена. Что-то очень странное. Он скоро привезет ее сюда: хочет, чтобы я ее осмотрел. А ты читала у него что-нибудь?
- Да, - ответила Лиза. Она собралась развернуться, но затем застыла, словно бы вспомнив что-то. - Странно. Буквально только что я читала у него рассказ про семью: отца, мать и дочку. Мать заболела, по-моему, раком, но я точно не помню. У нее были такие сильные боли, что ни она, ни он не могли этого больше выносить. Она попросила дать ей большую дозу снотворного. Выпила. Почти сразу же умерла. А он затем пошел в гараж и повесился. Печальная история.
Майкл кивнул.
- Знаешь, что самое печальное? - спросил затем он, и, не дожидаясь ответа, сказал: - Такое случается. Случается на самом деле. Я не знаю почему, но мне очень хочется, чтобы с… Алисой - это его жена - было все нормально. Я, правда, совсем их не знаю, но, понимаешь, это неправильно, когда болеет или умирает близкий тебе человек.
Этого не должно случаться.
Майкл встал со стула и вместе с Лизой Вуд направился в палату №3.

И у отца, и у дочери нервы были на пределе. Но как она, так и он, старались этого не показывать, правда, давалось это нелегко. Гарри и Шерил сидели в приемной Центральной Больницы Чикаго, где работал Майкл Кауфманн, и ждали результатов обследования. Оно шло уже около сорока минут; часы Гарри показывали 11.03 четырнадцатого августа. Он нетерпеливо ерзал на стуле, ожидая Кауфманна. Шерил то и дело спрашивала, сколько времени.
Чтобы хоть чем-нибудь занять себя, он достал из кармана куртки серый блокнот и начал делать кое-какие наброски и дополнения по «Лампе и колыбели». Но голова была полностью занята Алисой, так что в скором времени убрал блокнот обратно.
- Мистер? - к Мейсону обращался молодой человек лет двадцати в стильном кожаном пиджачке и темно-синих джинсах. На ногах его красовались легкие светло-коричневые ботинки. Волосы аккуратненько зализаны назад, на носу кругленькие очки, скорее для дополнения образа, нежели для исправления зрения. Этакий Мистер Прилежный Студент.
- Да? - краем глаза Мейсон заметил, что Шерил удивленно глядит на Мистера ПС. Не дай Бог это поклонник. Только сейчас мне их и не хватало. А если он еще и репортер?… Об этом Гарри даже и думать не хотел. Репортеры-поклонники - настоящие вампиры. Они хотят знать все, при этом считая, что вопросы типа «А откуда вы берете свои идеи?» и «Вы и в детстве хотели быть писателем?» чрезвычайно оригинальны. В то же время их хлебом не корми дай найти какую-нибудь ошибку или нестыковку: все, разнесут на мелкие кусочки.
- Вы ведь Гарри Мейсон? - Мистер ПС взволнованно протирал свои очки. Ах… какого хрена? Мейсон состроил доброжелательное лицо и утвердительно кивнул. Так, главное: поменьше разговаривай. Будешь много болтать, и он решит, что тебе понравилось с ним общаться. С другой стороны, будешь все время молчать, и Мистер ПС станет тарахтеть без умолку. Может, сразу послать его? - О Боже мой! Нет, неужели! Неужели это вы?! Нет, не может быть! - Мистер ПС напоминал домохозяйку, которая выиграла набор ножей в телевикторине. - Понимаете, я… я… я много у вас читал… «Разделение», «Предел терпимости»… хотя, что я вам буду говорить? Господи, это просто, просто великолепно! Это такая тонкая психология, такая наблюдательность. Это… это… неподражаемо, - ПС секунд пять стоял неподвижно, а затем произнес, видимо, затем, чтобы Гарри наконец понял, до какой степени Мистер ПС им восторгается: - Не. По. Дра. Жа. Е. Мо.
Так, умиления закончились. Теперь он должен перейти к делу.
- Я рад, что вам нравится, - произнес Мейсон. - Для этого я и пишу: чтобы людям нравилось, - его стандартная для таких случаев фраза.
- Послушайте, вы не могли бы мне кое в чем помочь? - к этой части разговора собеседник обычно становился не в пример наглым.
- Вообще-то, я немного занят. Вы не могли бы, например, позвонить мне? - жалкая попытка выкрутиться, конечно же, не могла отбить Мистера ПС.
- Это не займет много времени. Дело в том, что мне просто необходимо написать небольшую повесть… нет, даже, эссе. Долго объяснять, зачем. Что-то типа пари, ну вы понимаете. Я, конечно, смогу и сам, но такой человек, такая удача, причем совершенно неожиданно. Я… вы извините, но я просто не в состоянии не воспользоваться этим случаем.
- То есть, вы хотите, чтобы я написал вам рассказ… простите, небольшое эссе? Правильно я понимаю? - спокойным тоном спросил Мейсон.
- Да, - прямо и твердо ответил Мистер Прилежный Студент. Гарри испугался даже, что наглость сейчас польется у него из ушей. Мейсона просили о многом: от «распишитесь на обложке» до «заполните, пожалуйста, эту анкету». Но вот написать кому-то рассказ, прямо сейчас и прямо здесь - до этого дело не доходило. Держи себя в руках. И руки тоже держи при себе. Тихо, спокойно намекни ему на то, что «не убраться ли вам, молодой человек, а?». Он медленно встал со стула приемной и наклонился к уху Мистера ПС. Шерил смотрела на них с еще большим изумлением.
- Слушай, умник, - тихо сказал он. - У меня сейчас много дел. Очень много. И я нехорошо себя чувствую. Мне, мягко говоря, глубоко забить на твое пари или что там у тебя. Я действительно очень рад, что тебе нравятся мои книги, но насчет эссе: можешь и не надеяться, - затем Мейсон очень мягко обеими руками подтолкнул Мистера ПС к выходу из больницы. Тот, выходя, злобно посмотрел на Гарри, а затем навсегда исчез из его жизни.
Мейсон, довольный, что не сорвался, посмотрел на Шерил.
- Ну что, дочка, - спокойно произнес он. - Все хорошо. Все хорошо, - повторил он, понимая, что лжет.

Обследование завершилось минут через десять после этого разговора. Лесли и Кауфманн вышли из палаты №3, переговариваясь о чем-то в полголоса. Пока дверь была открыта, Мейсон успел заметить, что Алиса лежит на больничной койке с закрытыми глазами. Заснула.
Они с Шерил почти одновременно встали со стульев и подошли к врачам.
- Что с моей мамой? - деловито и обеспокоенно поинтересовалась Шерил.
- Да, как она, Майкл? - спросил Гарри.
- Мистер Мейсон, ничего определенного я сейчас, к сожалению, сказать не в состоянии. У нее действительно нет никаких отклонений в работе внутренних органов. Лиза взяла анализ крови, однако я на девяносто процентов уверен, что все в порядке. Если это какая-то болезнь, то никаких ее признаков я не обнаружил.
- Подождите, как же так? - удивился Гарри. - А как же ее ноги?
- Это самое удивительное. Все мышцы, все сосуды и кости ног в отличном состоянии. Господи, да она здорова как бык, извините, конечно!
- Да, Гарри, очень странно, - добавил Лесли, заметив, что Гарри в полном замешательстве. - Мы решили, что…
- Подождите, - перебил Мейсон. - Вы говорите, что организм ее - один в один организм здорового человека, правильно? Но она два раза падала в обморок! У нее парализовало ноги! Если она здорова, то как ее лечить?
Брайан и Майкл переглянулись. Затем Лесли сказал:
- Гарри, послушай, это было, так сказать, поверхностное обследование. Если причина отклонений скрыта где-то глубже, мы должны…
- Нет, Брайан, - Гарри переходил на крик. - Ты сказал, что с ней все в порядке. Вы не могли совсем ничего не заметить. Черт, да вы осмотрели ее два раза: сначала ты один, а затем вы с Майклом! И ничего не нашли? Тогда вы либо никудышные врачи, во что я отказываюсь верить, либо… - Мейсон замялся.
- Либо что, мистер Мейсон? - спросил Кауфманн.
- Не знаю, - тихо сказал Гарри. - Здесь что-то не так.
- Мы оставим ее в больнице, - после короткого молчания предложил Майкл. - Я буду ее личным врачом, проведу курс лечения…
- Какого лечения? Вы же не знаете, что лечить?
- Хорошо, я выясню причину, а потом начну лечение. Человек не может быть здоровым и нездоровым одновременно, мистер Мейсон, это парадокс. Все будет в порядке, не переживайте.
Мейсон пристально посмотрел на Кауфманна. Сейчас он точно знал одно: Алиса больна. Но в голове у него не укладывалось, что два отличных врача (Брайана Гарри знал уже давно, и он очень лестно отзывался о Кауфманне) два раза осмотрели его жену и не нашли ничего, хотя нарушения были действительно серьезными. Не могла же она два раза за день просто так, не из-за чего упасть в обморок. И ноги! Блин, да просто так даже чирей не садится.
- Скажите, а могу я к ней зайти? - спросил Мейсон.
- Да, конечно, - сказал Кауфманн. - Только не разбудите ее, она спит.
Гарри аккуратно приоткрыл дверь палаты №5. Это была небольшая комнатка с белыми кафельными стенами, койкой для больного и стулом для гостей. Рядом с койкой стояла тумбочка, на ней пока еще не было никаких лекарств, только лежал стетоскоп Кауфманна. Из окна можно было видеть внутренний двор больницы: две пересекающиеся тропинки и скамейки рядом с небольшими деревцами.
Мейсон заметил, что Алиса выглядит хуже, чем даже вчера. Волосы и кожа стали сухими, губы потрескались. Казалось, что за два дня она состарилась лет на пять. Что же это? Чем она могла заболеть? Он наклонился к ней и поцеловал в щеку, заметив, что кожа холоднее, чем обычно. Она улыбнулась во сне и перевернулась с правого бока на левый, к стене.
- Пап, а мама сильно болеет? - спросила Шерил, стоявшая в дверях.
- Не знаю, дочка. Видишь, даже врачи не знают.
- А почему?
- Наверное, это такая особенная болезнь. А может быть, она здорова, поэтому они ничего и не нашли.
- Знаешь, пап, мне кажется, что мама очень сильно заболела.
- Почему ты так говоришь?
- Не знаю, - Шерил закрыла дверь и подошла к нему. Он сел на стул и взял ее на колени. - Мне просто так кажется.
Гарри тяжело вздохнул. Он повернул голову и еще раз посмотрел на Алису. И тогда он заметил то, чего никогда раньше не видел. И он мог поклясться, что еще вчера этого не было. Он поставил Шерил на пол и медленно подошел к койке. Наклонился к Алисе. Затем достал из кармана блокнот и черную ручку и зарисовал то, что увидел у нее на шее. Выглядело это так:

Прошло пять дней. Алису оставили в больнице, и Гарри с Шерил почти все свое время проводили с ней. Она говорила, что ей ни лучше не хуже. В палату ей по просьбе Мейсона поставили телевизор, потому что ей совсем нечем было заняться. Она только попросила, чтобы Гарри принес из дома все свои романы. «Раз уж у меня есть время, надо еще раз все перечитать», - сказала она. Ей дали инвалидную коляску, но она почти ей не пользовалась: не хотела выглядеть глупо. Гарри не стал ее уговаривать, решив, что ей и так тяжело. О знаке на шее Мейсон Алису не спрашивал, и сама она о нем тоже не говорила. Гарри решил, что она о нем не знала.
Брайан и Майкл еще два раза осматривали ее, но не нашли решительно ничего. Кауфманн все больше склонялся к тому, что это какой-то новый тип болезни. Он даже боялся, что это может быть некая форма рака, но не говорил об этом ни Алисе, ни Гарри. Брайан сам не знал, что ему думать. Он работал врачом уже больше четверти века, но с таким еще не сталкивался.
Ральф Стэнли прилетел из Калифорнии шестнадцатого августа, через два дня, после того как Алису положили в больницу. Узнав об этом событии, он решил не напоминать Мейсону об их договоре. Гарри, однако, проведя почти пятеро суток в больнице с Алисой (две ночи подряд он даже ночевал в приемной на стульях), пришел к выводу, что ему нужно срочно чем-то заняться. Либо писать, но эта идея почему-то показалось ему не самой лучшей, либо… И тогда он вспомнил про Ральфа. Девятнадцатого августа Мейсон позвонил ему, чтобы, во-первых, спросить, как дела с его книгой, а во-вторых, сказать, что он, в принципе, хорошо подумал и решил прекратить писать ради карьеры топ модели. Стэнли, рассмеявшись, ответил, что он одобряет этот выбор и готов стать личным фотографом Мейсона. Ральф предложил Гарри ждать его в больнице, потому что, по словам Стэнли, в этом районе есть прекрасные места для фотографий.
Через пятнадцать минут после этого звонка синий BMW Ральфа подъехал к Центральной Больнице Чикаго. Стэнли, одетый в черные джинсы и черную джинсовую куртку (на улице было прохладно), вышел из него, держа в руках свой кейс, и направился к дверям больницы. Мейсон, заметив своего агента, пошел навстречу ему. Они пожали друг другу руки, и Ральф поинтересовался, где Шерил.
- Она в палате с Алисой. Сказала, что хочет остаться с мамой.
Стэнли понимающе кивнул. А затем сказал:
- Ну что, если мы пойдем дальше по этой улице, то вполне можем наткнуться на что-нибудь интересное. В любом случае тебе, как я понимаю, нужно прогуляться.
- Да. Я здесь уже почти пять дней.
- Совсем забыл спросить: как она?
- Как тебе сказать. Вроде бы даже и ничего, но ноги… Ума не приложу, что все это значит. Оба ее врача говорят, что с ней все в порядке. И они тоже ничего не понимают. Никогда о таких случаях не слышал?
Ральф покачал головой:
- Странно. Я помню, что у тебя был рассказ, «Предел терпимости», по-моему, - они вышли из больницы и направились по улице, которая шла под гору. Стэнли достал из кейса «Мину» и повесил ее на шею. - Там очень похожая ситуация… Я имею ввиду начало, - поправился Ральф, вспомнив, что рассказ заканчивается тем, что главный герой дает своей жене большую дозу снотворного а потом идет в гараж и одевает себе петлю на шею.
Гарри промолчал. Вдруг Стэнли остановился, подняв глаза куда-то вверх.
- Что такое? - спросил Мейсон, тоже остановившись.
- Сейчас покажу, - ответил Ральф, не отрывая глаз от увиденного, словно боясь что-то потерять. - Подойди сюда. Вот, смотри, - Стэнли медленно протянул руку, показывая на какое-то здание вдали. Мейсон пока еще ничего необычного или достойного быть сфотографированным не видел. - Видишь во-он то здание? Отлично. Теперь, - он чуть опустил руку. - Провод идет, да? Крыша и провод, они параллельны. Так, хорошо, теперь, - Ральф переместил руку вверх и влево. Гарри понял, что он показывает на какую-то длинную вертикальную башню (какой-то шпиль или вышка, принимающая сигналы с мобильных) недалеко от здания. - Видишь, да? Вот эта вышка и стена тоже параллельны. Теперь подойди сюда. Их четыре пересечения создают… видишь, да? создают правильный квадрат.
Вот это было интересно. Это было необычно. Четыре независимых линии, на которые никто никогда в жизни не обращал никакого внимания, оказывается, если смотреть с определенной точки, создают правильный квадрат. Гарри начинал понимать, почему Ральф Стэнли занимался фотографией. Замечать необычное в обычном дано не каждому.
- Будешь фотографировать? - спросил Мейсон.
Ральф не ответил. Вместо этого он жестом показал Гарри, куда ему встать. Затем сказал, как повернуться, как поднять голову, куда смотреть. Все время поглядывая на найденный им квадрат: не пропал ли он? Наконец сделал первый кадр. Отошел чуть назад, очень медленно и аккуратно, чтобы не сбить угол зрения. Сделал еще один кадр, сказав Мейсону чуть поменять наклон головы.
Когда Стэнли закончил, Гарри решил записать, как рождается кадр. Это могло понадобиться для книги. Достал из нагрудного кармана свой блокнот и нашел последнюю запись, точнее, зарисовку: это был знак, увиденный им на шее Алисы. Он вкратце записал весь процесс, сделав подпись «ФОТОГРАФИЯ». Потом закрыл блокнот и собрался убирать его, когда…
- Гарри, - Стэнли удивленно смотрел на него. - Подожди, не убирай. То ли мне показалось, то ли… Покажи тот рисунок.
- Какой? - сначала не понял Гарри. - А, треугольник. Сейчас… - он снова открыл последнюю страницу. - Вот этот?
- Да, да, да. Откуда он у тебя? - Ральф выглядел обеспокоенным.
Сказать ему? Или не надо…
- Долгая история. А что?
- Ну… Я когда-то читал о нем. Такая книга, что-то типа «Демоны и магия», представляешь себе. Я даже когда-то этим делом увлекался. Вот, этот знак называется знаком Сэмюэля или Самаэля. Больше я это имя нигде не встречал, не знаю, может это был какой-нибудь древний оккультист, а может, это имя демона, не важно. Короче, знак этот используется в мистике.
- Зачем? - Мейсон старался не показывать своей заинтересованности. Он готов был уцепиться за любую соломинку, чтобы объяснит болезнь Алисы.
- У него много значений. Он вроде бы используется и в ритуалах. В определенных условиях это может быть просто знак, приносящий беду. Я даже вроде бы помню, почему знак Самаэля рисуется именно так: это как один из треугольников от пентаграммы, ну, знаешь, от дьявольской звезды. Пять знаков Самаэля в определенном месте и в определенном порядке равносильны пентаграмме, которая в свою очередь вызывает дьявола. А знаки Самаэля поодиночке, если верить оккультной литературе, вызывают существ пониже - демонов. Только, подожди… У тебя ведь нарисован перевернутый треугольник, правильно?
- Ага.
- А, это слегка другое дело. Перевернутый - это даже почти белая магия.
- А он зачем нужен?
- Ну, его используют для… как он называется… экзорцизм, вот.
- Это, я так понимаю, изгнание дьявола.
- Смотрел «Экзорциста»? - улыбнулся Ральф. - Да, это изгнание. Только не дьявола. Для дьявола нужен целый процесс. А перевернутым Самаэлем изгоняют существ, опять же, пониже, демонов. Иногда он используется, чтобы лечить болезни неизвестного происхождения. То есть, по сути, тех же демонов.
- Понятно, - ответил Мейсон. Они шли дальше по улице в поисках кадров, а Гарри усиленно соображал, откуда Алисе может быть известна черная магия.

Это случилось ночью.
После прогулки Гарри заглянул в больницу, что бы предупредить Майкла (Алиса спала), что он едет к себе. Шерил снова захотела остаться с мамой. Приехав домой, он тут же уселся за «Лампу и колыбель» и писал около трех часов. Затем поужинал и снова стал писать: до этого он не работал почти неделю. Когда он решил, что пора заканчивать, было уже полдвенадцатого. Спать, однако, не хотелось. Съездить к ней? Она, наверное, спит. Ладно уж, приеду завтра с утра.
По телевизору не показывали ничего достойного внимания, так что Мейсон решил размять затекшие от долгого сидения ноги: пройтись по дороге, которая, если ехать от Чикаго, уводила к Тихому Холму. Почему он решил туда идти, он не знал. Так или иначе, с городком это решение никак не было связано, если только подсознательно.
Он шел медленно, наслаждаясь пением цикад в высокой траве и любуясь луной на темно-синем сумеречном небе. Изредка черные ночные облака закрывали ее, тут же становясь легкими и золотисто-прозрачными. Где-то в поле или в лесу, порой срываясь на вой, тяжело лаяла собака.
Подувавший прохладный ветерок заставлял его все выше и выше застегивать молнию на куртке. Когда он решил повернуть назад, молния была застегнута полностью. Возвращался он по тому же пути и, приближаясь к дому, услышал, что внутри звонит телефон. Льррррь… Льррррь… Он быстро открыл дверь и поднял лежавшую на столике и двери трубку.
- Да?
- Мистер Мейсон? - голос Кауфманна. Искаженный динамиком, он казался обеспокоенным. Или он действительно был обеспокоенным
- Добрый вечер, Майкл, - Мейсон машинально посмотрел на часы: пять минут первого.
- Долго объяснять, что случилось, мистер Мейсон. Лучше приезжайте и посмотрите сами.
- Что-то с Алисой? - взволнованно.
Секунда…. Две… Три…
- Да.
Гарри бросил трубку, успев сказать только: «Сейчас буду», и помчался в гараж.
Машина, как назло, решила поиздеваться над ним и завелась только с четвертого раза, когда он уже готов был разнести руль или еще что-нибудь. По пути в больницу ему все не давали покоя слова Кауфманна. Долго объяснять… Он не хотел говорить по телефону? Или действительно долго? Может… не знаю… там какая-нибудь специфика… Тьфу, да неужели ты не понимаешь - что-то серьезное!
Еще сидя в машине, он заметил, что в больнице какое-то оживление. Бегом он направился к входной двери, впопыхах забыв запереть машину. У входа уже стоял Брайан Лесли.
- Гарри, - Лесли, видя, что Мейсон очень взволнован, поднял руки ладонями вверх: не беспокойся, все в порядке. Гарри около него чуть замедлил шаг, однако не остановился.
- Что с ней, Брайан? - спросил он, поравнявшись с Лесли. - Она в палате?
- Гарри… Я не знаю, что это… Это надо видеть, - Брайан был в полном замешательстве.
Когда Гарри услышал крики, он перешел на бег. Слова разобрать было нельзя, но они казались подозрительно знакомыми. Где-то взволнованно переговаривались врачи. Плакал ребенок… Мейсон не сразу понял, что это Шерил. «Сумасшедшие, - ворчал кто-то. - Они-то какого черта здесь». В голове Гарри как оправдание начала пульсировать мысль Она не сумасшедшая. Моя жена не… Но мог ли он быть уверен в этом, когда из палаты №5 доносились эти слова.
Он зашел к ней. Внутри были Шерил, Майкл и еще трое врачей, державших Алису за руки. Его жена отчаянно вырывалась. Эти слова… Что за дьявол? Когда он переступил через порог, все головы как по команде повернулись к нему. Только Алиса смотрела куда-то в угол между потолком и двумя стенами и кричала не своим голосом:
- Ечта шан! Ещус ан хасебен! Ат еститявц ами йовт! Ат тидуперп евцрац йовт! Ечта шан! Ечта шан! Ечта шан! Ат еститявц ами йовт! Ан исебин оке ан илмез! Ечта шан!
Шерил бросилась к нему на шею и уткнулась лицом, мокрым от слез, ему в грудь. Ее маленькое тело сотрясали рыдания. На лицах всех пятерых врачей (Брайан пришел вместе с Мейсоном) читалось потрясение. Майкл, стараясь перекрыть вопли Алисы, крикнул Гарри:
- Мистер Мейсон, успокойте ее как-нибудь! (…Ечта шан! Хасебен ан ещус!…) Мы не знаем, что делать! Я только что попросил Лизу принести шприц с дозой снотворного! (… Ат еститявц ами йовт!…) Но если вы сделаете что-нибудь, может быть, снотворное не понадобится!
- Что?! Что я могу сделать? - прокричал Гарри в ответ.
- Не знаю! Хотя бы попробуйте поговорить с ней!
Он подошел к Алисе. Она повернула голову в его сторону, и он увидел, что глаза ее полны слез. Словно бы… словно бы перед ним стояла Алиса, которую что-то заставляет делать то, что она делает. Заставляет произносить эти слова этим ужасным голосом. В этот момент Гарри, несмотря на все свои убеждения, был готов поверить, что в его жену вселился демон.
- Алиса… Дорогая… Пожалуйста…
Ее голос стал чуть потише, но она ни на секунду не переставала говорить. Он обнял ее: она вся дрожала. Он положил руки ей на шею и тут же отдернул их, едва не вскрикнув: обжегся. Треугольник, вспомнил он. У нее там этот знак Самаэля… Он что, так нагрелся? Алиса перешла на шепот. Гарри нежно уложил ее на кровать: она больше не сопротивлялась. Приступ прошел.
Когда Алиса заснула, они все вышли из палаты, кроме, конечно же, Шерил, которая уже почти неделю ни на шаг не отходила от матери. Майкл поблагодарил трех врачей, сказал Лизе, пришедшей со снотворным, что все уже улажено, и сказал, чтобы все шли заниматься своими делами. Мейсон спросил Кауфманна, как все началось, но тот ответил, что ни он, ни Брайан толком ничего не знают. Они просто услышали крики и прибежали к ней в палату, испугавшись, что ей плохо.
- Она стояла, прижавшись к стене и издавая какие-то странные звуки. Брайан подошел к ней, но она накинулась на него, чуть не оцарапав лицо. Слава Богу мимо проходил Джек, он со второго этажа. Я попросил его и еще двоих помочь, а сам помчался звонить тебе. Мы ничего не могли с ней поделать: она словно обезумела. Господи, да она чуть не убила нас! Если это повторится…
Гарри даже думать не хотел о том, что будет, если это повторится. Перебив Майкла, он спросил:
- Ты не знаешь, почему это произошло? - хотя ответ был известен ему заранее:
- Понятия не имею, - Майкл удрученно покачал головой.

Она умерла через два месяца, 20 октября 1997 года. Болезнь была ужасно тяжелой, но приступов больше не повторялось. К концу лета она стала жаловаться на то, что хуже видит, а к середине сентября перестала видеть совсем. Волосы ее очень быстро поседели, лицо покрылось морщинами, словно за два месяца она постарела на двадцать лет. Руки стали скрюченными, как при артрите, кожа - сухой и потрескавшейся. Порой ей казалось, что вокруг нее огонь, а иногда - вода. Ее болезнь стала пыткой не только для нее, но и для Гарри, и для Шерил. И он, и она проводили с Алисой все свободное время. Она плакала: говорила, что отнимает у них жизнь. Гарри сквозь слезы успокаивал ее. Эти два месяца стали самыми тяжелыми в его жизни. В жизни их семьи, которая уже перестала существовать.
На следующее утро после похорон, двадцать четвертого, он приехал на кладбище, чтобы побыть наедине с ней и с собой. Он прислонился к дереву, росшему рядом с местом, где ее похоронили (он никак не решался даже про себя сказать могилой), и закрыл глаза.
Вот и все, дорогая… Ты не мучаешься… Теперь ты спокойна… Почему так случилось? Почему в этой жизни нелепые случайности могут превратиться в такие… трагедии. Что тебе сказать? Мы с дочкой будем помнить о тебе. Мы будем любить тебя, поэтому ты… ты не беспокойся, хорошо. Мы любим тебя. Я люблю тебя, Алиса.
Он провел рукой по щеке, смахивая слезу, и, открыв глаза, посмотрел туда, где солнце поднималось из-за городских домов. Начинался новый день, и никто не знал, что он принесет. Октябрьский ветер взлохматил его каштановые волосы и бросил ему в лицо опавшие осенние листья. А он, прищурив глаза, стоял и смотрел на холмик рядом с деревом. Смотрел на ее могилу и думал, что никогда больше не увидит ее. Никогда в жизни.
И ошибался.