24 июля 1969 года
Всю прошедшую неделю меня страшно мучили угрызения совести за то, что угрызения совести меня совершенно не мучили. Безо всякого смущения или чувства стыда я написал за прошедшие три дня одно любовное письмо и две любовные записки, сходил на свидание с собственной ученицей и в результате был вынужден нарушить закон и нанести травмы полицейским Ее Величества, поскольку забыл, что в маггловском мире такая разница в возрасте является уголовно наказуемой. Впрочем, реакция магического мира могла быть и более неприятной, но это меня тоже мало волновало.
Небольшое зеркало в моей комнате уверенно фиксировало седину в моей голове. Ребра после драки на той неделе тоже немного побаливали, но вскоре прошли. Вчера в Выручай-комнате, которая стала при моем появлении превращаться в разные романтические уголки, я наткнулся на непонятно кем оставленное там зеркало Эризед и поддался молодому желанию в него заглянуть. Когда-то, много лет назад, я увидел там себя могущественным и бессмертным властителем мира. На этот раз зеркало немного подумало и показало мне серию картинок предосудительного содержания. С досады я угрожающе показал зеркалу палочку, после чего зеркало прекратило безобразничать и неожиданно произнесло низким грудным голосом:
- А я виновато, Риддл, что у тебя все не как у людей? У них в шестнадцать девчонки на уме, а в сорок три деньги и политика, а у тебя... Ладно, молчу-молчу.
В довершение всего, сегодня, когда я возвращался после завтрака к себе в комнату, мне в спину прилетел Ступефай. Я почувствовал опасность в последний момент, неуклюже отпрыгнул в сторону и все же получил Ступефаем по уху. Разворачиваясь в полете вокруг своей оси и выхватывая палочку, я представил себе страшное: что сзади стоит Сигнус Блэк в праведном и вполне оправданном гневе.
За моей спиной стоял Аластор, ухмыляясь своей улыбкой питбуля.
- Проверка революционной бдительности, - пояснил Аластор, пряча палочку. – Как она?
- Кто? – подозрительно ответил я с пола, держась за звенящее ухо.
- Жизнь, спрашиваю, ничего? – уточнил Аластор, подавая мне руку. – Помнишь, ты меня вечерком звал? Ну так я даже с собой принес.
- Доброе утро, - язвительно сказал я, вставая.
- А я с дежурства, - пояснил Аластор. – Пойдем-пойдем.
В моей комнате Хмурый трансфигурировал мой антикварный письменный прибор в два стакана, налил себе плохого крепленого вина, разбавил его из своей походной фляги и немедленно выпил.
- Будешь? – прохрипел Хмурый, и я с опаской помотал головой.
Хмурый закрыл глаза и некоторое время постоял навытяжку, прислушиваясь к себе. Постепенно черты его лица размягчились, левый глаз перестал нервно подергиваться, а руки прекратили дрожать. Спустя три минуты он посмотрел на меня осмысленно и почти с нежностью.
- Такая работа, Том, - уже другим голосом сказал Хмурый. – Ну, ты-то знаешь.
- Сожалею, что доставлял неприятности, - ответил я полушутя.
- Да ты-то эстет своего дела, - усмехнулся Аластор. – С тобой работать сплошное удовольствие. Никакой поножовщины, никаких выходок психопатских. Шахматист.
- Майор Хмурый, вы симпатизируете криминальным элементам, - улыбнулся я и полез в свой тайный шкафчик за нормальным вином, но Хмурый помахал палочкой у себя под плащом и извлек оттуда довольно симпатичную бутылку молодого божоле.
- Симпатизирую, - признал Хмурый, когда мы уселись за стол. – Когда в Министерстве трусы и бюрократы, а в Визенгамоте взяточники, народу нужен кто-то, к кому можно пойти за справедливостью. Нужно, чтобы неправедный судья, отправивший конкурента своего сына в Азкабан, знал, твердо знал, что ему тоже могут вынести приговор, который уже не удастся обжаловать. Людям нужен кто-то, кто приструнит всю эту зажравшуюся чиновничью сволочь! – Хмурый ахнул кулаком по столу, схватил бокал и в сердцах отломал бокалу ножку.
Я с интересом наблюдал за Аластором, сохраняя застольно-свойскую позу. Аластор, оказывается, был не только глубоко порядочным и принципиальным человеком, но еще и агрессивным идеалистом, то есть прирожденным бунтарем. Такие люди мне были нужны.
- Судья Атертон действительно искушал судьбу, - заметил я как бы мимоходом, присваивая себе вмешательство в случай с несправедливым приговором, который упомянул Хмурый, хотя неправедного судью казнил Долохов, как всегда, меня не спросив. У попавшего без вины в Азкабан была молодая жена, красивая печальной романтической красотой, и милая маленькая дочурка, а у Долохова был очередной приступ донкихотства и робингудства. Я догнал Долохова на подлете к Азкабану, наорал на него сквозь ветер, перерезал ему дорогу, попытался его сбить, а потом плюнул, нажал на Знак и полетел вслед за ним.
- Впрочем, - продолжал я, - мне казалось, что им просто не повезло с судьей. Если бы аврорат передал дело судье Граннику...
- Граннику? – рыкнул Хмурый, оскалив зубы в нервной усмешке.
- Ну да, - наивно подтвердил я.
- Граннику! – прохрипел Аластор, закашлялся и отпил из горла. – Да ты вообще знаешь...
Я, конечно, знал, хотя в следующие минуты Аластор поведал мне о грехах судьи Гранника намного больше. Говорил он с таким жаром, что ему позавидовал бы любой прокурор, а я, будь я судьей, судившим Гранника, после подобной речи недрогнувшей рукой вкатил бы судье Граннику червонец и пять по рогам.
Наконец Аластор закончил свою пламенную речь и набулькал себе в бокал, и я внутренне улыбнулся, представляя его реакцию на мою следующую выходку.
- Организация благодарит вас за сотрудничество и предоставленную информацию, - с шутовской торжественностью сказал я. – О предпринятых мерах сообщим письмом.
Аластор меня не разочаровал: он поперхнулся вином и добрые десять секунд смотрел на меня ошарашенным взглядом, словно баран, которому ахнули кувалдой между рог.
- Ну, Риддл, - наконец произнес Аластор. – Ну ты... слов у меня на тебя нет, включая матерные!
- Не беспокойся, - ответил я провокационным тоном, которым мы с Долоховым в детстве брали тихоню Мульсибера на слабо. – Вербовать тебя не буду. Можешь влиться потом, когда будет неопасно.
И тут Аластор в очередной раз меня удивил. Он, похоже, был убежденным, идейным анархистом, с глубоко продуманной жизненной позицией, как батька Махно, чей портрет висел у Долохова над кроватью в далекие школьные годы. Долохов, правда, за эти годы немного повзрослел, но Аластор зато не утратил пыла юности, в чем я немедленно убедился на собственной шкуре.
Аластор посмотрел на меня собранно и зло, как на огневом рубеже. Аластор мгновенно протрезвел, рывком оказался рядом со мной и сгреб меня одной рукой за грудки с недюжинной силой.
- Запомни, Риддл, - глухо и грозно сказал мне Хмурый. – Ты террорист. Твоя работа – держать в страхе дорвавшуюся до власти мразь. Но если ты сам потянешься к власти, ты станешь той же мразью, и еще хуже. И тогда, Риддл, – тогда я буду биться с тобою насмерть.

27 июля 1969 года
Сегодня после обеда, лишь только я сел в кресло у камина, думая наверстать упущенное время и разобраться с парой статей по оптимизации, камин вспыхнул зеленым, но в нем так ничего и не появилось. Я немного подождал и хотел уже махнуть на камин рукой и списать все на неполадки в каминной сети, когда камин снова вспыхнул зеленым и из камина вылетела кочерга.
Разумеется, я знал один симпатичный маггловский домик, в котором жили очень далекие от магии люди, и тут же нырнул в камин сам, не дожидаясь, пока в меня прилетят каминные щипцы.
- Профессор! – заорал кто-то прямо мне в макушку, как только я засунул голову в камин.
- Здравствуйте, мистер Эванс, - сказал я и протянул Эвансу его кочергу. – Я, к сожалению, не могу вас услышать из своей комнаты, пока вы не засунете голову в зеленое пламя. Я же объяснял вам разницу между материей и волной, - в знак согласия Эванс недоуменно похлопал глазами. – Но если вам так уж претит опускать голову в волшебное пламя, киньте мне в следующий раз вместо кочерги записку, что ли.
- Наконец-то, профессор, - обрадовался мне Эванс, очевидно пропустив все мои слова мимо ушей. – Вы извините меня за беспокойство, пожалуйста. Я просто хотел попросить вас, чтобы вы передали Лили, что давно пора обедать.
- А почему бы вам самому... – начал было я, но сразу догадался, в чем дело: Лили наверняка снова куда-то пропала, а Эвансы опять подумали, что она у меня. В прошлый раз, впрочем, она была не у меня, а у Снейпов, в позапрошлый в лондонском зоопарке, а в позапозапрошлый... не помню, может, и у меня. Я говорил Эвансам прятать летучий порох, но разве они запомнят? Сначала я еще и удивлялся, почему Эвансы всегда предполагают, что их непоседа-дочь обязательно сбежала ко мне, но последнее время я стал догадываться, что они всегда ищут ее у меня просто потому, что, если она оказывается не у меня, я все равно нахожу ее и привожу домой. И по той же причине, вероятно, они не прячут летучий порох.
- Позовите-ка мне Петунью, если она дома, - попросил я и вылез из камина в гостиную Эвансов. Лили и Петунья были очень дружны, и я рассчитывал на то, что младшая Эванс поможет мне догадаться, куда пропала ее несносная сестра, и мне не придется обращаться за помощью к Риддлу из медальона, который за справки берет оцифрованными томами литературы, как распоследний меркантильный кю.
Младшая Эванс появилась в гостиной нескоро и посмотрела на меня неожиданно неприязненно и настороженно. Я сначала подумал, что у Петуньи почему-то вернулся ее старый страх передо мной (действительно, с чего бы маггловскому ребенку бояться лорда Вольдеморта? я в свое время всю голову над этой загадкой сломал), но потом по странным и довольно глупым ответам Петуньи догадался, что она прекрасно знает, куда пропала ее сестра.
- Послушайте, мисс Эванс, - сказал я строго. – У вас есть один недостаток, который когда-нибудь испортит вам жизнь: вы боитесь говорить правду, если она для вас неприятна или просто звучит нелепо. И вы так боитесь этой правды, что в результате очень глупо врете и себе, и всем остальным. Например: зачем вы весной сказали своим школьным подругам, что я цирковой иллюзионист? Вы просто побоялись, что вас высмеют, если вы скажете, что я маг, и вместо того, чтобы сказать другую правду – что я профессор или что я просто дядя Том – сморозили глупую ложь. Знаете, я не люблю предсказаний, но вам я предскажу будущее – хотя бы для того, чтобы оно не настало. Слушайте: когда-нибудь вы выйдете замуж за маггла. Потом наступит день, когда он увидит сына Лили и спросит у вас, кто это такой. И в этот момент вы настолько перетрусите сказать ему правду о том, что мальчик волшебник, что вместо того, чтобы просто сказать, что это ваш племянник, наврете, что мальчик псих. Попомните мое слово: страдать от этого будет не только невинный мальчуган, но и вы сами.
- Я не хочу ее видеть, - вдруг процедила Петунья.
- Простите?
- Я не хочу видеть свою ненормальную сестру! – закричала Петунья срывающимся от слез голосом. – Я и вас не хочу видеть! Вы ненормальные! Уроды!
- Стоп! – резко сказал я, подняв палочку, и Петунья уставилась на мою руку как зачарованная, хотя я не применял к ней никакой магии, а просто наложил на комнату чары неслышимости. – Мисс Эванс, вы вряд ли отдаете себе отчет, насколько вы искушаете судьбу. В наказание за вашу дерзость вы немедленно расскажете мне все с самого начала, потому что иначе я напомню вам, с кем вы разговариваете.
- Да, сэр, - тут же покорно пролепетала Петунья, по-прежнему смотря на мою поднятую палочку. – Я писала в школу... в Хогвартс, сэр... я хотела спросить, когда пригласят меня... – Петунья запнулась и сглотнула слезы.
Потом, когда мой гнев прошел, мне стало стыдно за свою черствость и жестокость с девятилетней девочкой, но в тот момент мое сердце окаменело, сжавшись от воспоминаний о том времени, когда я сам был «уродом» среди «нормальных» людей.
- Директор... профессор Дамблдор, сэр, - стиснув кулачки, продолжала Петунья, - он ответил мне, что я никогда... меня... – Петунья начала рыдать, и последние слова ее исповеди я разбирал уже с трудом, - ... маггла... не возьмут... в школу... а она... она... прочитала мое письмо!
Я опустил палочку, и Петунья, наконец отведя от меня взгляд, упала на колени, закрыв лицо руками.
- Я расскажу вам, как было на самом деле, - сухо сказал я. – Вы хотели поступить в Хогвартс, но когда получили отказ, придумали себе глупую и гнусную ложь, что я, ваша сестра и ее друзья выродки. Вы врали себе, потому что боялись правды – что вы оказались недостойны учиться там же, где ваша сестра. А когда Лили узнала правду и захотела вам помочь, вы возненавидели ее еще больше – за ее великодушие. Но запомните – на лжи и предательстве вы не построите счастья. Как бы оно ни выглядело со стороны, вы сами все равно будете знать, что ваша якобы счастливая жизнь – фальшивка. К тому же, в вашем случае вам надо было только рассказать обо всем мне – и ваши проблемы были бы решены.
- Вы – можете? – подняла на меня Петунья заплаканные глаза.
- Да, - самоуверенно сказал я, вспомнив незабвенного Кристобаля Хозевича и его постоянные и неожиданно успешные попытки решить нерешаемые задачи.
- Но профессор Дамблдор...
- Дамблдор многого не знает, - отозвался я, с удовольствием понимая, что, если я сумею раскрыть в Петунье магические таланты, я еще и натяну нос Дамблдору.
- И я поеду в Хогвартс? – счастливо пролепетала Петунья.
- Поедете, - заверил ее я. – Но только если пообещаете мне, что вы больше никогда не будете врать – ни другим, ни себе.