Ульфрик Буревестник проснулся в своих покоях в гостевом крыле Синего Дворца. Прямо под ним, этажом ниже, раскинулось крыло Пелагия, безумного ярля и безумного императора. Над головой у Ульфрика - ультрамариновый балдахин, его синева слепит спросонья. В Синем Дворце гостевые комнаты отделаны синим. Синий бархат, синий шелк, голубые простыни, горная лаванда в вазах, горят, потрескивая, синие свечи в подсвечниках. Элисиф понравилась эта традиция и она потребовала, чтобы Торуг велел всех слуг одеть в голубой и синий, а Торуг - Торуг что, он согласился. Ульфрик скрипнул зубами.

Братишка. Словно младший братишка. Добрый, ласковый, веселый, всякого старается выслушать, понять, внимательно читает письма Императора. Тит Мид II... Древний старик даже не драконьей крови, занявший трон в Имперском Городе после Кризиса Обливиона, когда последний Драконорожденный погиб, спасая свой мир от ярости Мехрунеса Дагона. Торуг подолгу разговаривает с талморским послом Эленвен, она любит со смешком заметить, что нет ничего глупее, чем объявить недальновидного политика Тайбера Септима богом. Она говорит, что альтмеры относятся к жизни и смерти совсем по-другому, поэтому не принимают поспешных решений и не делают культа из наполовину сказочных героев. Торуг мягко улыбается и отвечает, что ж, у всех свои боги, не ему осуждать своих предков. Талос ведь был сильным Императором.

- Но вы же не отрицаете, что в нем нет ничего божественного? - гнет свою линию Эленвен, посматривая на Ульфрика. На лице ярла Виндхельма не отражается никаких эмоций, как тогда, в плену у Доминиона, когда ему говорили, что он - предатель. Что все люди - слабые, жалкие существа. Что он рыдал, как ребенок, после пыток, которым его подвергли. Теперь сын ярла ведь не будет отрицать, что его помощь Талмору была неоценимой? И - какая жалость - его отец умер, сердце Беара не выдержало известия о смерти сына. А жаль, жаль... Ярл Виндхельма, если бы он не был так эмоционален и подвержен этой человеческой сентиментальности, мог бы подождать еще пару дней и тогда бы узнал, что Ульфрик вовсе не погиб. Просто он в плену и он - предатель. Что, теперь молодой человек из аристократической семьи Истмарка будет сотрудничать? Он же понимает, что теперь ему остается только сотрудничество. Добровольное.

- Нет, не отрицаю, - улыбается Торуг, переглядываясь с Элисиф, которая даже не слушает их разговор, а вертит головой по сторонам. Все ли гости, все ли ярлы, все ли славные таны видят, как хороша новая хозяйка Солитьюда?

- Почему ты согласился с ней? - спрашивает Ульфрик Верховного Короля, когда гости уже разошлись и слуги собирают со стола серебряные блюда с объедками, уносят бутыли недопитого вина. - Разве ты не понимаешь, что Эленвен неспроста завела этот разговор? Она унижает тебя, она хочет всем показать, что ярл Солитьюда - такая же марионетка Талмора, как и Тит Мид.

- Брат мой, - отвечает Торуг, он смущенно улыбается, пытаясь сбросить с плеча тяжелую руку Ульфрика. - Ты не понимаешь. Легко в заснеженном Виндхельме, где над тобой не стоят Легион и Талморское посольство, которое живо интересуется каждым твоим шагом, быть самому себе господином. Я пытаюсь поддержать равновесие в стране...

- Какое же это равновесие? - спрашивает Ульфрик, крепче сжав его плечо, встряхнув молодого короля. Он пытается поймать ускользающий взгляд Торуга, пытается понять, о чем он думает сейчас. - Ты пытаешься всем угодить, но всем угодить невозможно. Очнись, Торуг! Народ любит тебя. Дай им шанс тобой гордиться, дай шанс расправить плечи, смело взглянуть в глаза Доминиону, молится нашим, нордским богам!

- Ульфрик, Ульфрик, - пытается урезонить его Верховный Король. - Каким нордским богам? Никто наших богов не трогает. Вот Кин, вот Акатош, вот Зенитар, вот наши храмы, лесные часовни, горные святилища. А Талос... Подумай, если такой ценой мы сохраним мир и убережем нашу землю от пожаров войны, от смертей и убийств - может быть, тогда стоит признать, что Тайбер Септим не так уж и свят?

Ульфрик опускает руки. Ему нечего сказать. Торуг наконец-то отвечает ему прямым взглядом зеленых глаз, и Буревестник видит, что это и есть его позиция. Он не понимает, что дело не в Талосе, не в Тайбере Септиме. Дело даже не в Великой Войне, а в том, что Доминион пытается возродить те времена, когда люди были всего лишь рабами, рабочей скотиной эльфов, бездушной, обреченной и покорной. Им бросали кость, чтобы те не подохли с голода, позволяли совокупляться, чтобы утолить самые низменные инстинкты - и чтобы у хозяев не было недостатка в рабочих руках. А когда человек слишком уставал, чтобы работать, проще было прирезать его, как свинью, а тело сжечь, чтобы пеплом удобрять цветущие сады вокруг айлейдских городов. Ведь эльфы - они совершенные, практически вечные, мудрые, им открыты сами тайны мироздания. А люди... Существа, чья жизнь подобна краткому мгновению, они как мотыльки: рвутся к пламени, в котором и сгорят. Люди не рождены для свободы. Они рождены быть рабами.

- Зачем ты призвал меня в Солитьюд, - спрашивает Ульфрик, наступая на Торуга. Торуг пятится, пока не упирается спиной в каменную стену, завешенную гобеленом. На гобелене выткано, как Исграмор и Пять Сотен впервые ступают на каменистые берега Скайрима, изрезанные отвесными стенами фьордов, в лесах которого ревут саблезубы, на ледяных косах белого песка нежатся хоркеры, в изобилии водятся дичь и птица. Атмора - колыбель человеческой расы, в Скайриме она делает свои первые шаги. - Зачем заставил меня покинуть мой древний, холодный, далекий Виндхельм? Где я, северный дикарь, спокойно сидел на своем каменном троне и никакой Талмор не указывал мне, как править моим народом?

- Оставь его! - подобрав юбки, к мужчинам бросилась Элисиф, вклинилась между спорящими, толкнула Ульфрика в грудь тонкими руками. Она провожала гостей, только сейчас вернулась с вечерней прохлады в зал. - Оставь моего мужа! Как ты смеешь сомневаться в правильности его решений?

- Как ты можешь быть так глуп? - спросил Торуга Ульфрик напоследок. Перевел тяжелый взгляд на королеву - та побледнела, съежилась вся, но не отступила. Оба они словно дети. Дети, испорченные лживыми речами и посулами Доминиона, который убеждает их в том, что быть рабами - и правильно, и легко, и приятно, и ничего не изменить, ведь Талмор уже показал свою мощь. Вы же не хотите, чтобы он показал ее снова, дети? Буревестник вышел из зала и в бессильной ярости врезал кулаком по каменной стене. Нет, он никогда не сможет его убедить. Никогда.

А если Ульфрик не сможет его убедить, остается всего один выход. Самый страшный, самый тяжелый, самый жестокий, после которого, может статься, двери Совнгарда уже не откроются для ярла Буревестника. Поэтому Ульфрик садится за стол и пишет. Несколько писем, одно - Галмару, другое - своим друзьям в городе, третье - Элисиф, остальные - ярлам Скайрима. И последнее, самое короткое, для Эленвен. Пусть знает, что он ничего не забыл. И что если мальчишку Торуга еще можно обмануть, уболтать, то Маркартского Медведя так просто не приручить. Буревестник вызывает к себе верного человека, Вунферта Неживого, мага, знавшего еще его отца и отдает ему письма.

- Что это ты старика в гонцы записал? - прищуривает один глаз брюзгливый Вунферт. Годы над ним не властны, будто бы он всегда был древним, как мир, сварливым, но крепким еще, несмотря на кажущуюся дряхлость, нордом. Ульфрик помнит его таким с детства. Сейчас он уже и сам стал ярлом, а Вунферт все не меняется. "Не живу, не умираю" - шутит маг.

- Мне нужен человек, которому я могу доверять. Достаточно умный, чтобы выйти и вернуться незамеченным, хитрый, чтобы не все сделать своими руками. Волшебник могущественный настолько, чтобы противостоять Талмору, если придется, - отвечает Ульфрик, похрустывая пальцами, разминая их, словно перед боем. Когда-то, очень давно, он схватился рукой за меч, занесенный над побратимом. Рассеченную ладонь долго лечили целители Легиона, потом, когда после бесконечной войны ярл попал домой, руками его занялся уже Вунферт. Неживой сказал, что жилы срослись неправильно, придется заново резать, заново и сращивать, иначе Буревестнику будет больно даже ложку в руке удержать, не говоря о клинке или секире. Так они и сделали. Теперь пальцы почти не болели, только если в дождливую погоду.

- Что ты задумал, мальчик? - спросил его волшебник, сложив руки на животе - письма он заткнул за пояс, прикрыл серым плащом. Маг умен и жесток, как северная рыба-убийца. Он любит только Ульфрика, сына своего старого друга и служит только ему. Ни с кем больше Вунферт не бывает так ласков. Ульфрик знает, что волшебник потерял обоих своих сыновей на Великой Войне, жена его недавно слегла от лихорадки. Никого больше в целом свете нет у Вунферта и он до смерти боится Буревестника потерять, потерять мальчишку, заменившего ему сыновей.

Ульфрик молчит, только вдевает меч в ножны - и вешает ножны на пояс.

- Сегодня меня ждет победа. Или смерть. Может статься, и то, и другое, - говорит он сумрачно. - Пусть Галмар позаботится о том, чтобы моя смерть не была напрасной. Или победа - не последней.