Сильный ветер срывал листья с деревьев и бросал их на гладкую прозрачную поверхность воды, которая покрылась рябью. На берегу озера, что расположилось неподалеку от маленькой батарианской колонии, стояли трое. Один был турианцем в зеленом костюме, так нелепо сидящем на нем. Дрелл. Выражение лица его ни о чем не говорило, но в глазах была глубокая печаль. На его плече же примостился странный зверёк, которого дрелл называл Тиной. Третьей была женщина, человек. На ней был одет черный официальный костюм. Из инструметрона звучала тихая музыка. В ней не было слов, лишь плач виолончели. Музыка придавала оттенок печали и горя. Тот, кому здесь возвели мемориал, пал героем. Никто бы и не подумал никогда, что у батарианцев бывают герои, но эта троица об этом знала. Он пожертвовал собой ради каких-то полгода безопасной жизни в галактике. Мало это или много не нам решать. У нас оставалось полгода до начала войны. Но, как когда-то сказал один человек: «разве можно назвать войной битву людей и мух?» Впереди был хаос, смерть, разрушения. Война это не здорово, это не круто и не весело. Это ужасно... Но жертва не будет забыта. Тот, кто пожертвовал собой ради благородной цели. Пусть он и был не самым приятным собеседником и не умел смеяться. Пусть он принимал все в серьез. Он оказался человечнее некоторых. Не внешность и истоки определяют тебя, а твои поступки. Угрюмо зависли в небе грозовые тучи. Несмотря на ветер они не уплывали, будто специально навевая тоску. Все молчали, но думали об одном и том же. Батарианец со странным именем Смит, не просил даже и о таком. Дело было сделано, но никто не уходил. Нельзя было сказать, что музыка была слишком печальной, но смешиваясь с мыслями и происходящим, она становилась такой. Троица еще долго разглядывала горизонт, не спеша уходить. Это был и долг, и желание почтить того, о ком память не сотрется еще очень долго.
Несколько лет спустя
— Если ты сложишь оружие, я оставлю тебе жизнь, — предложил уверенный в себе человек.
— Ты меня все равно пристрелишь, так зачем мне это делать? — отвечал турианец. — Лучше умереть с оружием в руках. Но не надейся, что меня убьешь. — Посмотрим, — двое стояли напротив друг друга.
В кобурах были заряженные револьверы. Сильный ветер рвал одежду, поднимал с дороги пыль и рассыпанные кем-то редкие клочья соломы. Деревянные стены захудалых домов были слева и справа, будто эти самые дома являлись свидетелями происходящего. Турианец рванул из кобуры оружие, прозвучали три выстрела. Человек крутанул револьвер на пальце и спрятал в кобуру. Турианец шевельнул мандибулами — три кровавых пятна расплывались на его одежде, перепачканной грязью. Он упал на пыльную дорогу. Когда он ступил на дорогу преступности, догадывался, что этим всё и закончится.
— Я снова тебя убил! Ты плохо стреляешь! — человек оказался мальчишкой лет девяти. Он улыбался победе, но был раздосадован, что его противник так легко пал.
— Что поделаешь, — вздохнул, поднимаясь на ноги Дарм.
Окружение было лишь игрой воображения: стены захудалых домов превратились в стены комнаты с красочными обоями, пыль исчезла, изменилась и одежда мальчишки. Вот только револьверы остались, но они были игрушечные. Такие перестрелки происходили всегда, когда в гости к Кэйрону и Кейти заглядывал бывший СпеКТР. Джим очень любил эти земные фильмы... Как же они называются? А! Вестерны! Так и появилась эта игра, в которой Дарм почти всегда был злодеем, а его фантазия дорисовывала картину происходящего, оживляя ее. Он бы выиграл, но огорчать паренька не хотел.
— Ну ладно, пойди, перекуси что-нибудь, потом еще поиграем. Дарм потрепал упрямо торчащие в разные стороны волосы Джима, и добавил. — Но, может, ты мне дашь динамит, а?
— Папа говорит, что тебе нельзя — это вредно для здоровья, — после всего что произошло, Кэйрон убрал подальше оружие, и со своими знаниями в анатомии пошел во врачи. Легко сдал все экзамены и тесты, или что там ему давали? Еще бы, с его-то памятью! — Ну ладно, перекуси, я скоро присоединюсь. Надеюсь, мама припасла для меня что-нибудь, — сказал турианец, и мальчишка побежал на кухню.
Бывший СпеКТР зашел в гостиную. Кэйрон что-то читал, на его плече важно разлеглась ящерка, а Кейти играла на гитаре турианца. На стене красовалась картина с удивительным пейзажем и корявой подписью.
— У тебя отлично получается, но стоит купить обычную, чтобы играть по-человечески, — отметил Дарм, присаживаясь в мягкое кресло и расслабляясь. — Почему у вас на кухне всё зеленое? Салаты, эти, как их? Киви! Суп хоть красный, но и в нем что-то зеленое плавает! Обои зеленые, ковры зеленые! Даже плафон, и тот бледно-зеленый!
— Что поделаешь, у Кейти любовь к зеленому, — улыбнулся Кэйрон.
— Ага, — кивнул Дарм и задумался под мелодию, взятую все из тех же фильмов. Или из других? До сих пор у него не получалось разделить музыку этих людей на разные жанры. Разве что на: нравится и не нравится. — Вот я всё голову ломал... Ты — дрелл, она — человек. Джим — человек. Как?! Это же не реально! Этого не могло быть!
— После Войны очень много людей было убито. Много семей — разрушено. Джим попал в приют для бездомных. Кейти предложила взять оттуда ребенка. Вот и семья образовалась, — спокойно объяснил Кэйрон, но уголки его губ поднялись. Он уже не был бесстрастен, как раньше, но оставался сдержан. — А ты так и не нашел свою половину?
— Ты же знаешь, эта дверь «для меня закрыта», — горько вздохнул Дарм. Кейти прекратила играть, а минутой позже из ее инструметрона зазвучала песня «Solitary man». — Со мной остались только мои шутки и друзья. Взрывчатку я уже не ношу, лицензия закончилась. Да и не было ее у меня!
— Дядя Дарм! Дядя Дарм! — вбежал в комнату Джим. — Я хочу стать как папа! Его снова по телевизору показывали! Вместе с великим Коммандером!
— Прошло уже столько лет, а этот момент еще показывают! — удивился турианец.
— Тебя тоже по телевизору покажут, но как папа становиться не надо — он вредный! И у него нет чувства юмора! Бери лучше оружие, и пошли разыграем сцену из этого... Как его? Салуна!
— Тогда я — шериф Вудроу! — важно вздернул подбородок паренек.
— А я буду одноглазым Тимом! — в свою очередь предложил Дарм. Турианец и парнишка ушли в детскую комнату, откуда вскоре раздался веселый смех и несерьезные угрозы. Дарм был хорошим дядей...
— И что, вы думаете, это конец? — спросила голографическая реклама.
— Ага, знаю. Дальше будет еще веселее, — недовольно произнес турианец, не спеша проходивший мимо. Он вытащил черный маркер, которым недавно озорник Джим разрисовал ему лицо, и подписал под рекламой на стене крупными буквами: «Да, это КОНЕЦ».