Настораживался от каждого звука в коридоре Такигава скорее уже по привычке – работа приучила, что тут теперь поделаешь. Теперь, после изгнания и в пусть и тусклом, но свете дня эти коридоры казались… да в общем и были вполне безопасными. Однако инстинкт самосохранения у него ещё функционировал… что сложно бы было сказать об одном самолюбивом идиоте…
Монах нервно откинул волосы со лба, стараясь не пускать в голову не самые приятные мысли. По сути, всё окончилось хорошо: дело завершено, призраки были изгнаны благополучно, хоть и успели неплохо потрепать нервы, и SPR уже заканчивал с упаковкой оборудования, после чего все собирались немного отдохнуть и пройтись по магазинам. К тому же, серьёзно никто не пострадал: как всегда, досталось Май – девушка была в синяках и царапинах с головы до ног, у Джона был слегка рассечён висок, а Ясухара немного повредил руку.
«И только этот идиот…»
Хошо одёрнул себя. Отвлекся от неприятных мыслей, называется. Чёрт побери, да он скоро начнёт ввести себя совсем как Лин! Только этого ещё не хватало!
Монах приблизился к нужной двери. Слегка помявшись и подумав, решил не стучать: мало ли, быть может, он спит… Поэтому он лишь осторожно приоткрыл дверь и просунув в комнату голову, привычно бросил взгляд в сторону кровати, ожидая увидеть Нару спящим, ну или хотя бы сидящим на кровати и с мрачным видом перелистывающим документы. Однако постель была пуста, хоть и не заправлена. Монах, озадаченно хмурясь, протиснулся в комнату целиком, и тут же увидел Сибую – тот стоял у зеркала, не обращая никакого внимания на вошедшего, и застёгивал пуговицы чёрной рубашки.
Хошо почувствовал, как потихоньку в нём зарождается желание прибить мальчишку на месте.
«Вот, значит, как? Значится, сначала мы погеройствовали, потом хлопнулись в обморок, потом досрочно выписались из больницы, потом опять в обморок хлопнулись и в больничку ехать отказались, а тащили нас в эту комнату по жутко крутой лестнице вот эти вот хрупкие музыкантские ручки? А мы, между прочим, несмотря на всю нашу неземно-прекрасную нарциссическую сущность, не пушиночка, а вполне полновесный парниша лет семнадцати?»
На сходность с Лином стало откровенно наплевать. В конце-то концов, повод злиться у них был разный – китайцу отчитываться перед отцом Нару, хотя, вряд ли стоит отрицать некое подобие дружбы между этими двумя типами. А у него повод… А, чёрт побери!
- Вы чего-то хотели, Такигава-сан? – эта фраза, произнесённая сухим деловым тоном, заставила монаха вздрогнуть и отвлечься от мыслей. Нару, несомненно, заметил его краем глаза, но оборачиваться явно не считал жизненно необходимым.
- Смотрю, ты уже встал, Нару? – жизнерадостно улыбнувшись, поинтересовался монах, решив пока повременить с откровенным раздражением. Всё-таки Нару сложно было устроить эмоциональный выговор, что порой проделывалось с не в меру безалаберной Май. – Не рано ли?
Нару взял в руки расчёску и принялся приводить в порядок встрёпанные волосы, коротко бросив:
- Не вижу необходимости залёживаться.
Хошо начало жестоко раздирать между двумя желаниями. Первое – откровенно высказать этому мальчишке кое-что наболевшее. Ему, правда, сильно мешало второе – отобрать расчёску и самому прикоснуться к этим волосам… и скорее всего, растрепать их обратно ко всем чертям.
- Так чего ты хотел? – повторил Нару, правда теперь уже куда менее официально – убедился, что монах пришёл один.
Хошо коротко выдохнул – несколько минут назад он отругал за безалаберность Май, за неуместный прикол – Ясухару, а также сцепился с Аяко, и ещё одной ссоры как-то не особо хотелось.
- Так ты в порядке? – Нару лишь хмыкнул, явно показывая, что вопрос откровенно глуп. – Между прочим, Май сильно волновалась, - добавил Такигава, явно оскорблённый реакцией начальника.
- От неё другого и не ожидалось, - пробормотал брюнет едва ли не машинально – отчётливо чувствовалось, что своим отражением в зеркале он был заинтересован куда больше.
Скорее всего, Такигава бы вскипел, если бы не успел изучить парня куда глубже. И сейчас ему виделась не только зацикленность на своей обожаемой личности – Нару явно бы напряжён. И Хошо думалось, что он знает причины.
Банальное желание быть на месте и всё проконтролировать – такой уж у начальника характер. Отвращение к своей силе, которая одновременно является самой большой его слабостью. Явное нежелание быть значимым в судьбе других и заставлять кого-то волноваться. Тайна, которая явно была, но о которой сложно было догадаться. Душа, всегда застёгнутая на все пуговицы, точь-в-точь как эта чёрная рубашка, что обычно на нём.
Хошо не был так наивен, как Май, чтобы полагать, что где-то в глубине души Нару может быть совсем другим человеком – более мягким и тёплым, и, возможно, даже умеющим искренне улыбаться, а не просто скалиться с ощущением своего превосходства. Для него Сибуя скорее являлся самоуверенным и гордым мальчишкой, явно считающим себя на порядок выше большинства людей, что, впрочем, никак не отменяло ни его ума, ни великолепного знания своего дела, ни, как ни странно, своеобразного беспокойства за остальных. Но видеть столь взрослого семнадцатилетнего парня всё равно было откровенно непривычно, и порой даже страшновато. А смотреть на эту напряжённую спину – просто-напросто больно.
Что там говорили про то, что монах ведёт себя совсем как папочка? Быть может, и правда – не волноваться за этих порой не в меру взрослых детей, с которыми приходилось работать, он просто не мог. Хотя забота о Нару явно не смотрелась, как отеческая… Слишком уж странен был этот мальчишка, и слишком…
Ноги несли вперёд сами, по уже устоявшейся привычке. По привычке же руки мягко, но решительно вытащили расчёску из ладони Нару, швырнули её в сторону. Стоя сзади, монах одной рукою обхватил парня за талию, другой осторожно провёл по волосам, каждую секунду ожидая, что Сибуя обернётся и оттолкнёт его, смерив насмешливым взглядом. Но Нару не сделал этого. Как и всегда. С самого начала.
Видимо, и у него уже выработалась привычка. Вот только Хошо до сих пор с трудом верилось, что к этому гордецу так легко прикоснуться.
Однако раз уж вновь не оттолкнули, то стоит этим воспользоваться. Такигава склонился и прикоснулся губами к шее парня, рукой скользнув по ткани рубашки вниз, к паху. Дыхание Нару по-прежнему оставалось ровным, даже когда зубы монаха принялись прикусывать кожу на шее и мочку уха брюнета, а пальцы недвусмысленно сквозь брюки поглаживали член. Мда, выдержка и самообладание у мальчишки определённо всегда были на высоте. Но рано или поздно он сдастся… Всегда сдавался, если не отталкивал. А он не отталкивал. Ещё ни разу. Поэтому Хошо лишь крепче обхватил парня за талию, прижав к себе, и принялся яростно целовать его шею, ощущая, как напрягается под тканью плоть Нару. Брюнет впервые сжал зубы и рвано выдохнул, борясь с желанием тихо застонать. Ну что ж, один-ноль в пользу монаха.
Однако Нару не собирался так просто сдаваться – ловко вывернувшись из рук монаха, он направился к двери. Такигава стиснул кулаки, глядя ему вслед.
- Ты опять забыл запереть дверь, - бархатистый голос, как и всегда, прозвучал насмешливо. Щёлкнул замок, и Такигава вздохнул.
Как и всегда впрочем. Нару ещё ни разу не уходил – он лишь запирал дверь, про которую каждый раз забывал монах. Однако где-то внутри всё равно каждый раз шевелился липкий и холодный страх, что вот однажды они окажутся по разную сторону дверей. Однако всё, что отразилось на лице Хошо – широкая, слегка похабная улыбка:
- А кто сюда зайдёт? Девушки пошли по магазинам – Лин сказал им, что ты спишь. Джон и Ясу с ними.
- Забываешь про Лина, - хмыкнул Нару, подходя.
Монах лишь усмехнулся – он был уверен, что если Лин и не знает, то вполне может подозревать об их этих странных отношениях. Китаец во всех отношениях был загадочной личностью. Однако эту мысль на половине прервал пристальный взгляд тёмно-синих глаз, направленный прямо на монаха, издевающийся и выжидающий одновременно. Хошо нервно сглотнул – ему всегда становилось не по себе – однако всё же шагнул к парню, обхватил за талию и крепко прижал к себе, намереваясь вздёрнуть подбородок Нару для поцелуя, однако тот поднял его сам, всё так же глядя на музыканта. Крышу монаха сорвало окончательно, и тот, не раздумывая, впился в губы парня, яростно целуя, получая более спокойный и прохладный, но всё-таки ответ.
Два-один? Или два-два? Впрочем, счёт теперь волновал уже в последнюю очередь. Монах всем телом ощущал, как все мышцы Нару, напряжённые прежде, теперь словно размягчались, становясь податливыми и послушными его действиям, как дрожь скользнула по телу парня, и он слабо, но уверенно приобнял одной рукой Хошо. Очередная странная полупобеда Такигавы над этим гордым мальчишкой состоялась.
Впрочем, он изначально был победившим. С того самого полуобьятья и поцелуя, которые монах объяснял сам себе жарой и, очевидно, помутившимся из-за неё рассудком. Он и Нару пытался это объяснить, но не успел – ещё при попытке извинения получил в ответ ту самую странную, издевающуюся и выжидающую улыбку и короткий, насмешливый вызов: «Продолжай». Хошо не знал, как понять его, но оставить без внимания не мог – явное пренебрежение и самоуверенность выводили из себя, вызывали желание проучить мальчишку. И так каждый раз, без оглядки на последствия и сомнения, что будут после. Впрочем, монах не сильно терзался ими – не таков был его характер. Он просто старался не думать ни о чём – всё равно никакой логикой это никак не объяснялось. Поэтому победа не могла считаться полной.
Впрочем, сейчас это было не так уж и важно, а точнее – не интересно.
Такигава, по-прежнему продолжая целовать Нару, почти вслепую нашарил пуговицы его рубашки, неловко, лихорадочно принявшись расстёгивать их. Делать это было жутко неудобно, но Нару совершенно не собирался делать этого сам, вероятно, мысленно насмехаясь над монахом, да и отрываться от его губ и сбрасывать его руку вовсе не хотелось – строго-то говоря, это было одной из немногих «ласк» от брюнета. Хотя вряд ли тут могло подойти слово «ласки» - скорее, очень прохладный ответ, что Нару, вообще-то, не против.
Эгоист. Ну да и ладно – все привыкли.
С пуговицами наконец-то было покончено, и Такигава, оторвавшись-таки от губ парня, тут же стащил с него рубашку, отбросив её куда-то в сторону кровати. Нару не сопротивлялся, но и помогать монаху никак не собирался, непривычно безвольно прислонившись к стене. Тусклый пасмурный свет из окна подчёркивал болезненный сероватый цвет кожи, как бы «нарцисс» ни старался выглядеть здоровым. Мальчишка, мальчишка, и кого ты хочешь обмануть?
Хошо вновь коснулся губами мочки уха Нару, спустился вниз, лаская языком прохладную кожу шеи, резко проводя пальцами одной руки вдоль позвоночника, а другой - теребя сосок. Нару вновь выдохнул сквозь сжатые зубы – всё это начало превращаться в сладостно-желанную пытку, отказаться от которой было невозможно. Впрочем, он никогда и не отказывался – то ли взрослеющий организм требовал своё, то ли странно было осознавать, что кто-то может не смутиться, принять вызов и подчинить себе, то ли просто иногда приятно было поддаться этой странной власти. Чем-то это было похоже на тот обмен духовной энергии, происходившей между ним и Джином, но иначе, а вот как точно… Впрочем, мысль осталась незаконченной – Такигава, резко наклонившись, принялся ласкать другой сосок и вдруг прикусил его, едва не вызвав стон, который Нару всё же удалось задушить в себе, не позволив ему вырваться наружу. Монах тихонько усмехнулся и, опустившись на колени перед парнем, принялся расстёгивать его брюки, гадая, окажутся ли когда-нибудь под ними розовые трусы в цветочек. Увы, каждый раз его поджидал облом в виде чёрного белья, которое, впрочем, смотрелось вполне очень даже… А, неважно! Бельё тоже мешалось.
- Из носков вас тоже вытряхнуть, Ваше Высочество? – усмехнулся монах. Нару вздрогнул, но принял вызов – к едким шуточкам он уже привык:
- Естественно, - произнёс он тоном, которым обычно объяснял Май, что она непроходимая тупица.
Такигава хмыкнул – он тоже привык к не менее едким ответам. Сграбастав парня в охапку, благо, сила вполне позволяла, он потащил его к кровати и довольно-таки бесцеремонно бросил на неё. Нару не успел даже удивиться столь непривычному обращению, как и брюки, и трусы, и носки были стащены с него окончательно, а монах вновь принялся бешено целовать его лицо и шею, заведя его руки ему за голову и придерживая их. Другой же ладонью он гладил торс парня, периодически как бы невзначай соскальзывая пальцами чуть ниже, что становилось причиной частого и сбитого дыхания – сдерживаться уже было невозможно. Тело разрывали сотни ощущений – успокаивающие, расслабляющие поцелуи плеч, буквально заставлявшие снять напряжение, сменялись посасыванием и покусыванием сосков, едва не вызывавших стоны удовольствия, а ладонь, и без того успевшая растормошить все нервные окончания на периодически выгибающейся спине, теперь окончательно переместилась сначала пониже пупка, дразнящее проводя по границе, дальше которой сохранять самообладание было бы уже невозможно.
Но монах явно не собирался заботиться о его самообладании – шершавые, грубоватые пальцы спустились вниз, по-прежнему дразня, лаская, пробегаясь между бедром и пахом, вернулись, как бы невзначай, но вполне ощутимо скользнув по напряжённой плоти. Нару глухо застонал и что-то прорычал сквозь зубы, явно досадуя на эту свою несдержанность. Монах лишь улыбнулся – своё дело он знал. Неважно какое. Жаль, что Нару никогда не краснел, даже от злости на себя – фотографии покрасневшего Нару явно бы пользовались спросом на аукционе. А уж обнажённого… Впрочем, отвлекаться было некогда – война продолжалась, и Хошо не собирался сдаваться, не доведя «Снежную Королеву» до громких стонов и криков. Порой удавалось, и сейчас Такигава продолжил добиваться своей цели, поглаживая член парня уже более настойчиво и активно, мысленно посмеиваясь над крепко сжатыми зубами Сибуи.
«Застонешь, никуда не денешься».
Такигава приподнялся, отпустив руки парня, потуже затянул хвост светло-русых волос и стащил с себя чёрную майку – в ней было довольно неудобно. Нару, с трудом приоткрыв глаза, где вместо насмешки уже почти читалась развратная просьба, следил за его движениями, как заворожённый – сложно было не признать, что монах привлекателен, не так, конечно, как он, ослепительный «нарцисс», но всё-таки… Шторы они так и не задёрнули, и было несложно разглядеть ровную желтовато-смуглую кожу, накачанный торс, короткий шрам чуть пониже груди – интересно, когда он его получил, до работы в SPR или после… Э, интересно? А, впрочем, нет… Особенно, когда потрескавшиеся кончики пальцев вновь принялись поглаживать бёдра, соскальзывая под коленные сгибы, что было очень… эээ…
Руки внезапно оказались на талии, резким рывком приподняли вверх, и Нару оказался полулежащим, не сопротивляясь ни капли. Не хотелось. Особенно не стало этого хотеться, когда язык монаха скользнул к пупку, прошёлся вокруг, и, спускаясь всё ниже, ласкал уже разгорячённую кожу. Нару изо всех сил пыталась удержаться от стонов, но когда губы принялись ласкать внутреннюю сторону бедра, тихонько зарычал от наслаждения, бессилия, и стыда. Впрочем, он сам поддался… и, не зря, наверное.... Язык оказывался всё ближе к паху, Нару до крови прикусил губу, но тело выдало его – спина выгнулась, словно стремясь подтолкнуть хозяина ближе к его мучителю.
Впрочем, через несколько секунд Нару сдал и стон, рвущийся сквозь сжатые зубы – когда чужие пальцы скользнули вниз, к яичкам, губы обхватили головку члена, а язык принялся дразнить её, сдерживаться стало уже невозможно.
«Доволен, сволочь?» - так и хотелось выдавить Нару из себя, но сил не было, да и желание всё больше угасало, когда губы и язык монаха принялись скользить по напряжённому члену. Тело не хотело отдавать отчёта в своих действиях – как тогда, когда Нару концентрировал свою силу в огромный шар: обратного хода уже не было, тело переставало слушаться своего хозяина, и поддавалось энергии… а теперь человеку, что было унизительно и приятно одновременно. Монах прибавлял темп, Сибуя уже не понимал, кто он и где – существовала лишь пытка удовольствием, с каждой секундой становясь всё острее, всё невыносимее. Парень метался, глухо стонал и тихо шипел, уже не испытывая никаких угрызений совести по поводу своей несдержанности, чувствуя приближение пика, желая его скорейшего приближения.
Острое всепоглощающее наслаждение накрыло с головой, растворив весь остальной мир, выгнувшись Нару негромко, протяжно вскрикнул, так и не удержавшись, а после прорычал что-то неразборчивое. Монах закашлялся, не совсем вовремя засмеявшись – всё же ему удалось победить наглеца. Поднявшись с кровати, он взял со столика пачку салфеток, достав одну, вытер руки и губы, и кинул их Нару, после чего плеснул в стакан холодного чая и выпил его залпом, что немного остудило голову. Второй стакан он выпил не торопясь, стараясь восстановить дыхание, успокоиться и справиться с возбуждением, после чего натянул майку обратно. Засунув руку в карман джинс, он вытащил мятую пачку сигарет, извлёк одну и принялся за поиски зажигалки. Она почему-то не находилась.
- Это ищешь? – отвлёк его от поисков хрипловатый голос со стороны кровати. Нару сидел, уже успев натянуть брюки и измятую рубашку (упс, кажется, она всё же оказалась на кровати…). В руке у него оказалась зажигалка монаха.
- Её, родимую, - хмыкнул монах, с ногами забираясь на кровать рядом с начальником. Нару не отодвинулся, лишь молча протянул зажигалку и попытался пригладить волосы, очевидно, намереваясь встать и привести себя в идеальное состояние. Монах, уже успевший прикурить, помешал этому, притянув к себе парня одной рукой и крепко обняв. Нару было дёрнулся, но поняв, что хватка Хошо была поистине медвежьей, бросил напрасные усилия, пробурчав:
- Прожжёшь рубашку – уволю.
Монах рассмеялся, поперхнувшись дымом:
- Не прожгу, - однако веселье уже покинуло его взгляд, и он опустил подбородок на голову парня, вдыхая аромат волос, стараясь не думать ни о чём. Меньше всего теперь ему хотелось бы встречаться взглядом с Нару.
Нормальные люди говорят здесь какие-то слова, да? Тогда они – ненормальные. Монах невесело хмыкнул, покрепче прижав к себе Нару и то ли с горечью, то ли с удовольствием отметив, что тот совсем не сопротивляется. А взлохмаченные волосы брюнету идут куда больше… Или просто так хочется прикасаться к нему как можно больше, каждой клеточкой тела… Глупо оно как-то.
Монах, рискуя обжечь лицо Нару, прикоснулся к его волосам рукой, в пальцах которых была зажата сигарета. Как говорится в дурацком, но всемирно известном женском романе – он подумает об этом позже.
Нару же попытался было застегнуть рубашку – эта странная полунагота смущала, будто бы душа вдруг стала распахнута, открыта – но вскоре махнул на это дело, хоть и всё же ухватился за неё, тщетно пытаясь защититься, скрыться… Однако, казалось, скрыться некуда от этого тепла, ощущаемого всем телом, чужого дыхания, запутавшегося в черных волосах, горького и едкого дыма сигарет… И, пожалуй, радовало, что монах сейчас не видит его, Нару, глаз.
Потому что Сибуя вовсе не ручался за свой взгляд, справедливо предполагая, что тот сдаст его с потрохами.
Тучи на небе медленно расходились, тусклый свет порой становился немного ярче, пока солнце вновь не пряталось за тучами. Значит, никто не будет задерживаться – вдруг будет дождь.
Значит, пора.
Главное – не смотреть.