Ничего, ничего особенного – ей просто нравилось её дразнить. Как кошка дразнит привязанную к дереву собаку, восседая на ветке и невозмутимо, с превосходством глядя вниз, изредка подёргивает хвостом.
Ну и «дерево» было вполне обаятельным – почему бы и нет?
Она всегда раздражала – слишком весёлая, слишком жизнерадостная… слишком любимая. Всеми. Какая-то простая школьница завоевала симпатию остальных едва ли не в два счёта – и оказалась своеобразным центром всей этой разношёрстной компании, всё внимание было обращено на неё… и это не могло не уязвлять. Но не тянуть к этой буквально излучающей свет девчонке не могло – даже Нару и Лин очень даже поддавались её обаянию. Масако – тоже.
Май можно было довериться – она не разболтает. Попросить помощи – поможет. И Масако всё больше с удивлением осознавала, что впервые в жизни у неё появилась самая настоящая подруга. Из числа живых, разумеется, что удивляло не меньше. Вот только Май не собиралась ограничивать круг людей, попадающих под её внимание, одной Масако.
А Масако никогда не учили делиться. Поэтому ей было довольно-таки досадно. Хотя признаваться в этом она себе не собиралась. Ей просто нравилось дразнить Май. Нравилось смотреть, как она, совершенно не замечавшая медиума, сразу же начинала коситься в её сторону, стоило только Харе завладеть вниманием Нару. Масако усмехалась и как бы невзначай прижималась к плечу последнего, краем глаза наблюдая за тем, как хмурится Май. В такие моменты Танияма действительно напоминала ей животное – собаку, которой приходится реагировать, на неприятную, но заложенную в мозгу команду.
Вот только сама Масако не замечала одной мелочи, видной, пожалуй, только Аяко. Медиум напоминала мико подопытную обезьянку, дергающую колокольчик для того, чтобы получить банан. Вот только вместо обезьянки была обаятельная девушка, вместо колокольчика – Нару, а вместо банана – внимание Май… Ну почти цепочка условного рефлекса.

Ничего, ничего особенного – ей просто хотелось с ней подружиться. Она ведь такая красивая – совсем как фарфоровые куколки, которые так нравятся девочкам. Но ведь с ней не подружишься, такие люди привыкли ко всеобщему вниманию, и им, вообще-то, плевать на людей попроще.
Масако почти не обращала на неё внимания, и это было вполне понятно. Но Май была пусть и взбаламошной, но очень дружелюбной, и была вовсе не прочь иметь хорошие отношения со всеми. Но – Масако она не была интересна.
Привлечь её внимание получилось неожиданно. Случилось это после происшествия в медицинском кабинете школы Ясухары, после того, как обрушился потолок и Нару закрыл собой Май. Масако тогда долго и пристально смотрела на неё, а, поймав взгляд Таниямы, отвернулась, фыркнув и вздёрнув нос.
Звено цепочки стало более чем очевидно – ревность. Раньше Май и предположить не могла, что Масако сможет приревновать Нару к ней… Ошибалась. И ошибку эту тут же поспешила исправить – внимание медиума откровенно льстило.

Ничего, ничего особенного – ей просто нравилось наблюдать за двумя глупыми маленькими девочками. Наверное, всякого рода исследователи тоже получают немалое удовольствие, глядя, как животное подчиняется нехитрому правилу ради того, чтобы получить удовольствие. Как обезьянки дёргают в колокольчик, чтобы получить банан, так и эти девочки дёргают в разные стороны Нару, лишь бы привлечь внимание друг друга.
Ну чем не условный рефлекс? И как же недалеко люди ушли от животных…
Но Аяко – не академик Павлов, и плевать ей на благо человечества, ей всего-то и хочется, чтобы эти дурочки были счастливы. Чтобы заметили, в конце концов, за своей ревностью, какие взгляды бросают друг на друга. Но ведь и не хотят признаться, хоть прямым текстом им говори…
- Да вы просто жить не можете друг без друга, - устало выдыхает Аяко, не успев увернуться от подушки, предназначавшейся Масако.
И тут же получает двойное гневное:
- Друг с другом не можем!
Ага, оно и видно.
Оставить бы их вдвоём в одной комнате, чтобы поговорили друг с другом… Но Аяко не уверена, что оно сработает. Попыталась однажды – явно было видно, что девушки на пределе и настроены на этот разговор, отлучилась надолго в душ, хоть Нару и просил не оставлять их обеих без присмотра… Разговор и вправду не обернулся ничем хорошим – Масако, выйдя после него из комнаты, пропала и едва не погибла, как и Май…
Так что всё, что остаётся – так это наблюдать дальше за этим дурацким дёрганьем в колокольчик по имени «Нару», пустив всё на самотёк. Видимо, пока сами не поймут…
Аяко с трудом удерживает тяжёлый вздох.

Но любая декорация рано или поздно убирается со сцены, даже если простояла на ней весь спектакль. И если в театре куда проще – поставил новую декорацию, начал новую пьесу… А в жизни?
Обеим не спится – грызёт тревога. Мысли об одном и том же – Нару уедет, закроет офис… распустит их всех. И Май думается, что, если почти со всеми остальными у неё ещё будет шанс встретиться, то Масако будет точно не до неё.
В постели становится невыносимо неудобно и жарко. Май встаёт и натягивает шорты и футболку, выбирается на улицу, усаживаясь на деревянных ступеньках, смотрит в ночное небо и думает, что звёзды и ониби чем-то похожи – может, и вправду эта легенда о том, что после смерти человека на небе появляется новая звезда, правдива… И одна из них принадлежит человеку, что помогал ей… и Масако.
- Интересно, которая? – шепчет она, и неожиданно получает ответ:
- Если верить миссис Дэйвис и Мори-сан – то самая яркая.
От неожиданности Май подскакивает и резко оборачивается. Масако стоит в дверном проёме и улыбается, не прикрывая рта рукавом. Впрочем, сделать этого она сейчас не может чисто технически – на ней короткий светлый сарафан, одолженный у Май. Ей он, пожалуй, идёт ничуть не меньше, и Танияма опять невольно задаётся вопросом – почему же Масако не носит европейские вещи, ведь она так прелестна в них, разве что только смотрится в них совсем девочкой.
- Ты ведь о нём думаешь, да? – Масако опускается рядом, не глядя на Май, всматриваясь в тёмную полосу леса.
- Да, - признаваться заклятому врагу невероятно трудно, но не сейчас. – Грустно это всё-таки…
Масако ничего не отвечает, и Май вдруг понимает, что история эта для неё совсем не грустна, ведь та привыкла видеть и людей, и духов одинаково – для неё они все равны.
- И грустно, что больше не увидимся, - начинает беззаботно тараторить Май. – Всё-таки…
- Не увидишься с Нару? – резко поддевает её Масако – слова девушки больно кольнули её.
- Ха-ха, ещё чего! – не остаётся в долгу Май. – Это ты по нему сохнешь, а вовсе не я!
- А с чего ты взяла, что я по нему сохну? – лениво отвечает медиум.
Ширма всё равно уже сорвана – что уж тут терять? Вот только прощаться с этой глупышкой ну совсем не хочется…
- Э, а разве нет? – слегка оторопев, спрашивает Май.
- Нет, - с губ срывается только тихий шёпот – на громкие признания совсем нет сил. Ведь так оно вымотало всё – и этот шантаж, и эти игры…
А летняя ночь словно бы располагает к тому, чтобы делиться тайнами – тёплый, душистый аромат цветов, бескрайнее ночное небо над головой… И негромкая, светлая музыка где-то вдалеке… Среди ночи? Ох, настучат кому-то соседи… Но от мелодии внезапно наворачиваются на глаза слёзы, и так хочется пожалеть саму себя, всегда сильную, а теперь вот – остающуюся в одиночестве.
- Эй, Масако, ты чего? – Май, недоумевая, обнимает ту за плечи, поглаживает по волосам, заглядывает в лицо. – Да вернётся он, вернётся…
Глупышка – не по нему ведь слёзы. Слёзы разные бывают, бывают и светлые – неясно от чего, неясно, почему. Просто лёгкая грусть на сердце, потому что пока ещё ты счастлива…
Масако встаёт, Май тянется за ней, по-прежнему пытаясь заглянуть ей в лицо. Глупышка, глупышка – смотри, ведь рыдания не сотрясают плечи, всего-то пара влажных дорожек блестят в свете звёзд и фонаря на щеках… А она такая встревоженная, милая… И Масако, не давая ей продолжить утешения и успокаивания, легко, едва ощутимо касается своими губами её губ.
Пахнут вишней. Так и думала. Тихонько усмехнувшись, Масако возвращается в дом, оставляя явно ничего не понимающую девушку во дворе.

…На следующий день Аяко понимает, что цепочка условного рефлекса наконец-то разорвана – Масако, посмеиваясь, пишет свой номер телефона на предплечье краснеющей от всеобщего внимания и отбрыкивающейся Май, грозным голосом запрещая мыть руки до тех пор, пока не позвонит ей…