Вдохнув лесной воздух, Аяко невольно поморщилась: отчётливо пахло чем-то гнилым. Аяко могла бы поспорить на что угодно, что он сродни тому запаху крови в доме Урадо, который никто, кроме Масако, уловить не мог. На сей же раз исходить он мог только от дерева.
Вся беда была в том, что прежде такого ей встречать не доводилось. У «живых», имеющих душу, деревьев аромат был довольно приятным, и у каждого – свой. «Мёртвые» городские пахли лишь листвой и цветами, но не более. Гнилью на памяти Аяко не пахло ни одно дерево.
Пройдя несколько метров, Аяко вышла на небольшую полянку, где одиноко росло огромное старое дерево. Гнилой запах усилился, и на этот раз к нему присоединилась совершенно реальная вонь, словно бы отчего-то разлагающегося. Стало понятно, что оба они исходили именно от этого дерева.
В ветвях, пялясь на мир пустыми выклеванными глазницами, в которых копошились белые черви, болтался полусгнивший человеческий труп.
Аяко отшатнулась и зажала рот ладонью. В душу закралось тревожное сомнение, дерево перестало казаться безобидным, и она развернулась, стремясь поскорее убраться отсюда, однако одна из длинных ветвей резко обвила её запястье, не давая уйти.
Аяко взвизгнула, но тут же попыталась взять себя в руки. Вырываться не стоило: дерево только оплело бы её ещё крепче. При себе был нож, которым она обычно срезала ветки, оставалось только ударить посильнее…
Не вышло: нож не смог справиться со слишком прочной древесиной. На лицо неожиданно брызнула кровь из надрезанной ветки, и дерево, всколыхнувшись от боли, пришло в движение. Аяко ударила ещё раз, срезав ветку полностью, и тут же бросилась бежать, отчаянно надеясь, что успеет. Желание дерева было слишком очевидно.
Надо было сразу сообразить, что «живое» дерево у отравляющей лес фабрики вряд ли может спокойно реагировать на людей.
Корень из-под земли вывернулся аккурат под её ногами, Аяко упала, и ветки вновь оплели её, выбив из рук нож и потащив обратно к дереву. Сосредоточившись, насколько вообще позволяла ситуация, она проговорила заклинание, и ветки, словно обжёгшись, отдёрнулись назад, но не дали сделать и пары шагов, вновь обвивая поперёк тела.
Аяко поволокло по земле назад, к дереву. Повторить заклинание не удалось – ветви тут же крепко обвили запястья, сдирая кожу. Другие протянулись вокруг головы, зажимая рот. Удивительно, что сразу не свернули шею – очевидно, дерево предпочитало для начала помучить незадачливых пленников. Аяко старалась не смотреть на своего предшественника, но получалось плохо. От зрелища мутило, от запаха тем более, и Аяко вырвало, но сплюнуть блевотину не получилось, и она осталась в рту, от чего стало ещё хуже. Ветка лишь крепче сжалась, вынуждая заглотить всё обратно, Аяко едва не захлебнулась: кислый вкус и осознание того, что сейчас отправляется в желудок, вызвало новые спазмы.
Плечо резко кольнуло. Скосив глаза, Аяко увидела, как тонкая ветка проколола руку, пробираясь под кожу, что-то нащупывая. Вновь накатила паника, и Аяко забилась в попытках освободиться, но тщетно: держали её крепко. А ветка тем временем продолжала двигаться внутри, прорывая мышцы. Аяко сама не знала, от боли или страха она кричала, не понимала, действительно ли та уже проколола стенку артерии и теперь ползёт внутри неё, жадно впитывая её кровь… Так и было, разве что ветка остановилась, но Аяко казалось, что та пробирается по артерии к сердцу.
Уколы почувствовались по всему телу: ветки пробивали кожу на руках, ногах, на теле, проползали сквозь ткани к артериям и венам, углублялись в них, высасывая кровь… Аяко уже давно не могла объективно воспринимать свои ощущения. Казалось, что ветви вспарывали живот, сквозь уши пробирались к мозгам, влезали в рот, чтобы добраться до кишок и прошить насквозь. Дерево шумело, бесновалось, принимаясь рвать свою жертву на части, а Аяко в шуме листьев почему-то отчётливо слышался голос, безумно радовавшийся, что может отомстить тем, кто отравляет его лес, и кричавший о своей ненависти к убивающим его мир людям.