Последнее время Друса стала замечать за братом Мартином, что он стал смотреть на нее совсем другим взглядом. Этот взгляд был долгим, изучающим, глубоким: в него можно было провалиться и упасть, как в жерло Красной Горы и падать - бесконечно долго. Этот взгляд не приносил ее душе покоя, как было раньше, когда она проводила с священником время в душеспасительных беседах. Напротив, сердце Друсы билось чаще, дыхание перехватывало, странная слабость появлялась во всем теле, сковывала ноги, поселяясь в руках, которые начинали ронять все, что держали - и блюда, и тарелки, и метлу, и шитье с иголкой, и спелые яблоки в подоле. Когда Мартин так смотрел на нее, Друсе всегда хотелось присесть, хоть на ограду, а хоть и на пол. И чтобы кто-нибудь вылил на нее ведро студеной колодезной воды. Но его взгляд не был одним из тех сладких, липких взглядов, которыми окидывают добычу мужчины, нет. Несмотря на то, что жизнь данмерской девушки была не так уж и добродетельна, порок не приносил ей удовольствия и был всего лишь вынужденным способом заработка, отчаянной попыткой выжить. Глядя в глаза этому странному священнику, темная эльфийка чувствовала себя так, словно она стояла на Вершине Мира и теплый ветер играл со складками ее платья. А если она оступилась бы и упала, то это было бы падение на цветущий луг, и вот тогда ее сердце и остановилось бы от счастья. Чувствовал ли он то же самое? Друса не знала. Но они могли бы смотреть друг на друга и молчать часами, годами, вечно, пока время бы не превратило их в два выбеленных дождями и солнцем скелета на ступенях часовни.

Иногда, за обедом, когда Друса обносила братию деревянным блюдом с хлебом и их с братом Мартином пальцы случайно соприкасались... Тогда священник становился особенно сдержан: простое прикосновение к обнаженной коже пробуждало пожар в душе. Данмерка думала, что знает мужчин, знает их желания, и что они - существа довольно предсказуемые и однообразные, но брат Мартин был совсем другой. Она не знала его и никогда бы не смогла узнать, если бы он сам не захотел впустить ее в свою строгую и прекрасную душу. Сложно было даже поверить в то, что он такой же, как и все, как меры и люди, что он ест, спит, сидит в нужнике или занимается любовью. Даже подумать о монахе подобное казалось немыслимым. Иногда, ночью, лежа в постели, темная эльфийка думала о том, какие на вкус его губы и испытывала священный трепет. Целовать его - словно целовать самого Боэтию в мужском обличье, все равно, что любить высшее существо. Постепенно Друса укрепилась в мысли, что если бы брат Мартин поцеловал ее, она бы умерла на месте, не перенеся такого потрясение

После обеда у них обычно были прогулки и беседы. Воровка и священник выходили из города и шли по заросшей дикими травами тропинке в лес, к заброшенным, разграбленным айлейдским руинам, величаво поднимавшимися из сырой от недавнего дождя земли, словно кости умершего исполинского животного. И двемеры, и кимеры, и айлейды, все они предпочитали строить свои роскошные дворцы под землей. И только люди полюбили строить города на поверхности, ближе к свету солнца. Друса и брат Мартин, шли вдвоем, по очереди несли корзинку для сбора лекарственных трав, забираясь довольно далеко в лес: так никто не мог помешать им вести бесконечные разговоры обо всем на свете. Наверное, гулять возле руин было довольно опасной затеей, ведь у данмерки не было ни зачарованного лука со стрелами, ни меча, ни кинжалов, но она все равно не беспокоилась. Сестра Нимуэ рассказала ей по секрету, что брат Мартин когда-то был довольно способным боевым магом, состоял в Гильдии и считался подающим большие надежды. Пока внезапно не оставил службу и не обратился к служению Девяти.

Друсе нравилось гулять с ним. Если не думать о всяких сердечных глупостях, Мартин был интересным собеседником, умным, чутким и сдержанным. Они искали корни Нирна, росшие, обычно, в заболоченных низинах или же у проточной воды. Корень Нирна - одно из самых редких и интересных растений, свойства которого практически неизвестны в современной алхимии. Мартин говорил, что когда они соберут достаточно Нирна, его отправят с почтой в независимую алхимическую лабораторию в Скинграде и, возможно, это послужит серьезным вкладом в исследование его свойств. Многие ученые волшебники встречались с этим растением в своих экспедициях в Валенвуд, но почему-то никто этим издающим мелодичный звон при росте корнем так и не заинтересовался. Заодно Мартин рассказывал ей о Лорхане, создавшем мир:

- И тогда другие Эйдра расщепили его, - Мартин пошел вверх по ручью, по щиколотку в ледяной воде. Если бы он был в ботинках, ботинки бы сразу промокли, но, по обычаю странствующих жрецов аэдра, он был в сандалиях и это значит, что с каждым шагом пальцы у него на ногах замерзали все больше и больше. Темная эльфийка предусмотрительно пошла по краю овражка, в котором тек ручей, держась как можно дальше от воды. Данмеры плохо переносят холод, в более прохладных регионах часто болеют. Это монах, выросший в стране, где каждые полгода наступала суровая зима, мог позволить себе идти прямо по студеному ручью.

- Ммм, не очень-то любезно с их стороны, - проворчала Друса, приподнимая юбки, чтобы спрыгнуть в овражек, на берег ручья - Мартин протянул к ней руки, чтобы подхватить и помочь спуститься. Она не могла не заметить, что он все-таки посмотрел на ее ноги, порочно открытые чуть ниже колена. Нужно задрать подол до колен, вдруг осенила ее мысль. И повод есть, как будто бы чтобы не замочить платье.

- Но Лорхан вынудил их создать Нирн против их воли, - заметил брат Мартин, опуская данмерку на землю. От его кожи и волос вкусно пахло, а ресницы у него были густые и каштановые. Почему-то Друса подумала о лошадях. О красивых и добрых больших лошадях с пушистыми ресницами и нежными глазами. И о собаках. Хотя слова "вы прекрасны, как конь и добры, как нордский волкодав" вряд ли прозвучали бы, как комплимент. Хотя у Друсы в детстве был серый волкодав нордской породы и он и вправду был очень ласковый и спокойный пес.

- Тем не менее, это не очень-то честно, - возразила Друса, одергивая платье и продолжая восхождение к роднику, питающему ручей. Где-то там и притаился дразнящий, звенящий, мерцающий в тени чащобы Нирн.

- Тогда Эйдра были жестоки. Там, где упало его сердце, возникла Красная Гора и Вварденфелл вырос вокруг нее, - данмерка даже замолчала от удивления. Ей-то о возникновении Красной Горы совсем другие вещи рассказывали. Когда это Лорхан успел уронить свое сердце в самый центр ее острова и с чего бы это было там вырасти горе? Горы не растут. Вулкан был сердцем Вварденфелла всегда.

- А у нас говорят, что Лорхан был предводителем армии людей. Он был жесток и неистов, но эльфийский герой побелил его... Я не слишком-то люблю мифы, призналась девушка, потирая плечо. Слепень, что ли, ужалил, отчего так горит и чешется? Платье было довольно открытым по данмерским меркам. Одежда Вварденфеллского кроя, традиционная одежда, обычно отличается почти полным отсутствием кроя как такового. Традиционное платье в Морровинде - в сущности, это бесформенная хламида с дыркой для головы. Таких надевается несколько, нижняя, хлопковая, всегда белая, без вышивки: ее край должен чуть виднеться из-под остальных платьев. Средняя хламида обычно в цветах Дома того, кто ее носит, если он принадлежит к какому-то из великих Домов, в цветах знамен его семьи или же любого, не связанного со сложной геральдикой Вварденфелла, оттенка. Третье платье обычно сшито из двух шелковых полотнищ, расшитых растительным узором, соответствующим времени года. Форма платью придается с помощью драпировки, пояса и множества брошей и заколок.

- Почему? Я имею в виду, почему ты не любишь мифы, - спросил брат Мартин, остановившись и вытирая пот со лба. Солнце близилось к полудню и день все разгорался летней духотой. Высокое, ярко-синее небо над едва шелестящими кронами деревьев казалось куполом из раскаленной эмали, зеленая листва сияла изумрудной зеленью в солнечных лучах, похожих на золотые клинки, пронизывающие редкие облака. Обычно так жарко бывает перед грозой, но на горизонте не было ни одной тучи, которая могла бы пролиться дождем на истерзанную зноем землю.

- Все лгут, - пожала плечами Друса, думая о Вивеке, который не смог уничтожить Нереварина, когда тот пришел в его город, ведь племена Эшлендеров уже были за возрожденного лорда дома Индорил, и многие города тоже поддерживали Нереварина. Если бы Вивек велел казнить его тогда, даже у вернейших последователей Трибунала возникли бы сомнения в официальной версии событий, произошедших бессчетные века назад на склонах Крансной Горы. - Все лгут, а боги жестоки. Там, откуда я родом, вообще правил Трибунал. Обожествленные предатели. Бросили лорда Неревара в битве, а сами стали богами и захватили власть.

- Даэдра честнее, - мрачно заключила данмерка, убрав, наконец, руку от плеча. Зазвенела неделька серебряных браслетов. - Они, по крайней мере, никого не уверяют в своей святости.

- Не говори так, - лицо брата Мартина на мгновение потемнело. Он даже остановился, вытянув руки по бокам, как легионер в строю. Ему бы сейчас доспехи Легиона, да их короткий клинок, невольно подумала залюбовавшаяся Друса. Сильная, красивого рельефа шея с натянувшимися на ней жилами, с нервно дернувшимся кадыком, крепкая спина, мускулистые руки, длинные ноги. Все, что скрывала его роба, данмерка уже давно разглядела... при разных обстоятельствах. Кто говорит, что подглядывать нехорошо, многое теряет. - Даэдра... Их истинный облик ужасен.

Друса на мгновение замолчала. В его словах зазвучала боль смертельно раненного зверя. Не просто так же это все, правда? Талантливый мальчик поступает в Гильдию Магов, учится-учится, продвигается по сложной их карьерной лестнице, становится все более и более сильным магом. Читает книжки, много тренируется, наверное, имеет доступ к даэдрическим артефактам, к трактатам и исследованиям. А потом вдруг раз - и оставляет Гильдию, в которой ему уготована блистательная судьба, надевает домотканую рясу и идет в Храм Девяти, как на войну с грехом. Совпадение? Внезапная переоценка ценностей?

- Я думаю, с вами произошло что-то, о чем вы не хотите говорить. Вам и не нужно. Я понимаю, - сказала Друса, тихонько коснувшись его руки. Она не понимала и не хотела понять, сказанное должно было хоть немного священника утешить: конечно, ее удары судьбы ничему особенно не научили. Судьба должна шарахнуть с силой молнии в бурю, чтобы человек так круто изменил свою жизнь. Но если бы темная эльфийка могла ему посочувствовать, она бы посочувствовала.

- Нет, - твердо сказал Мартин, посмотрев ей в глаза. О, эти ледяные глаза, полные голубого пламени! Они смотрели ей прямо в душу, к счастью, не всматриваясь. - Не понимаешь. Я знаю истинную цену милости принцев Даэдра. На мне лежит ужасный грех. Но Девять милосердны. Девять приняли меня тогда, когда все отвернулись от меня. Я и сам искал смерти. Только служение дало мне шанс начать новую жизнь.

Они стояли совсем близко, лицом к лицу. От брата Мартина пахло фиалковыми пастилками, которые он обычно грыз, сладкоежка. Данмерка подумала, что если никто из них никого не собирается никого сжимать в объятиях и целовать, нельзя позволять разговору держаться таким напряженным. Напряжению ведь может потребоваться разрядка.

- Смотрите, тот старый айлейдский город. Там довольно тенисто. Может быть, прервемся, посидим? - быстро предложила Друса, переводя разговор на самую мирную тему. Он взяла священника за руку и потянула за собой, в высокие кусты папоротников, преградившие путь к руинам.

- Стой, - удержал ее брат Мартин. - Ты смогла бы полюбить... клятвопреступника? Человека, совершившего ужасное преступление? Виновного во множестве смертей?

- Все зависит от человека и от преступления, - уклончиво ответила Друса, чувствуя легкое волнение. Не ошиблась: ее прекрасный принц не такая уж и золоченая статуя. Ах, как он смотрит, словно выжигает своими небесными человеческими глазами! Наверное, страдал все это время. Ночей не спал. Думал, как бы объяснится. Мартин, Мартин, если бы ты только знал... Она мягко улыбнулась, ответив по-данмерски уклончиво и многообещающе. - Если это тот человек, о котором я думаю, я верю, что он давно уже искупил свою вину.

И вот тогда брат Мартин и схватил ее в охапку. В его объятиях Друса почувствовала себя крохотной певчей птичкой, он мог бы легко раздавить ее хрупкие косточки в своих могучих руках. Его лицо дышало любовью, а тело - такой страстью, что ноги подгибались. Опять. Но подгибались или, скорее, раздвигались? Поцелуй был медовым и сладким, слаще, чем самые изысканные десерты Имперского города, и обжигающим, словно острейший хаммерфелльский перец. Он был жарким, словно дыхание пепельной пустыни. Жадным, как будто бы Мартин никак не мог насытится вкусом ее рта и властным, он требовал полного подчинения, безусловной любви. В то же время, прикосновение губ было нежным и трепетным, словно целовал не мужчина, а влюбленный мальчик.
Он обнимал ее, ее Мартин, тискал, как котенка и Друса чувствовала себя простой эшлендерской девчонкой, млеющей в руках своего милого, который никому и никогда ее не отдаст.

- Боги, я люблю тебя, - сказал Мартин, едва дыша, когда наконец оторвался от нее, как насосавшийся крови пепельный вампир. Друса медленно опустилась на траву - ноги отказывались держать ее - и он встал перед ней на колени, чтобы оказаться с любимой лицом к лицу. Отчего данмерке тогда показалось, что он некрасив? Оттого, что Мартин не особенно следил за собой, пожалуй, редко причесывал гриву своих взлохмаченных каштановых волос. Его черты дышали красотой и благородством, он был прекрасен, как сам Пелинал Вайтстрейк. А еще он кого-то смутно эльфийке напоминал...

- Я клятвопреступник и я люблю тебя, - горько усмехнулся он, всегда готовый найти в бочке отборного нордского меда ту самую ложку дегтя. - Даже служение Девяти я...

- Да замолчи ты уже, - возмутилась Друса, закрывая ему рот ладонью и нежно поцеловала в широкий лоб прирожденного философа. Убедившись в том, что священник больше не собирается заниматься самобичеванием, данмерка убрала руку от его губ и спросила. - Ты любишь меня?

- Всем сердцем, - просто сказал брат Мартин и это было ровно так, как он сказал.

- Ты сделаешь все ради меня? Тсс... - вкрадчиво спросила темная эльфийка и сразу же снова запечатала его красивого рисунка губы ладонью. - Нет, не надо говорить, кивни.

- Что ты задумала? - спросил брат Мартин строго, стряхнув ее руку. - Я не позволю...

- Ничего, ничего, - успокаивающе прошептала она, сразу же обнимая его за плечи, лаская широкую грудь под робой и целуя в прекрасные, классические рыцарские ушки. - Ничего, мой милый. Но ты должен будешь отпустить меня на три дня.

- Нет. Нет! - он попытался вырваться из нежных, но цепких объятий эльфийки, голубые глаза уже смотрели гневно. Брат Мартин собрался спасти ее погрязшую в воровстве и лжи душонку любой ценой. - Я не позволю тебе вернуться на порочный путь...

- Нет, милый, нет. Это не то, что ты думаешь! - быстро проговорила Друса, заискивающе улыбаясь. Она даже и не пыталась с ним спорить, просто дала возможность монаху разглядеть, как она юна, наивна и непорочна. При определенном освещении, четко выверенном ракурсе головы и твердом желании разглядеть в ней наивность и непорочность, конечно же.

- Не лги мне, - велел Мартин, схватив ее за руки. Он был пристрастен и суров, как вся инквизиция Трибунала.

- Но я... - начала было Друса, еще даже точно не зная, что придумать, но понимая, что вырваться из Чейдинхола на время нужно любой ценой. Дело больше не может ждать.

- Ты воровка, - сказал он обличающе и слова эти хлестнули ее, как плеть. - Только слепой бы не увидел, глупец бы не понял, зачем ты пришла в часовню. Но в тебе что-то есть... Что-то особенное. Внутренний свет. Ты чище и лучше многих людей, которых я знал, а повидал я немало. Ты еще не испорчена окончательно, Друса, но уже находишься под дурным влиянием, от которого должна быть избавлена. Я никуда тебя не отпущу.

- Мартин, Мартин, родной, - Друса поцеловала его руки, внезапно поняв, чем может его разжалобить. - Да, ты прав, во всем прав. Но люди, с которыми я связана... Они не отпустят меня просто так. Прошу тебя, дай мне все уладить с ними - и я вернусь к тебе, обещаю.

Как она убеждала его в том лесу, как целовала и обнимала, как сплетались тела под солнцем, чьи лучи несмело проникали сквозь кроны деревьев в чащобу, печально известный своим пристрастием к скууме и гуарам Крассиус Курио мог бы сладострастно описывать часами, маленький имперский извращенец. Друса не слишком-то верила в разговоры о распущенности Темных Эльфов, предпочитая думать, что так складывается судьба. Судьба складывалась на диво однообразно. Ах, Мартин, ее Мартин... Но она не позволила ему ничего, кроме крепких поцелуев, пары непристойных прикосновений и еще более крепких объятий, с горем пополам уговорив отпустить на пару дней в Имперский Город.

- Я вернусь и стану твоей навсегда, - шепнула она брату Мартину, млея и тая, понимая, что не следует к нему возвращаться, но так же испытывая некоторую мрачную уверенность в том, что не сможет его обмануть.