Друса стояла по пояс в траве, напитанной вечерней росой и чувствовала, как мокнет подол шелкового платья. Платье сползало с плеч и всячески норовило свалиться на землю - она поторопилась расстегнуть корсаж. Лучший шелк с вышивкой из "Божественной Элегантности", духи из "Позолоченного Графина", данмерка чуть не разорилась на одних приготовлениях ко встрече с этим упрямцем! Да, когда воровское фартовое чутье подсказывало ей, что - раз оставив брата Мартина, не стоило к нему возвращаться, нужно было свое чутье послушать. Метредель по этому поводу говорила так: "Я чувствую это своими кишками. А мои кишки не врут!". Внутренности темной эльфийки были начисто лишены дара предвидения, но зато ее собственный печальный опыт разных драматических глупостей хорошо справлялся с ролью кишок-предсказательниц. Некоторые люди - как та река из древней легенды, которую нужно то ли перейти, то ли наоборот, в нее нельзя войти дважды, то ли редкая птица долетит до ее середины... К брату Мартину подходили все три определения ужасной реки.

Немыслимо! Он выставил ее на улицу! Никто не смел так с ней обращаться! Друса была потрясена до глубины души. Она с трудом могла поверить в то, что Мартин мог проявить такую жестокость: или в то, что из священника, при всей его доброте, невозможно вить веревки. Воровка приняла его доброту и великодушие за слабость смертельно влюбленного мужчины и решила, что все будет как всегда. А вот и нет. В лавке доверия брата Мартина ее кредит был превышен и исчерпан. Она почувствовала себя обманутой. Все должно было быть не так. Может быть, ей пришлось бы вытерпеть недолгую сцену, а потом они бы славно примирились в постели, думала она. Так всегда бывает по законам жанра! Священник и его возлюбленная-воровка. Курио действительно любил такие сюжеты, но последние годы слишком увлекся гуарами.

Выставить полуодетую женщину в лес! Хотя и стоял теплый летний вечер, а до ближайшего жилья было рукой подать, эльфийка была вне себя от ярости. А вдруг бы стая волков, скажем, нашла ее по тяжелому шлейфу из запаха духов из священного лотоса, лаванды и ирисов? С другой стороны, накануне в таверне Друса вылила на себя этих самых духов с полфлакона, бедные звери получили бы тяжелейшее отравление и надолго потеряли бы нюх. Ну ладно, не дикие звери, а как же тогда лихие люди, огры, тролли, никс-гончие? А, ну да. Никс-гончие здесь не водятся, мерзостные твари, хотя из них получаются отличные сторожа для загородных усадеб.

Как у Мартина хватила совести вообще так с ней поступить, с хрупкой и беззащитной молодой женщиной? Думая о себе, как о "хрупкой и беззащитной молодой женщине" темная эльфийка чувствовала ни с чем не сравнимое удовольствие. О том, что она стреляет из лука, метко бросает ножи в цель и способна спрятаться даже в полуденной тени, воровка предпочитала вспоминать только тогда, когда ей было это выгодно. Да, она опоздала, конечно. Вместо обещанных трех дней ее не было три недели. За это время клирик часовни Аркея пошел на поправку и вернулся к исполнению своих обязанностей. А брат Мартин вернулся в свою лесную общину при Часовне Девяти. Но он должен был быть умнее и понять, что работа в Гильдии Воров - дело довольно сложное, опасное и материально выгодное, никогда не знаешь, сожрет ли работа день или неделю. Зато и выгоды налицо. Какая-нибудь швея или прачка трудится, не разгибая спины и получает несколько медяков в день. А тут ухваченный кусок добычи всегда бывает такой жирный, что переваривать его можно месяцами.

Он мог бы оценить то, что Друса его нашла. Могла бы и не искать - она дернула плечом, сгоняя сочного, жирного комара, начавшего пристраиваться к плоской темной родинке-сердечку на пепельной коже. Тут же вокруг одни поля, леса и деревья. Кто среди полей, лесов и деревьев за мили и мили езды от проселочной дороги может начать искать часовню, чтобы вознести хвалу Девяти? Фанатик. Или дурак. А я ни то, ни другое, вздохнула она. Хотя, нет: скорее второе. Неужели Мартин не понимает, что она старалась ради него? Теперь, когда у них есть деньги - данмерка не была ханжой и считала, что деньги для двоих должен доставать тот, у кого лучше получается - он может навсегда оставить эту древнюю часовню, скинуть свою дерюжную робу и переодеться во что-то, что лучше подойдет к цвету его волшебных небесных глаз. На густые каштановые кудри - берет, на пальцы - несколько колец и перстней, новые туфли, камзол и лосины, так, как одеваются знатные господа. Или панталоны и сапоги для верховой езды. Зачем им эта скучная, воняющая острым сыром и чесночной отрыжкой провинция, если они могут отправится куда угодно? Ах, Мартин. Мартин сказал, что только бесчестный человек думает, что у всех точно так же нет ни гордости, ни верности, как у него. Неужели он и правда думал, что когда станет клириком, Друса станет его женой?

Зябко поежившись, Друса обошла дом кругом - гордо подняв голову, мало ли, вдруг он смотрит за ней из оконца, затянутого бычьим пузырем - и направилась к стоящей поотдаль конюшне, где пахло сонными лошадьми, навозом и травой. Вот еще. Ночью она никуда не пойдет. Особенно через лес. Действительно, кто в здравом уме станет строить часовню Девяти посреди леса? Часовенка была очень старой, на крыше ее росло деревцо, а из стен, на уровне роста босмера, росли дикие травы. "Лесное братство Акатоша" было довольно маленьким монашествующим орденом. Вокруг часовни лепилось несколько покосившихся домиков-землянок, за ними раскинулось - хотя для участка земли размером с хаммерфельский ковер это было сильно сказано - поле братии, по краям окаймленное огородами. Мартин, хотя к нему и обращались, добавляя перед именем уважительное "брат" еще не принял сан клирика, который бы позволил ему жить мирской жизнью, женится, например - но и в монахи пострижен пока тоже не был, поэтому он жил при конюшне, ходил за тремя благопристойными, пожилыми кобылами, принадлежащему ордену.

В конюшне эльфийка нашла большую охапку свежего совсем сена, коснулась рукой - сено кололось и было не очень приятным на ощупь. В Имперском городе пошла мода на сельские пасторали, и горожане в седьмом колене грезили фермерской романтикой, ночью, проведенной в стогу с лукавой пастушкой или с молодым кузнецом, в зависимости от пола и пристрастий. Но Друса, некоторое время вынужденно проведшая в провинции, знала, что от парного молока непривычного желудком может вырвать, кости деревенских кур крепче эбонитовых посохов, в сене водится множество его прежних обитателей, а навоз не пахнет сельской романтикой, он пахнет навозом. Город, вот лучшее место для мера с головой на плечах. Интересно, Мартин сам все это накосил? Он похож на человека, который сам выходит на луг поутру - или когда там косят траву - с косой на широких плечах и... Впрочем, сейчас это уже не важно. Друса осторожно легла на просевшую охапку сена и кутаясь в свое роскошное и никому теперь не нужное платье, заснула, твердо решив забрать из лесного тайника вещи, настоящие свои вещи - кожаный доспех, лук и стрелы, отмычки и ножи - и никогда больше не возвращаться сюда.

Разбудил ее стук деревянных ведер, мягкие перестуки копыт. Мартин выводил кобылу из стойла и совершенно на данмерку не смотрел. Решительно расправленные плечи словно говорили ей: " Убирайся отсюда! Мое терпение не безгранично. Да, была ночь, когда ты оставалась, но сейчас день и тебе здесь не место". Пахали здесь на совсем старой кобыле, но та не выглядела заезженной или изнемогающей от тяжкого труда, словно за ней хорошо ухаживали, чистили, подпиливали копыта, вовремя водили к кузнецу и не скупились на ласковое слово, кусок сахара, морковку или яблоко. Мартин, все Мартин. Как же она ненавидела этого их чудесного брата Мартина, который стоял сейчас перед ней и держал серую в яблоках кобылу за недоуздок. Друса надменно запахнула платье, собираясь показать, что она тоже вовсе не так проста. Вид ее прелестей больше не предназначался для его глаз. Даже и не взглянув на нее, брат Мартин вывел кобылу с конюшни. Вот он сволочь бесчувственная, а?

- Мартин, - позвала она, особенно ни на что не надеясь, прижимая пальцы к губам. Лучше уж быть гордой до конца и совсем молчать, но попытка не пытка. Долгое время ей казалось, что Мартин то ли ее не слышал, то ли не захотел услышать, но он все-таки вернулся.

- Что бы ты не хотела мне сказать, - начал он, тяжело глядя на эльфийку. О, этот взгляд был тяжелее айлейдской колонны, раздавившей бедного Джо-Дарра, а он ведь был хорошим вором и ее другом. Бедный Джо-Дарр был мастером ловушек и считал, что ему-то в древнем лабиринте боятся нечего. Мда. Теперь Друса, кажется, повторила его ошибку. Она почувствовала себя вещью - и почувствовала себя грязной. Но это неправда! Данмерка не сделала ничего дурного... кроме, конечно, того, что воровала, любила воровать - и это отлично у нее получалось. Как мер может быть виноват в том, что делает то, что умеет?

- Я замерзла и промокла, - мрачно сказала Друса, обхватив себя руками.

- Это не моя забота, - холодно ответил Мартин, скрестив руки на груди. Оба они словно пытались своими сомкнутыми, скрещенными руками отгородится друг от друга.

- Если ты сейчас не дашь мне теплого молока, я заболею и умру, - предупредила эльфийка и заплакала от жалости к себе. Почему он ее не любит? Ведь она такая умная, такая красивая и все так хорошо придумала. А брат Мартин взял и вовсе вышел с конюшни, скрипнула веками несмазаная дверь - ушел в дом. Тут Друса заревела еще громче и горше, потому, что себя стало нестерпимо жалко. Почему жизнь так несправедлива к ней? Она - единственная дочь покойного Нереварина, воплощенного лорда Неревара Индорила, а ее мать - леди дома Хлаалу. Друса должна сейчас лежать на шелковых подушках, а раб-хаджит - кормить ее с золотого блюда скрибовым желе с квамовым молочком. Почему же ей все время приходится так страдать?

Что-то коснулось ее плеч. Старое одеяло? Брат Мартин накинул ей одеяло на плечи, легко подхватил на руки - и понес в дом.

Эпилог

- Ну а что теперь? - спросила Друса, обмакивая расческу в мед и с силой проводя по волосам брата Мартина. Он морщился, но терпел.

- Теперь клирик Эррандил отправляется в Имперский город, а я еду с ним.

- Как служка? - приподняла брови Друса. Привести Мартина в порядок было сложнее, чем казалось ей на первый взгляд. - Ты был бы очень красивый, если бы следил за собой.

- Для служение Девяти нужно не это, - ей казалось, потяни чуть сильнее и она оторвет ему голову.

- Если не для Девяти, то сделай это для меня. - эльфийка наклонилась и позволила ему себя поцеловать. - Почему ты не едешь, как клирик? Ты умнее и тебе есть, что сказать.

- Я пришел к Девяти не для того, чтобы добиваться положения в обществе, - нахмурился брат Мартин. И улыбнулся. - Кроме того, я грешен.

- Чем это?

- Тобой.

Он провел ладонью по ее голой коленке, которой она прижималась к его бедру.

- Прекрати, - засмеявшись, она оттолкнула его руку. - Я знаю, ты все время говоришь о том, что служишь людям. Но если бы ты был клириком, ты бы мог больше делать для паствы. Или как это у Девяти называется.

- Ты искушаешь ничем не хуже любого даэдра. Но нет - это все игры уязвленного самолюбия. Мне это не нужно. Мне нужна ты.

Брат Мартин схватил ее и усадил себе на колени, убирая волосы с лица. Друса потупилась, перебирая складки его робы:

- Я как раз хотела поговорить об этом... Знаешь, мне нужно будет уехать...

Брат Мартин стряхнул ее с коленей, как кошку.

- Ненадолго! - крикнула Друса, смеясь. - Мартин! Постой же! Я вернусь даже быстрее, чем ты думаешь!