Снаружи шел дождь: мелкий, нудный, моросящий, бесконечный дождь Предела, который падал бисерными россыпями с сумеречных небес и стучал, стучал по железным крышам. А под землей без устали работали бессмертные двемерские паровые механизмы, поэтому иногда камень дрожал, словно испуганная лошадь.
Глава юстициаров Предела, Ондолемар, сидел и писал - но не отчет, письмо. Писать личное письмо было немного непривычно: отвык за годы унылого прозябания в дыре, когда-то бывшей жемчужиной двемерского зодчества. Вот почему людей нельзя подпускать к мерским городам, вещам и механизмам: испортят, изломают, заплюют.

Он писал и улыбался, вспоминая о той, кому оно адресовано. Свеча чадила, отбрасывая на стены ломкие тени: его солдаты спали, посапывая. Возможно, это была именно та шпилька, которую ярл попытался воткнуть надменным талморцам в зад - лучшая комната Подкаменной крепости. Просторная, неподалеку от входа в двемерский город, раскопками которого занимается господин Колсельмо с племянником, от покоев ярла и от дверей в Маркарт. Лучшая - и одна на троих. Ондолемар промолчал: все же, многое ему хотелось сказать, но он не был уполномочен и, пожалуй, не захотел связываться. Он все равно не смог бы уважать ярла меньше: недалекий человечишка! Ондолемар солдат, офицер: спал и на земле, под открытым небом, в покрытой изморозью траве. Вряд ли это заставит талморца, подобрав края робы, бежать обратно в Солитюд, под крылышко к Эленвен.

"В тенях все еще крадутся талосопоклонники", продолжал выводить неровным своим почерком юстициар. "Они играют со мной, как разжиревшие мыши - с котом, уверенные в моей самовлюбленной недальновидности и своей безнаказанности. А я жду, пока они подойдут достаточно близко".
Письмо отвезет талморский курьер, поэтому Ондолемар мог позволить себе быть свободней в выражениях.
"Силталаурэ, рыжая лиса Санхолда", писал он, "Я с нетерпением жду дня нашей встречи".

Чистая правда. Даже перед лицом смерти Ондолемар не был так правдив. Но она не отвечала на его письма, возможно, они просто не доходили до нее, съеденные местными по дороге. Надежда таяла с каждым днем, а в тенях крались не только талосопоклонники, но и ужасное одиночество, и ярость, и отчаяние. И ощущение своей собственной отвергнутости, ненужности нарастало. Он понимал, что роняет себя, свое достоинство этими письмами: пора бы признать, что отвергнут женщиной, которую полюбил, но - не мог признать очевидное и в исступленном отчаянии писал ей, стискивая зубы, о том, как высоки звезды на Маркартом - и прочие отвратительные пустяки.
Ведь он хотел бы повалить ее на кровать и целовать до тех пор, пока губы не заболели бы. Впитывать вкус ее рта.
Перо застыло в пальцах.

Ондолемар отер лицо руками и разорвал черновик, для верности подпалив обрывки свечой и ссыпав их, догорающие, в медную двемерскую миску. А потом разделся, аккуратно сложил форму и лег спать. Потому, что дальше это все продолжаться не могло. Исступление, до которого его доводили письма, уходящие в никуда, отрицательно сказывались на службе.

Леди Санхолда вырвала его сердце, растоптала гордость, оплевала чувство собственного достоинства и заставила почувствовать себя грязью под ее не знающими изъяна ногами. Ондолемар был не просто горд, он был - сама гордость. Без гордости его не было вовсе, а зная, как унижался, он чувствовал, что растворяется в двемерском городе, как призрак былого величия его строителей.

А потом от нее вдруг пришло письмо. - пришло вместе с усталым гонцом.
"Душа моя, я на пути к Пределу. Отрасти свои чудесные волосы, ведь я хочу запускать в них пальцы, когда ты ложишься на меня", бесстыдно писала она, не опасаясь того, что местные могут и просматривать талморскую переписку. "Я так скучала по тебе, моя любовь. Но я привезу горы писем, которые писала здесь, в Винтерхолде, отвечая на присланные тобой, но отправить их не могла - здешней почте я не доверяю".