Анкано встал с постели, одернул ночную сорочку и неторопливым шагом подошел к узенькому, словно зрачок скучающего хаджита, окошку-бойнице, затянутому неровным, пузырчатым витражным стеклом. Талморский маг придирчиво поскреб слоящимся ногтем иней, наросший на витраже за ночь. Разумеется, огонь в камине погас: все потому, что очажный жар подтопил сосульки в дымоходе и те просто залили пламя, пока утомившийся за день представитель Доминиона Альдмери спал, разметавшись тонкими, словно паутинка, лунными волосами по сырым и холодным подушкам, подмерзающим на уголках.

Нет, это не "скайримское владение Винтерхолд на берегу моря Призраков". Не владение, а место, куда приходят умирать больные мамонты, кисло думал Анкано. Пустячная размолвка с Эленвен, и вот она уже сослала его с "дипломатической миссией особой важности" на самый крайний Север, где нет ни солнца, ни свежих фруктов, ни алинорского вина, где невозможно согреться, даже натянув на себя все форменные мантии разом. Эмиссар отлично знала, что ее изнеженный, чахлогрудый, болезненный, как и все чистокровные маги, любовник будет страдать, болеть, потечет ушами, захлюпает носом, снова начнет мучиться кашлем и сквернословием: Анкано и страдал. Все дело в том, что талморский эмиссар решила как следует наказать своего "сердечного друга" за чрезмерную самостоятельность: о, Эленвен была сильной женщиной. А Анкано был избалованным санхолдским красавцем, не привыкшим к необходимости думать, что именно и в каком тоне говоришь влюбленной женщине - за что и поплатился.

Волшебник раздраженно стряхнул с пальцев волну пламени, от которой серый зев камина моментально покрылся черной сажей: отсыревшие дрова вспыхнули, как спички. "Тысяча и одно применение боевой магии не по назначению", усмехнулся Анкано тонкими губами. Во время своего обучения волшебству он написал этот псевдонаучный трактат в шутку и вскоре, несмотря на строжайшую анонимность авторства, стал известной личностью среди алинорской "золотой молодежи", стараниями родителей приговоренной к скучной и размеренной жизни в роли учеников именитых магов вечно вдали от родных городов. Конечно, за извращение принципов Высокой Магии признавший свое авторство вольнодумец был строго наказан и даже - на словах - признал свое легкомыслие и извинился, но - сердце его ликовало. Анкано всегда верил, что иногда чувство глубокого удовлетворения от свершенного с лихвой искупает строгость наказания.

И что же Эленвен на него так взъелась, скажите на милость, рассеянно думал волшебник, набрасывая на плечи дурно пахнущую медвежью шкуру. Его мутило от этих охотничьих, варварских запахов - на ум приходили некоторые законы лучников Валенвуда, тогда слабого желудком Анкано начинало тошнить - но на холоде ум отказывался размышлять и анализировать, в нем билась пойманной птицей одна-единственная мысль: ванна! Горячая! Дымящаяся! Обжигающая! Не вылезать ценой собственной жизни, держать круговую оборону!

Все же, Эленвен не права, продолжил свои размышления дрожащий от холода талморец. Ну и что, что она застала его с той босмерской служанкой: допустим, Анкано ответил Эленвен грубо. Но она ведь начала бить стеклянные тарелки и бросаться огненными заклинаниями: маг абсолютно точно описал ее поведение, назвав истеричкой. К тому же, эмиссар во всем виновата сама. Это она пыталась добиться от него согласия, не допуская до тела: что же, высокородный Анкано из Санхолда должен скулить у ее ног, вымаливая ласку? Конечно же, нет, надменно отмел все предательские мысли о принесении извинений талморский маг. Он еще никогда и не перед кем не извинялся и начинать не собирается.

Поэтому он, Анкано, до сих пор здесь, в Винтерхолде.
Потому, что девиз его семьи - "Не склонюсь".
А жаль. Будь их девизом, скажем, "Прости меня, дорогая", возможно, Эленвен даже взяла бы Анкано с собой в ту поездку в Сиродиил, печально думал волшебник, судорожно согревая прерывающимся надсадным кашлем дыханием обожженные холодом пальцы.