Пахнут руки привычно ладаном,
прикасаются жарко к телу.
И себя проклинать мне надо бы —
только стоит ли это делать?

Запах мускусный кожи шелковой
затуманил багрово разум.
И вонзается в мозг иголкою —
буду адом за грех наказан.

Утешался я лаской проклятой
и греховным разрядом дрожи.
Искушаешь? А может, опыты
Ты проводишь, великий Боже?

Но не вижу Тебя я, Господи,
в этом мальчике гибко-томном.
И пропитаны страстью простыни,
а молитва сменилась стоном.

В его карих пороки искрами —
ослепи поскорее, Боже!
Не расслышал молитвы искренней?
Или слишком на хрип похожа?

Наяву и во сне так явственно
соблазняет его улыбка.
И доносится с неба яростно:
«Проклинаю!», и тает зыбко.