У Амелл в голове — ветер, а на небольшом столике в общей спальне чародеев — бардак из старых писем, книг по духовному целительству и небольшой коллекции метательных кинжалов. Лезвия некоторых покрывают чудные узоры, других – неаккуратные кляксы и разводы въевшейся крови, застарелая ржавчина. Каллен, заглядывая в редкие часы дежурств в спальни магов, надеется, что это всего лишь увлечение, всего лишь отбитые в бою или подаренные куски стали. Храмовник боится, что кровь на кинжалах в действительности принадлежит ей, а не какому-нибудь призрачному, давно мертвому человеку, и постоянно проклинает того, кто поставил ее стол около дверей. Будто бы он знал, что взгляд рыцаря-капитана так и будет задерживаться на чужом холодном оружии, спешно спрятанном под бумагами! Амелл совершенно не умеет врать: мгновенно покрывается какими-то несуразными розовыми пятнами и мямлит, словно ученик, не подготовившийся к уроку.

Каллену до сих пор снятся кошмары, где она, такая привычная, хоть и поседевшая в свои двадцать, с длинным узким шрамом от виска к шее, смотрит на него безразличными темными глазами, говорит чуть отстраненно и считает, что у нее не было более верного выхода. Церковное солнце на лбу кажется нарисованным и ненастоящим. Стоит протянуть руку, коснуться – и краска размажется, она беззаботно улыбнется, передернет плечами, может, выразится, по привычке, крепко да исчезнет за ближайшей дверью, оставив его, как обычно, разбираться. Только вот это солнце – клеймо, нет краски, которую можно было бы стереть, и храмовник в силах только смотреть в безразличные глаза и не находить в них той привычной, родной, глупой, седой девчонки.

Амелл нетерпелива, вспыльчива и немного наивна. Каллен знает это чуть ли не лучше – а, может, и правда, лучше – других, имея неосторожность действительно видеть, как спасала Круг Героиня Ферелдена. Она до сих пор не изменилась: верит в то, что вряд ли когда-нибудь произойдет, хочет действительно мира (или мирного сосуществования) между магами и храмовниками, и у нее мечтать об этом действительно слишком много причин. Амелл нельзя переубедить, что она не права. Амелл – человек, который верит и в себя, и в других, и в лучшее будущее. Потому Амелл – страшный человек. По крайней мере, рыцарь-капитан думает, что такая, как она, когда-нибудь действительно затеет восстание, несмотря на то, что в Ферелдене магам живется на порядок лучше. Амелл ведь хочет свободы, и Каллен ее понимает. Он тоже хотел бы быть свободным.

***

Амелл устало помассировала виски, снова заглядывая в старый потрепанный жизнью не хуже нее самой фолиант. Начинало казаться, что буквы действительно, подчиняясь какому-то заклинанию шутника, прыгали в стороны и складывались в совершенно неправильные слова, которые явно не должны были бы встречаться в труде о Стихийной Магии. Конечно, некоторые, чисто теоретически, могли и приписать непоседливые ученики или храмовники, не обделенные Создателем чувством юмора, но в это слабо верилось. В конце концов, эту книгу покрывал такой слой пыли, что, волей-неволей, стоит засомневаться – а не брали ли ее последний раз в руки века три-четыре назад?

«Все. На сегодня все. Точно. Достаточно уже», — подумала магесса, сладко потягиваясь и пытаясь подавить рвущийся наружу зевок. Природная упрямость никак не хотела сдаваться под натиском потребностей тела. Буквы уже даже переставали скакать и просто сливались в бесконечную неразборчивую вязь рисунков, чем-то напоминающую доллийские татуировки. Но среди непрерывных узоров почему-то выделялись слова. Снова.

«Расскажи кому-нибудь, не поверят ведь. Совсем с ума сошла. Каллен бы посмеялся, наверное, узнай, что мне его имя в талмуде по Стихийной Магии мерещится», — Амелл невольно заулыбалась, представляя нынешнего рыцаря-капитана в хорошем настроении. Фактически единственный храмовник, оставшийся после трагедии во время Мора, теперь будто специально старался с ней не встречаться в коридорах или библиотеке. Впрочем, магессу все сторонились, даже только-только попавшие в Круг дети через день-другой начинали убегать, стоило с ними только поздороваться. Каллена, который не улыбался больше, это и не спасало, когда девушке становилось невозможно существовать молча. И его некая отстраненность ее совсем не смущала: он продолжал смотреть так же, разве что теперь не заикался и не краснел. А, может, Амелл просто пыталась себя успокоить, выдумывая того, чего не существовало.

«Ох, Святая Андрасте, как глупо все выходит. Как глупо…»

Магесса захлопнула книгу и, оглядевшись, встала, намереваясь вернуть ее на место, чтобы продолжить свои занятия уже завтра. Несмотря на то, что опыта у нее было хоть отбавляй, научить кого-то чему-то задачей являлось почти что невыполнимой. Теоретических знаний явно было намного меньше, нежели практических, а ученик, которого ей все же после нескольких месяцев доверили, к сожалению, мысли читать не умел. А если и обладал таким талантом, то вряд ли бы признался.

— Почему Вы не в спальне, Амелл? – голос храмовника прозвучал грозно. Даже чересчур грозно, что девушка и испугаться не подумала, только как-то криво ухмыльнулась. Мысли в голову лезли совершенно отстраненные: о том, что пора бы попросить кого-нибудь снаружи прикупить ей новые ботинки, а то в этих, действительно, можно только бродить по бесконечным помещениям Круга и только; о том, что завтра, наверняка, снова придется убеждать маленького эльфенка-мага, что она отнюдь не страшный малефикар, как многие говорят, а просто чародейка; о том, что врать, особенно – детям, нехорошо, но по-другому нельзя; о том, что врать самой себе еще хуже.

— А Вы меня ждали, капитан? – слова вырвались сами собой, и отступать было уже поздно. – Извините, если разочаровала. Или еще не поздно исправиться?

— Все шутишь? – как-то неуверенно поинтересовался Каллен.

— Надо же жизнь себе как-то разнообразить. Знаешь ли, после путешествий по всему Ферелдену и исследований несчетного количества пещер, Глубинных Троп и еще только Создатель знает каких мест, здесь как-то совсем уныло, тебе так не кажется? Тихо, размеренно, предсказуемо… – девушка безразлично пожала плечами, но согнать с лица подозрительную улыбку так и не сумела. – Или тебе хотелось, чтобы я не шутила?

***

На самом деле Амелл милосердна и ничуть не цинична. По крайней мере, Каллену очень хочется в это верить. Мор наградил ее узким шрамом, несуразными морщинками на лбу и какой-то противоестественной замкнутостью, отстраненностью. Она может улыбаться, шутить и, глупо хихикая, говорить, что скоро в Круге станет совсем пресно и можно будет засыпать только под однообразное бренчание доспехов. Но ее глаза больше не меняются – в темном, совсем не янтарном взгляде проскальзывает раз за разом грусть и одиночество, и весь смех кажется грязной, недостойной пародией.

Амелл слишком давно привыкла не унывать и, должно быть, верит, что у нее это получается хорошо. Раньше она была настоящим ребенком Круга, не сомневающимся, что здесь и так всем будет лучше, что это – правильно. Правильно, что храмовники отлавливают отступников; правильно, что забирают детей от матерей и отцов; правильно, что убивают или усмиряют тех, кто не прошел Истязания или был заподозрен в изучении запрещенных практик. Только теперь магесса уже другая. Не дитя храмовников – свободный журавль, посаженный насильно в каменную крепость.

Но Амелл действительно милосердна, и Каллен слишком хорошо это помнит. Она тогда его не послушала, не убила всех, как он требовал, лишь колотила бледными руками барьер, говорила что-то, успокаивала… Все ее слова смешались в голове в неразборчивый, неразличимый среди сотен сводящих с ума голосов шепот. Но потом Амелл прорвалась даже сквозь магию крови и, по-детски кусая губы, начала утверждать, убеждать, что больше никто и никогда не заставит его так мучатся, не будет показывать ее, искушать.

Каллену все это кажется сном, потому что через несколько часов, залечив раны своим спутникам, магесса ушла, хотя обещала быть рядом.

***

— Ты что творишь, Амелл?! – на этот раз голос рыцаря-капитана прозвучал ошарашенно. Уверенный, но удивленный, пожалуй, даже впечатленный храмовник, не знающий другой участи, как вылавливать беглых магов, выглядел непривычно и странно. Словно бы его подменили. Или свели с ума в особо спешном порядке.

— Должно быть, что хочу. Не находишь, что это чем-то напоминает свободу? Все дело в выборе, да? – прошептала магесса. Ей давно и дико хотелось сделать нечто подобное, но, все же решившись, отогнав все страхи, оказалось, что этого – мало. Каллен так и оставался чем-то недосягаемым за этими блестящими доспехами, словно древняя статуя: стоит постучать, и услышишь только звонкий гул, будто внутри ничего нет. – Ты считаешь меня малефикаркой, да? Опасной, как и все остальные? Или нет?

Храмовник промолчал. Может, ему действительно нечего было сказать. Может, он просто не хотел ничего говорить.

— А ты чувствуешь, Каллен? – девушка чуть сильнее сжала его руку в латной перчатке. Вряд ли это было ощутимо.

«Весь словно из стали. Или из камня. Закрылся, бейся – не бейся. Архидемона, Матку и Архитектора вместе взятых разговорить легче было. Ну, или с ними хотя бы было понятно, что делать», — Амелл помотала головой, отгоняя ненужные мысли. Иногда – в последнее время все чаще – ей начинало казаться, что, вместо решения проблем, их легче устранять. Порою это было верным выбором. В этот раз внутренний голос подсказывал, что невзгоды душевные таким образом не исчезнут, а лишь больше расплодятся, еще глубже пустят свои острые, словно ножи, корни.

Тонкая ручка скользнула по сияющему нагруднику, выше, к щетинистой щеке. Магесса, чуть приподнявшись, совсем легко коснулась губами подбородка и тут же отстранилась.

«Поздно. Как глупо все было…»

— Спокойной ночи, капитан. Наверное, Вы тоже уже сделали свой выбор, — она, нервно передернув напоследок плечами, направилась в сторону двери, закусив губу.

«Больно, когда рушится последнее, за что мог бы держаться».

***

Амелл, как ребенок, наивна. Магам верить в чудо не положено, ведь они сами их творят, повелевают стихиями, лечат и проклинают людей. А она верит. Для нее возможен и мир во всем мире, и спокойное, равноправное существование рядом храмовников с чародеями. Единственное нереальное, неосуществимое для магессы – спокойствие и мир в собственной душе, окончание глупых метаний из стороны в сторону.

Амелл доверчива. Маленькой девочкой она верила в фей, подростком – в светлую, вечную и простую любовь и, пожалуй, счастье; искренне считала все сказки былью и совсем не прислушивалась к древним легендам. Сейчас она верит в то, что рано или поздно все будет хорошо. И все равно, как именно: пожалуй, даже смерть является неплохим окончанием истории.

Амелл любит и уже только от этого вправе считать свою историю счастливой. Ей есть, ради кого жить и не умирать.

***

— Не уходи, Амелл. Я… чувствую.

Она обернулась. Растерянный, будто из другого мира, Каллен вцепился ей в запястье и сжимал его так, что сразу становилось понятно: не отпустит.

А она и не хотела уходить. Никогда не хотела.