Закончилось все так, как закончилось; спустя несколько месяцев можно смириться и даже считать – так лучше. Лучше для всех. Для города, в котором, словно в водостоке, собиралась дождевая вода-кровь, для всех них.
Для Мередит – в том числе.
После того, как Защитник выдал своего приятеля-отступника – и после того, как в Церкви обнаружили готовую взорваться смесь селитры с драконьим камнем, Киркволл содрогнулся, спешно, истерично меняя власть.
Мередит помнит смутно. Защитник пригласил в Киркволл Ищеек, был долгий мучительный процесс, грязный – грязнее Клоаки только Казематы, старая истина Города Цепей.
Мередит помнит очень, очень смутно.
Обрывками, похожими на клочья жженой бумаги. У нее почему-то отобрали меч – на этом настаивал Защитник и этот нахальный гном Варрик; гном утверждал, будто знает, откуда взялось оружие.
Несколько недель Мередит думала, что сходит с ума без сладкого пения, чистого и прохладного, точно родниковая вода; то пел лириум, теплый и неумолимый, словно глас самого Создателя в ее руке. Но потом – не без помощи магов, нужно признать, — ей стало лучше; и после недлинного суда рыцаря-командора отправили в отставку. Это была почетная отставка – имение в Верхнем Городе (правда, на самом отшибе Верхнего Города), пятьдесят золотых ежегодной «пенсии».
Однако не это помогло Мередит смириться с судьбой. Тот же процесс – Защитник и Ищейки против храмовничье-мажеской власти Киркволла завершился… можно сказать, в ее пользу.
Она выиграла тот бой, что был для нее важнее прочих.
Бой с Первым Чародеем Орсино.
Как и стоило ожидать, в его комнате нашли книги по магии крови; сам эльф клялся, будто лишь интересовался исследованиями, никогда не применяя проклятое искусство на практике, но толпа требовала мести – в конце концов, один из магов чуть не убил саму Преподобную Мать, а еще выяснилось знакомство Орсино с киркволльским маньяком… обвинений оказалось достаточно, чтобы Первого Чародея постигла заслуженная кара.
Усмирение.
Мередит, уже смещенная и не имеющая никаких прав, добилась возможности присутствовать на ритуале. Это было личное. Это было более личное, чем месть духу собственной сестры – когда Мередит умрет, она найдет проклятую суку почему-ты-продалась-демону, и выбьет ее бесплотные мозги. Но Орсино отравлял жизнь Мередит в течение долгих тринадцати лет, а поэтому она совершенно забыла о песни лириума и собственной отставке.
Она надеялась, что эльф будет валяться в ногах храмовников, умоляя пощадить. В конце концов, он всегда… почти боялся Усмиренных; настолько, что избегал лишний раз проходить мимо пустоглазого экс-мага.
Орсино… разочаровал. Или напротив, сумел сохранить достоинство; Мередит знала его достаточно хорошо, чтобы рассмотреть холодный пот и дрожащие руки, но только просил прощения у Защитника – «клянусь, если бы я знал, чем занимается Квентин…»
Ему не дали договорить. Защитник развернулся, покидая зал. Да, теперь он стал новым наместником – а новым рыцарем-командором стал Каллен, Мередит почти не возражала, он хороший мальчик и справится со своими обязанностями.
Усмирение – довольно интимный ритуал.
— Нельзя, чтобы Орсино оставался в Круге. Напоминанием обо всем, что было, — Мередит по-прежнему настаивала на Праве Уничтожения, только мысленно. – Я заберу его… позабочусь о нем.
Каллен, проводивший ритуал, брезгливо дернулся. Но согласился.
Весь Киркволл, в конечном итоге, мечтал избавиться от тех, кто напоминал о противостоянии магов и храмовников.
Так Орсино попал к Мередит.

Позже она спрашивала: почему с ним так?
Обычно Усмиренные лишены эмоций и чувств, но собраны, самостоятельны, и как всегда считала Мередит, куда разумнее «нормальных» магов. Но что-то не заладилось, Орсино не повезло.
Вернее, как объяснили: чем старше маг и чем сильнее, тем крепче его связь с Тенью и тем серьезнее Усмирение разрушает его личность. «Поэтому, монна», — мальчишка из Казематов ежился, озирался и переминался с ноги на ногу, — «…обычно Усмиряют сопляков, еще Истязаний не видавших. Они потом нормальные, ага… почти нормальные».
Орсино не ученик.
Орсино куда хуже других Усмиренных.
Чаще всего он почти не двигается, если не прислушиваться к ровному мерному дыханию, его легко принять за мертвеца. Впрочем, выглядит абсолютно здоровым – даже будто моложе прежнего, Усмирение разгладило мимические морщины, лицо эльфа гладкое, фарфорово-гладкое и кукольное. Ярко-зеленые глаза не моргают. Знак на лбу кровоточит – неровно поставленный, словно Орсино в последний момент отдернулся от лириумного клейма. Мередит порой тянет собрать капельки рубиновой влаги с алебастрово-белой кожи.
Орсино приходится кормить с ложечки, потому что его тело не чувствует потребности в пище; простейшие навыки самообслуживания сохранены, но и только.
Мередит не возражает.
Мередит нравится кормить, одевать и снимать одежду с эльфа, рассматривая его худощавое гибкое тело – человеческие мужчины его возраста сутулы и дряблы, но Орсино почти идеально-прекрасен; и в который раз Мередит думает об игрушке.
Ее игрушке. Ее любимой игрушке.
Может быть, именно об этом она мечтала столько лет.
Его послушание невозможно назвать даже рабской покорностью. Это послушание вещи – уютного кресла, удобных комнатных туфель. Он равнодушен к любым манипуляциям, мерно дышит, и глаза его поблескивают, отражая в расслабленно-расширенных зрачках интерьер поместья.
Мередит нравится покупать ему… странную одежду (через служанок, тайком и у самых подозрительных торговцев Нижнего Города). Такое носят шлюхи в «Цветущей Розе»; но разве он не прелестно смотрится в кружевных орлейских чулках – у него такие стройные длинные ноги, в кожаном корсете, подчеркивающем и без того узкую, можно обнять четырьмя пальцами, талию?
Его волосы отросли – жаль, он рано поседел, это не связано с возрастом, скорее с магией и лириумом в его крови. В юности он был жгучим брюнетом.
Однажды Мередит решает восстановить прошлое, и красит мягкие волосы Орсино в черный. Брови тоже – когда краска попадает в широко и равнодушно распахнутые глаза, он даже не смаргивает; и потом Мередит долго и заботливо вымывает жгучую алхимическую настойку из-под воспаленных покрасневших век.
На боль Орсино не реагирует тоже. Мередит пробовала. О да, она пробовала – иглы под ногти, иглы в языке и между ног, как-то ночью она… пожалуй, перебрала орлейского красного, то ли ища замену сладостной песне лириума, то ли пытаясь докричаться до кого-то невидимого, неощутимого, как сам Создатель. Она вытащила Орсино на середину комнаты – свою маленькую хорошенькую куклу, — и утыкала его швейными иглами, пронзая светлую кожу с упоением вышивальщицы, выводящей причудливый рисунок.
Орсино дышал, не моргал, не реагировал.
Мередит сползла на колени, обняв его, и разрыдалась; но, конечно, никто не узнал об этом.

Орсино не всегда молчит. Если приказать напрямую – говорит, и говорит пугающе-правильно, будто подчеркивая — Усмиренный не слабоумный; его интеллект сохранен, его разум остался прежним, вот только души и эмоций недостает умной красивой кукле. Мередит расспрашивает его об экспериментах с магией крови, и Орсино, почти не прерываясь на дыхание, выкладывает подробности.
Да, работал с Квентином. Да, я изучал магию крови, некоторые направления крайне любопытны, особенно в сочетании с заклинаниями школы Духа – некромантией. Нет, я не использовал магию крови. Нет, я перестал общаться с Квентином, как только тот переступил грань моих понятий о том, что является нравственным и безнравственным, — и в мертвом произношении Орсино слова так пусты, словно склянка из-под лириумного зелья, думает Мередит.
Она спрашивает его о себе.
Орсино повторяет: да, я ненавидел тебя. Всегда ненавидел, потому что ты пыталась уничтожить тех, кто был дорог мне.
Мередит бьет наотмашь, но это то же самое, что кормить с ложечки супом из крабов, нарезать и вкладывать в рот Орсино бифштекс, следя, чтобы он прожевал и проглотил – если не следить, то эльф заморит себя голодом, так чуть не случилось в первые дни, Мередит едва откачала его после обезвоживания и истощения; то же самое, что натягивать на него черный кружевной корсет с подвязками.
Усмиренные никогда не меняются.
В конце концов, Мередит целует его – сначала кровавый знак-шрам на лбу, потом сухие глаза, висок с тонко подрагивающей жилкой и нечетко очерченные припухлые губы; только теперь Мередит приходит в голову: ей всегда казалось – Орсино выглядит, будто зацелован десятком влюбленных магесс-учениц.
У него просто такие губы.
Забавно. Следовало Усмирить его, чтобы понять.
Она говорит ему – ты всегда был идиотом, ты всегда был просто глупым самонадеянным эльфом, который вообразил себя наследником чародейки Казимиры, но орудовать прославленным посохом – еще не значит стать равным. Так тебе лучше, добавляет Мередит, и нежно перебирает крашеные волосы Орсино, а по пустым глазам цвета хризопраза разбегаются блики факелов.
Орсино костлявый, теплый и у него очень нежная кожа. Неосторожное прикосновение неизбежно оставляет синяк. Может, какие-то проблемы с сосудами, которые он мог контролировать пока был магом, а теперь болезнь медленно расползается в нем.
Мередит обнимает его.

К ней никто не приходит.
Киркволл предпочел забыть рыцаря-командора, как забывают неудобных родственников – сумасшедших тетушек, братьев-картежников или магов в Башне Круга. У Мередит две служанки, Орсино, и больше никого она не видит неделями, избегая, в свою очередь, города, который отвернулся от нее. Словно замели под ковер кучку мусора.
К ней никто не приходит, о ней не вспоминают и всем плевать, что она бродит по маленькому саду поместья под руку с бывшим врагом, и тот следует за ней тонкой изящной тенью.
Мередит не сообщают даже новостей – через служанок иногда удается вызнать про Наместника-Защитника, про Каллена. Про Первого Чародея – им, вернее ею, стала сестра Защитника, Бетани Хоук. Мередит передергивает – Орсино ведь любил эту девушку, и далеко не отношения учителя и ученицы связывали их. Мередит чувствует что-то сродни вине. Она отобрала у Бетани ее игрушку.
Игрушка Бетани была живая, умела шутить, танцевать, рассказывать древние истории – может быть, об Арлатане, ведь все эльфы любят рассказывать об Арлатане, — и целовалась игрушка страстно, и в постели могла не только вытянуться рядом.
Мередит едва не прогоняет служанку пинком.

Орсино лежит на кровати, больше всего напоминая мертвеца, готового к погребальному костру. Вытянутые вдоль тела руки, широко распахнутые глаза, полуоткрытый рот. Мередит не трогала его уже с полсуток, и если не приказать – встань, иди, — Орсино будет лежать так и дальше.
Мередит садится рядом, нараспев читая Песню Света.
Возле кровати, на тумбочке помимо графина воды и вазы с фруктами, кинжал. Тонкий узкий кинжал, чем-то похожий на самого эльфа. Мередит знает – если бы Орсино мог, попросил бы о последней милости.
Ты ведь больше не ненавидишь меня, правда?
У тебя ведь больше нет никого, правда?
Ты ведь… простила меня, правда?
Да, отвечает Мередит, и сжимает рукоять в ладони. Когда она бьет между ребер, Орсино вздрагивает, а затем зрачки сужаются – впервые за много месяцев, и вместе с пенящейся розовой кровью на губах проступает полувскрик, ужас, и – облегчение.
Улыбка Орсино – самое светлое, что она видела в жизни.
Мередит знает: он тоже простил ее.