7

С дождя началось и дождем закончится… Что за галиматья? Видать, сильно он ударился при падении. Голова гудела, отчего мысли, в избытке крутившиеся в мозгу, никак не могли собраться воедино. Где-то рядом вполголоса переругивались на каком-то незнакомом языке, а откуда-то издалека, как будто сквозь толстую стену, доносился звук дождя. Опять дождь…
Колотыгин попробовал пошевелиться. Правое предплечье отдалось тупой ноющей болью. Разомкнув веки, он обнаружил себя лежащим на небольшом возвышении – видимо, камне. Над головой вместо неба был каменный свод, освещенный мягким желтоватым светом, источника которого не было видно. Он сделал попытку приподняться, опершись на правую руку. Та немедленно запротестовала, и он, издав короткий сдавленный стон, снова растянулся на камне. Ругань прекратилась, послышались шаги и через несколько секунд он увидел над собой лицо какой-то женщины.
-ЛГшыглд жывауц? – спросила она его.
Колотыгин непонимающе моргнул, затем, сжав зубы, слегка тряхнул головой. Резкая боль, прострелившая затылок, более-менее прояснила затуманенное сознание.
-Как вы себя чувствуете, капитан? – повторила она вопрос.
-Нор…нормально… - выговорил он, постепенно вспоминая английские слова. – Кажется, нормально. Если не считать головы.
-Полежите спокойно. – Сказала медтехник Родригес, в руке которой был шприц. – Сейчас сделаю укол и вам полегчает.
-Сколько я пробыл в отключке? – спросил он, наблюдая за тем, как Анна медленно вводит в вену лекарство.
-Около трех часов.
Три часа. Хватило, чтоб пробежаться по сознанию. Краткий экскурс в историю, так сказать…
-Все, думаю, можете теперь подняться. Только потихоньку. – Строго предупредила медтехник. – Давайте помогу.
Поднявшись с помощью Родригес на ноги, Алексей кивнул подошедшему Ковальски и осмотрелся. Какое знакомое место, до боли знакомое…
Здесь действительно мало что изменилось. Разве только что свод и стены этой небольшой пещерки потемнели. От времени, наверное. На полу все те же истоптанные уже изрядно, но аккуратно уложенные коврики. Большой, в рост человека, камень с положенным на него матрасом, заменявший кровать. Самодельно смастеренные стол и несколько стульев, на удивление педантично расставленных вдоль стены. Но не предметы обихода были главной достопримечательностью этого грота, скрытого в толще горы и отделенного от внешнего мира массивной стальной дверью.
Первое, что здесь бросалось в глаза – коллекция чучел разнообразных тварей, развешанная на левой от входа стене. Колоритнее всего, конечно, смотрелась шкура огромного «таракана», убитого невесть когда. Однако и другие экспонаты впечатляли: насаженные на шипы «божьи коровки», несколько хедкрабов разных видов, развешанные на крюках, вбитых в щели между камнями. Были здесь и несколько так называемых «крикунов», тех самых, что поражают добычу звуком невероятно высокой частоты. Особое место, прямо рядом с «тараканом» занимала рука электрошокера, она же – смертоносное оружие. Надпись на клочке пожелтевшей от времени бумаги рядом с рукой сообщала на трех языках: «Уцелевшая часть тела вымершего вида». Ну и остальное по мелочи – разнообразные представители земной и не совсем земной флоры и фауны.
Прямо под всей этой кунсткамерой на лежаке из сена и какого-то тряпья лежал огромных размеров волк, матерый такой волчище, имевший очень внушительный вид. Впрочем, возраст у него уже был не тот, да и болен он чем-то был, поэтому на присутствие посторонних ему было абсолютно наплевать.
-Это Каплан. – Пояснил капитан, отвечая на немой вопрос товарищей. – В народе – Бобик. Ручной и обычно не кусается.
Что здесь еще было приметного? Конечно же, освещение. Из щелей в камнях на стенах и потолке выглядывали растения-светлячки, испускавшие мягкий желтоватый свет и ужасно боявшиеся всего живого. И как только ему это удалось, в очередной раз удивился Колотыгин. Как впрочем, удивлялся всегда при посещении этого схрона, о местонахождении которого было известно очень немногим людям.
Лязгнули замки, тяжелая дверь с натужным стоном и скрипом сначала подалась с трудом, а затем вдруг резко распахнулась, впуская внутрь вместе с дождем и порывистым ветром насквозь промокшего человека. Он бросил на пол тяжелый на вид мешок и, чертыхаясь, торопливо захлопнул неподатливую дверь.
На вид ему было лет шестьдесят. Сухощавое телосложение, выветренное, изрезанное глубокими морщинами лицо с глубоко посаженными карими глазами выдавали в нем коренного жителя гор, а многочисленные шрамы и рубцы на руках и шее свидетельствовали о том, что жизнь в горах нынче совсем несладкая. Одет он был в затертую, заляпанную чем-то, залатанную во всех возможных и невозможных местах робу, когда-то имевшую цвет хаки, точно такие же штаны и тяжелые кирзовые сапоги. Общий вид дополнял старый походный рюкзак и ружье двенадцатого калибра, прекрасно сохранившееся. Он являл собой истинный пример долгожителя во всех смыслах этого слова и вызывал нестерпимый приступ ностальгии по старым добрым временам, когда не знал никто, что такое «портальные шторма», массовые зачистки, когда про подполье читали в книжках и смотрели в хороших и не очень фильмах, и когда слово «Альянс» не вызывало позывов к рвоте…
-О-па! – его глаза засияли. – Очухался, дорогой? Ну дай я тебя обниму что ли, чего стоишь как неродной?
-Здорово, Дед! – воскликнул Алексей, шагая к нему. – Осторожно, рука, рука!.. Черт, давно же я у тебя здесь не был!
-Да-а, это уж точно. Забыл старика совсем, нехорошо, дорогой. – Нарочно коверкая слова на восточный манер, произнес дед Закир. – Знаю-знаю, скажешь «служба-дружба», «культур-мультур», а старик и по боку совсем.
-Ну эт ты загнул, уважаемый. Я ведь сколько тебя уже упрашивал, уговаривал, да ты же упрямый, как баран. Уперся рогом и…
-Правильно, уперся. И дальше упираться буду. Не хочу я к вам. Не хочу и не пойду. Когда это было, чтоб я в подвале торчал? Меня, брат, отсюда клещами не выдерешь. Я…
-Ладно-ладно, верю, - примирительно поднял руки Алексей. – Не начинай снова. Я просто рад тебя видеть.
-Рад он меня видеть... – добродушно ворчал Дед, распаковывая рюкзак. – Ты бы меня хоть представил, а то мы тут языками чешем с тобой, а людей не замечаем будто.
-Родригес, Ковальски, - обратился Алексей к бойцам. – Вот это дед Закир, большой зануда и ворчун, а также отличный товарищ и просто мужик что надо. Владеет пятью языками, но из непонятных мне побуждений общается только на одном.
-Ничего, русским владею. – Произнесла Родригес практически без акцента. – Анна Родригес, медицинский техник.
-Питер Ковальски, специалист-оружейник. Очень приятно.
-Очень приятно, сеньорита. Очень приятно, пан. – Пожимая им руки, Дед как бы невзначай подчеркнул их происхождение, и все трое остались явно довольны друг другом. – Только сразу предупреждаю – без официальщины. Здесь все свои.
-С Бобиком-то что? – спросил Колотыгин, указывая на поскуливающего волка.
-А, обожрался чего-то, - пренебрежительно махнул рукой Дед, извлекая из рюкзака какие-то травы. – Не страшно, такое бывало уже. Поймал какую-то гадость и съел, вот и все. Просто старый он уже, поэтому тяжело так переносит. Боюсь, помрет скоро…
-Я вколола ему антидот. – Сказала Анна. – У него отравление ксенородным ядом.
-Вы разбираетесь? – удивленно вскинул брови Дед.
-Я начинала с животных когда-то. – Печально улыбнулась медтехник. – Всегда любила возиться с ними. В детстве у меня постоянно были то щенки, то котята, то попугаи…
-У тебя было детство? – состроил удивленную гримасу Ковальски.
-Да пошел ты. – Беззлобно ответила Родригес. – Думаю, жить он будет.
-Будет, никуда не денется. – Бодро сказал Дед, накладывая травы в небольшой походный чайник. – Я его своим коктейлем попою, и он у меня через два дня как огурчик будет. А за заботу спасибо.
Он налил в чайник воды и вытащил откуда-то древний как мир кипятильник, провод которого вместо вилки заканчивался двумя оголенными концами. Опустив кипятильник в воду, он воткнул концы провода в руку, висевшую в составе коллекции. Проскочила искра.
-Хитро. – Проговорил пораженный Ковальски. – И давно вы так электричество добываете?
-Лет пять. А может, и семь. Не помню я. – Почесал затылок Дед. – Но работает эта хреновина исправно. Аккурат 220 вольт, уже замеряли. Чудо враждебной техники, блин. Та-ак, что-то мы отвлеклись. Вы здесь, конечно, по служебным делам, поэтому я вас внимательно слушаю. Подождите, только вот чай приготовлю, за чаем легче разговаривается.
В течение следующего получаса Колотыгин изложил в подробностях все, что произошло за последние сутки. Дед раздумывал около минуты, попивая чай из горных трав, шевеля седыми усами и, как обычно, ковыряясь ножом под ногтями.
-Что ж, ребятки, - произнес он наконец. – Задачка интересная, но вполне решаемая. Из всего этого я понял, что по земле уже никуда не уйдешь. Ну и ладно. Есть один путь, который я берег как раз для таких целей.

***** *****

-Вот, полюбуйтесь. – Сказал Дед, кивая на зияющий чернотой проход, уходивший куда-то вглубь горы. – То, что надо. Ни одна собака не догадается.
-Ты мне раньше этого не показывал… - задумчиво сказал Колотыгин, светя фонариком в темноту.
-И правильно. Не нужно тебе этого было знать. Потому что не было особой необходимости. – Дед нравоучительно поднял указательный палец. – А как она появилась, особая необходимость эта, так я…
-Ладно, верю. Скажи лучше, далеко нам идти?
-Э-э-э, - ворчливо протянул Дед. – Сколько тебя ни учу, а все толку нет. Что это у вас, профессиональное что ли, все время усложнять все? Терпение, дорогой, терпение. Пошли, - сказал он, пролезая первым…
-Вот, - сказал Дед, освещая фонариком то, что хотел показать. – Вот вам река. Вот вам лодка. Моторная, заметьте, и заправленная по полной программе. Сам все делал вот этими вот руками.
Перед ними действительно журчал поток подземных вод, уходящих куда-то далеко вниз, куда не доставал свет фонаря. Прикинув глубину, можно было бы предположить, что сейчас они находились где-то в двухстах метрах глубже входа в пещеру. В импровизированной бухточке к небольшому выступу в скале двумя веревками была привязана допотопная моторка, отремонтированная и приведенная в божеский вид. Капитан был, мягко говоря, слегка ошарашен. За все годы, что он знал Деда, и бывал здесь, старый хитрюга ни намеком не обмолвился об этом месте. Хотя Колотыгин осознавал, что в чем-то старик был прав.
-Вот, собственно, и все, граждане. – Бодро отчеканил старик. – Напоследок дам парочку дельных советов. Первое: нигде не останавливайтесь, ни на что не отвлекайтесь, просто плывите вперед и все. Я эту дорогу не проверял, мало ли что там на ней. Второе, и самое главное: берегитесь порогов, они вполне могут быть на пути. Так что сильно не разгоняйтесь, а то костей не соберете. Ну, давайте прощаться, что ли.
Капитан сердечно обнял старика, не забывая, однако, о поврежденной руке, Родригес и Ковальски приложили руки к воображаемым фуражкам. Коротко и без особых церемоний. Как всегда.
-Прошу на борт! – Дед начал отвязывать одну из веревок.
Когда все трое разместились в лодке, Алексей со второй попытки завел двигатель. Машина-зверь, промелькнула у него веселая мысль. И тут только, как гром среди ясного неба, его осенило: все это просто замечательно, но вот куда приведет эта река? Дед Закир как будто прочитал его мысли:
-Если не заблудитесь, то уткнетесь точнехонько в одно хорошее, надежное место. Ну, в общем, там сами увидите… - тут он загадочно улыбнулся. – Счастливо!
С этими словами он отвязал вторую веревку, и Колотыгин, в последний раз подняв руку в знак прощания, осторожно подбавил газу, и лодка повлекла своих пассажиров в темноту. Впрочем, на лодке были предусмотрены два мощных фонаря, питавшихся от двигателя и рассеивавших мрак в радиусе пятнадцати метров. Оставалось только еще раз подивиться инженерной мысли старика.
Несколько секунд – и Дед скрылся за поворотом. Капитану стало немного тоскливо, как это случалось всегда, когда он покидал это место.

***** *****

-Капитан? – непривычно мягкий голос Анны вывел Колотыгина из задумчивости, в которой тот пребывал уже минут десять. – Кто этот человек? Вы его давно знаете, не так ли?
-Кажется, уже лет сто… - рассеянно пробормотал Алексей. – Он работал лесником в одном из горных заповедников. Сейчас скажу… где-то километров триста отсюда на юго-запад. Они с моим отцом дружили с детства, и он меня с шести лет постоянно возил в горы. В общем, Деда я с малолетства знаю. Да… он никогда не давал скучать, все время что-то мастерил, рассказывал, водил по окрестностям. Ну, больше всего мне, конечно, запомнился его чай. Вот это был чай так чай!.. – капитан немного помолчал, затем продолжил, и тон его уже не был мечтательным: - Потом, когда начался бардак, он помогал эвакуировать ближайшие селения. Что уж там говорить, многим жизнь спас. А сам уйти не захотел. Запасся продуктами и боеприпасами и засел в своем домике… Нет, это уже не домик был – крепость настоящая… И приспособился ведь. Научился готовить всякую живность, чтобы и прокормиться и не отравиться. Готовил – да и сейчас готовит – всех подряд: крабов, «тараканов», «крикунов», лягушек этих, одноглазых. Конечно, все это время его уговаривали бросить все и переехать, наконец, в город, но он наотрез отказывался. И, как потом оказалось, прав был ведь, ох как прав… Это мы-то думали, дураки, что сидим у себя там в безопасности, а потом, когда Вторая война началась, вся эта безопасность будто испарилась. Дрались мы, конечно, не семь часов, как тут кое-кто преподносит, но смысл-то от этого не меняется… А, что об этом вспоминать… Как бы там ни было, именно Дед помог нам укрыться на некоторое время, когда нам пришлось отступать из Ташкента (теперь это Сити-14 называется). В каком-то смысле ирония судьбы… Ну а потом как-то быстро наступила зима, все эти твари попрятались кто куда, и мы пошли на северо-восток. Вернее, Дед нас повел. Он-то все эти места как пять пальцев знал. Нам месяц пришлось идти буквально сквозь пургу. Дошли не все… Но дошедшие, в том числе и я, по гроб жизни обязаны Деду… Там, на севере, мы соединились с уцелевшими войсками, у нас, наконец, появился хоть какой-то более-менее ясный план действий. Дед с нами не пошел. Так и остался в горах. Говорить можно было бы еще очень долго, так что скажу только, что помог он нам еще не раз и не два. Да вы и сами видели…
Капитан замолчал.
-М-да. Просто потрясающе, - выговорила, наконец, Родригес.
Снова воцарилось молчание. Колотыгин не имел никакого желания продолжать разговор на эту тему, потому как абсолютно не собирался углубляться в лабиринты собственной памяти и вытаскивать на поверхность их содержимое. В задумчивости он смотрел на своих боевых товарищей, раз за разом прокручивая все моменты, которые им довелось пережить вместе, ловя себя на мысли, что никогда не интересовался досконально биографией своих бойцов. Это было не только его личное, но и негласное правило всей Службы – не копаться в прошлом. Этот факт выглядел слегка парадоксальным на фоне того, что в архивах хранились абсолютно достоверные и конкретные сведения на каждого, кто имел к Службе прямое и не очень отношение. Никто их никогда не изучал, эти сведения. Их хранение было чем-то вроде дани традициям и порядкам старого, уже изрядно подзабытого мира, который теперь даже и во снах виделся редко, все больше уступая место нынешней обыденности. Так или иначе, но капитан, равно как и все его подчиненные, друг о друге ничего сказать не могли, кроме того, что объединяла их общая цель и общие обстоятельства. Хотя нет, не во всех случаях. Вот, например, жизнеописания не в меру болтливого и безалаберного Ковальски, который сейчас сосредоточенно разбирал свой автомат, все знали едва ли не наизусть. Или взять хотя бы этого новичка, Сахновского. Парнишка был невероятно общительным, любопытным и простодушным, отчего не совсем вписывался в мрачноватую команду Колотыгина. Впрочем, возможно, это просто синдром новичка…
-Слушай, Родригес, а что ты там говорила насчет животных? – спросил вдруг Ковальски, разобрав свой АК.
-Это достаточно долгая история. И не очень приятная. Вернее, совсем неприятная. – Медтехник посмотрела на него с нескрываемой иронией. – Незачем тебе… Короче, ты понял.
-Да нет, я серьезно. Конечно, дело твое, но мне просто интересно стало. Ты ведь никогда… то есть… ну да, даже ни намеком о себе… - такая перемена Ковальски, который обычно ни дня не мог прожить, чтобы не поцапаться с острой на язык Родригес, слегка удивила капитана.
Анна какое-то время испытующе смотрела на оружейника, затем отвела взгляд в сторону и заговорила ровным спокойным голосом:
-Я выросла в Толуке – это недалеко от Мехико. Мы жили в трущобах на юге города в полуразвалившемся бараке. В семье, кроме меня, было еще четверо старших братьев и Освальдо, самый младший из нас. Была еще сестренка, но она умерла от укуса скорпиона, не дожив и до двух месяцев… Отца я в глаза не видела, он сидел за разбойное нападение и тройное убийство. Мать подрабатывала то прачкой, то уборщицей, то еще кем-то в этом же роде. Практически всю выручку она пропивала… В периоды протрезвления била нас за непослушание, а во время запоев абсолютно не обращала на нас никакого внимания.
Такой Родригес Алексей еще не видел. Ничего общего эта Анна Родригес не имела с той, которую все привыкли видеть каждый день. Которая могла одним ударом нокаутировать здоровенного мужика. Которая могла руганью на трех языках заставить черта принять христианство. И, наконец, без которой подразделение уже невозможно было представить. Сейчас в ее глазах, в ее потрясающе красивых темно-карих глазах, которые обычно поблескивали сталью, была бездонная пропасть печали, тоски, горечи и чего-то еще, что манило, затягивало в эту самую пропасть, и так хотелось утонуть в ней, и душу вдруг тронуло щемящее чувство чего-то безвозвратно утраченного… А уж не влюбился ли ты, вдруг спросил себя Колотыгин, отводя взгляд от лица Анны. Да нет, вряд ли… с чего бы это вдруг? И он тут же поразился нелепости этой шальной мысли.
-Самыми страшными, - продолжала медтехник, - были эти вечера… ну, и ночи в особенности. Когда к ней приходили мужики. Или она приводила. Собутыльники, случайные знакомые, вообще незнакомые – это был настоящий притон. Когда мы с Освальдо чуть подросли, то по возможности перестали ночевать дома. Перекантовывались у приятелей и подруг, а бывало, и на улице ночевали… Самый старший из братьев к тому времени уже сел за кражу, остальные связались с мафией и торговали наркотиками. Карлоса, младшего из них, вскоре нашли зарезанным в Гвадалахаре. Наверно, была неудачная сделка, а может, и конкуренты. Вот такое было детство, - горько сказала Родригес. – Моей единственной отдушиной были животные. Мимо бездомной больной собаки или кошки я пройти не могла. Мать это бесило. Впрочем, ее бесили собственные дети, что уж там… Я не могу сказать, что мы с Освальдо были ангелами посреди разврата, потому что мы были кем угодно, только не ангелами. Когда мне исполнилось четырнадцать, а брату – тринадцать, мы уже состояли в одной из уличных банд и успели засветиться в полиции, причем не раз. Я уже не говорю про то, что в этом возрасте мы не понаслышке знали, что такое текила, марихуана и кокаин. Но все-таки было кое-что, что отличало-таки нас от братьев и матери, что удерживало нас на краю пропасти, у самого берега трясины, если хотите. У меня этим чем-то было зверье, у Освальдо – живопись, он прекрасно рисовал, просто как прирожденный художник. И еще неосознанное, но твердое стремление не вырасти такими же, как они…
Потом появился сеньор Клементе. Он выделялся из этой бесконечной толпы алкашей, наркоманов и уголовников. Несмотря на то, что пил он запоями и ругался как сапожник, нам он казался едва ли не святым на общем фоне. Он никогда, даже когда был вдрызг пьян, не поднимал на нас руку в отличие от этих ублюдков, и даже голоса не повышал. Просто смотрел грустными глазами и бормотал что-то успокаивающее. Когда же был трезв, давал денег на карманные расходы и подолгу с нами разговаривал. Разговаривал на самые разные темы, и в такие моменты у нас с Освальдо как будто что-то оттаивало внутри. Нам никогда ни с кем не было так интересно, так надежно и спокойно. Однажды сеньор Клементе узнал о наших с Освальдо увлечениях. Он тогда ничего не сказал, а через несколько дней подарил мне двух попугаев карелла, научил, как правильно лечить и ухаживать за животными – он по призванию ветеринаром был, как оказалось. А потом, еще через некоторое время, он устроил Освальдо в школу изобразительного искусства…
Родригес помолчала какое-то время, затем продолжила, и теперь в ее голосе сквозили нотки ярости, тихой, но жгучей:
-Я очень хотела бы сказать, что закончилось все хорошо, и сеньор Клементе забрал нас к себе, и мы зажили счастливо, и все такое прочее… Но так никогда не бывает. В один «прекрасный» день его арестовали и обвинили в педофилии и растлении малолетних. Ему дали десять лет, засадили на полную катушку. Я до сих пор уверена, что к этому приложили руку братья. Хотя, скорее, его женушка, которой позарез нужна была его квартира. После суда мы быстро собрали все свои вещи и сбережения и сбежали из дому. Махнули в Мехико. Нам нечего уже было терять… А тут подоспело Первое вторжение, начался хаос. В Мехико я устроилась медсестрой в больницу, Освальдо пошел добровольцем в отряд зачистки и сдерживания. Однажды он не вернулся… Вот так в пятнадцать лет я осталась совсем одна. После Второй войны меня, согласно программе Альянса по размежеванию и разделению, вместе со многими мотали по континенту, пока не перебросили в Евразию. Кажется, нас должны были доставить в Сити-28, только вот нам удалось сбежать из поезда, в котором мы ехали. Потом были долгие скитания по мертвым территориям, пока, наконец, меня и нескольких выживших не подобрали отступавшие войска. Так я попала в Службу. Когда формировалось это подразделение, я первой записалась добровольцем. Сеньора Клементе я никогда больше не видела…
В глазах Анны заблестела знакомая сталь. Алексей прекрасно помнил, с каким упорством и целеустремленностью Родригес проходила тестовое испытание. Казалось, что она была рождена для того, чтобы стать частью этой команды…
-А, ч-черт!.. – вскрикнул вдруг Ковальски, резко выдергивая руку из воды. И когда он только успел ее туда сунуть?
В его запястье и обе стороны ладоней вцепились несколько лич-пиявок среднего размера. С этой дрянью было особенно тяжело бороться из-за того, что зубастые рты-присоски открывались у них в любом месте, отчего их было очень трудно отцепить.
Свободной рукой Ковальски ухватил одну из пиявок в попытке отодрать, и она тут же ухватилась свежеобразованной присоской за вторую ладонь.
-Твою мать! – взревел Ковальски.
-Дай сюда, дурень! – сердито выкрикнула Родригес, хватая его за руку и доставая нож. – Да не дергайся ты!
Ловко орудуя ножом, медтехник в считанные секунды расправилась с мерзкими тварями. Ковальски рассматривал свою покусанную руку, беспрестанно чертыхаясь и извергая ругательства на всех известных ему языках.
-Какого хрена ты ее в воду сунул, идиот? – не унималась Родригес.
Ковальски явно собирался ответить что-то язвительное, но Колотыгин опередил его:
-Они теперь учуяли запах и знают, что мясо – здесь. Сядьте подальше от бортов и пригнитесь. – С этими словами он прибавил газу.
Опасения оправдались. Первая пиявка выпрыгнула из воды и через мгновение затрепыхалась на дне лодки. Капитан слышал о таких явлениях – мутировавших пиявках-прыгунах. Говорили, что вроде бы видели уже земляных и даже летающих. Однако сейчас было не до этого.
-Ножи наизготовку! Смотреть в оба! – скомандовал Колотыгин, выхватывая два пистолета.
Через несколько секунд началось. Они прыгали со всех сторон, причем казалось, что не только из воды, но и со стен и с потолка. Пиявки, плотоядные одноглазые лягушки, некие водяные разновидности хедкрабов и какие-то еще совершенно неизвестные и невообразимые мелкие создания. Родригес и Ковальски отбивались ножами, Колотыгин же уверенно и с неким упоением, подавляя ноющую боль в правой руке, вел огонь с двух рук. Он почувствовал, как на него наползает знакомое уже ощущение транса и полной уверенности в своих силах. Его впавшее в эту странную прострацию сознание фиксировало отлетающие тушки созданий, боковое зрение с завидным постоянством успевало реагировать на любое движение, а каждый выстрел неизменно достигал цели. Когда кончились патроны, капитан даже не успел заметить, как перезарядил пистолеты и вновь полетели в разные стороны тушки и ошметки…
Из транса его вывел резкий толчок. Лодка на что-то наскочила. Через секунду он понял: пороги – то, о чем предупреждал Дед.
-Держись! Пороги! – выкрикнул он, хватаясь руками за борта.
Теперь оставалось надеяться на надежность лодки. Ее швыряло во все стороны, она подскакивала на каменистых выступах, ударяясь о скалистые стены. Пару раз Алексею показалось, что лодка угрожающе затрещала после особенно сильных ударов о подводные выступы. Однако моторка выдержала почти двухминутную болтанку и прыжки по скалам. Браво, Дед! Река, наконец, вернулась в нормальное русло, и лодка теперь плыла спокойно. Только двигатель работал как-то странно, с натужным воем. Вероятно, лопасти повредились во время скачков по камням. Можно было перевести дух.
-Фух! – с чувством выдохнул Ковальски, утирая воображаемый пот со лба.
-Капитан, - сказала Родригес, слегка отдуваясь, - такой стрельбы с двух рук я еще никогда не видела…
Колотыгин ничего не ответил. Только мелькнула у него в голове мысль: да он ли это стрелял? Его ли это стрельба была?.. Очередная странная мысль, очередной странный вопрос и, как обычно, нет ответа…