1. Утро.

Забавно. Действительно забавно. Помнится, еще совсем недавно – каких-то две недели назад – я не знал, куда деваться от навязчивых сновидений. Старался работать как можно больше, спать как можно меньше. А теперь вот что-то произошло – и просыпаться мне почему-то совсем не хочется, и не хочется ни о чем думать, а хочется просто спать и наслаждаться в полную силу этим сном, который – в кои-то веки – не был кошмарным, пугающим или, как это чаще всего случается, иррациональным. Нет, он все-таки был странным, не без этого, но в то же время уходить из него совершенно не хотелось…
Мне снилась река. Довольно широкая такая река, перегороженная вдалеке плотиной. Горы вокруг, поросшие кустарником, всевозможными травами и низкорослыми деревьями. Небо матово-серого цвета, с каждой минутой, с приближением восхода солнца, принимавшее красивый золотистый оттенок, который к горизонту переходил в оранжево-красный. Там начинался рассвет.
Направо от того места, где я сидел, задумчиво любуясь утренним пейзажем, где-то метрах в ста, сквозь легкую утреннюю дымку просматривалась старая электростанция, бездействовавшая уже много лет. В повисшей в воздухе предрассветной тишине, нарушаемой только успокаивающим журчанием воды, я, казалось, слышал, как колеблются на ветру провода высоковольтной линии, задевая друг за друга и издавая при этом легкий то ли шуршащий, то ли звенящий звук. И звук этот навевал какую-то непонятную тоску и мысли о пустоте и городах-призраках.
Я прекрасно знал эти места. И эта бодрящая утренняя прохлада была мне не в новинку. Что уж там говорить, многое связывало меня с этим местом и в особенности с тем, что скрывалось там, в толще скальной породы…
Воспоминания нахлынули бурным потоком, сменяясь одно за другим. Док с его вечной добродушной улыбкой и смеющимися глазами, в которых как всегда угадывалась еле заметная тревога. Задушевные беседы за чашкой кофе – настоящего кофе, свежесваренного – в минуты отдыха… Очередной бесконечный, но чертовски увлекательный спор, в котором как всегда нет победителей и проигравших… Потом резкая «смена декораций», и передо мной две девчушки лет двенадцати, кажется… да, тогда им было по двенадцать. Черноглазые, темноволосые, с одинаково хитрыми озорными улыбками… Никогда нельзя было сказать, что они замышляют, сущие чертенята, если называть вещи своими именами, но какие обаятельные… И кто после этого скажет, что они сводные? Черта с два, роднее еще поискать надо…
Потом еще одна смена декораций, на этот раз вызывающая неприятные ощущения. Ну, собственно, это вполне объяснимо. Я никогда не скрывал своего отношения к ней и ее появлению. И, если честно, всегда недоумевал: что док мог найти в ней? Конечно, я замечал, что его это расстраивает, несколько раз он с большим жаром доказывал мне, что она – отличный специалист и знает свое дело, как пять пальцев… Я не спорил. Но своего мнения не менял. Да, наверное, и не поменяю. Возможно, я слишком придирчив, возможно, я просто не могу себя перебороть, но… Но в ней всегда что-то было не так, что-то было в ней отталкивающее, даже фальшивое и наигранное. Девчонки чувствовали это не хуже меня. Я, хотя и нечасто наведывался сюда, прекрасно видел, что они сторонятся ее, и каждую ее реплику или замечание воспринимают в штыки. Естественно, она отвечала «взаимностью». Но если сестричек она не любила, то меня явно боялась, хотя изо всех сил пыталась скрыть это. Но я-то видел, как она нервничает в моем присутствии, как затравленно озирается по сторонам, словно не знает, куда деваться, как вдруг начинает заикаться…
Собственно, мне было наплевать, как она ко мне относится. Однако подобное отношение со стороны многих других уже начало раздражать. Иногда мне даже казалось, что они все боятся нас больше, чем солдат Альянса. Двигатели революции, тоже мне… Никогда не забуду этих косых испуганных взглядов, угрюмое молчание и даже какую-то неприязнь или отчуждение, что ли. Вообще, создавалось впечатление, что мы для них – что-то вроде искусственного органа. И прожить без него нельзя, и в то же время организм неустанно пытается его отторгнуть.
Они называют нас «СА». Не знаю, кто до этого додумался, но прижилось это название очень быстро. Что оно означает, точно никому не известно. Большинство склонялось к вариантам типа «Секретная армия» или «Скрытая армия» или еще что-то в этом же роде. Однако у меня по обыкновению это название вызывало совершенно другие ассоциации. Мне почему-то сразу приходили на ум гитлеровские штурмовые отряды, которые так и назывались СА, и лично мне подобное сравнение, мягко выражаясь, не очень нравилось. Страх и недружелюбие – вот и вся награда за хорошие дела…
«Что, очередное гениальное изречение?»
Ну вот, начинается.
«Что молчишь?» - ехидно спросил внутренний голос.
«А что ты хочешь от меня услышать?»
«Да ничего мне от тебя не надо. Мне просто интересно, с какой легкостью ты навешиваешь на всех ярлыки.»
«Я? Я просто делаю свою работу и помалкиваю.»
«Ну да, конечно.» - съязвило второе «я», совесть или как это еще назвать. – «И стадом баранов ты их считаешь тоже по долгу службы, да?»
«Кого?» - устало спросил я у самого себя, в который раз чувствуя себя полным идиотом.
«Не придуривайся. Ну, признайся, ненавидишь их? Двигателей революции – так ты их назвал?»
«Я никогда этого не говорил.»
«Не говорил, но думал. А если и не думал, то держал в уме подсознательно. Так что же, ты не ответил, они по-твоему – стадо?»
«Любая толпа людей – стадо.»
«Ага, значит, и вы тоже?»
«Значит, и мы тоже.»
«Тогда кто вы такие, чтобы искать соломинку в чужих глазах, если со своими бревнами еще не разобрались? Стадо поучает стадо – тебе не кажется это абсурдом?»
«Я не пойму – ты чего от меня добиться хочешь? Чтоб я встал на колени и покаялся перед всем миром? Чего?»
«А ты не кипятись» - злобствовал внутренний голос – «Ты привык отмазываться своей работой, которую ты делаешь молча, и на все остальное тебе при этом плевать. В том числе, и на то, что это стадо, как ты его называешь, каждый день рискует своими жизнями ради одной высокой, как им кажется, цели, а для тебя это значит не более, чем очередной дежурный отчет, который ты положишь на стол и о котором вскоре забудешь. Ну и кто ты после всего этого?»
«Ох, и надоел же ты мне, чтоб тебя… Кто я после этого? Я скажу тебе, кто. Кем, по-твоему, я могу быть после того, как я вижу смерть своих людей еженедельно? Кем мне быть, по-твоему, после того, как я потерял восьмерых парней, пытаясь спасти хоть кого-нибудь во время Кардаганской Резни? Я каждый день вынужден рисковать жизнью и нервами своих подчиненных ради того, чтобы Сопротивление не накрыли, и оно продолжало жить. Я вымотался до последней степени, у меня уже не хватает нервных клеток, чтобы каждый день смотреть на то, как погибают мои товарищи, я забыл, когда я в последний раз нормально спал, без всяких кошмаров и этих проклятых галлюцинаций. А ты при каждом удобном случае тычешь меня мордой в эту проклятую демагогию, играешь на мелочных чувствах. Кто я после всего этого? Я – пока еще командир оперативного подразделения «S», и стараюсь делать то, что от меня требуется, пока у меня это еще получается. А ты злобствуй себе, сколько влезет. Я устал…»
Молчание. Интересно, переспорить самого себя – это достижение? Или свидетельство собственной ничтожности? После этого невольно начинаешь завидовать тем, кто всю жизнь живет под подавляющим полем и не знает этих угрызений совести, которые наваливаются на тебя своей многотонной массой, и в этот момент ты остаешься с ними наедине, один-одинешенек, с глазу на глаз с этой назойливой зудящей массой, и никто тебе не поможет, кроме тебя самого. И вся штука не в том, что тебе самому раз за разом приходится разгребать всю эту мусорную кучу собственных сомнений и переживаний, а в том, что вылезти из нее, не замаравшись по уши, невозможно. И тогда проскакивает в голове малодушная мысль: темный кабинет, ждет в стволе патрон… Или как там пелось, в одной из старых полузабытых песен?..
Занятый мысленным сражением с собственным подсознанием, я даже не заметил, как картинка моего сна полностью изменилась. Исчезла река, плотина, электростанция, огненно-красное зарево рассвета. Вместо этого была улица. Странная улица. Невероятно широкая и бесконечно длинная. И почему-то домов ни с той, ни с другой стороны не видно. Только прекрасная незнакомка в оранжевом платье, идущая из ниоткуда в никуда. И тут я ловлю себя на мысли: да какая же она незнакомка? Ведь я ее с малолетства знаю. И проносятся в моей голове мимолетные воспоминания: отвертки, паяльники, запчасти и микросхемы, заменявшие им с сестрой игрушки. Первая рация, которую они собрали в одиннадцать лет с моей помощью. Пара пистолетов, – их первые смертоносные игрушки – которые я смастерил для них собственноручно. Первые уроки стрельбы, первая простенькая программа на альянсовском тарабарском языке программирования, а между делом – обычные детские забавы и шалости, заливистый детский смех, который вызывал совершенно невообразимые чувства, и сразу арктический холод где-то в глубине души уступал место чему-то большому, хорошему и теплому… И еще я знаю, что эта улица называется Александриненштрассе... С чего я это взял? Ведь я ее впервые вижу, улицу эту… Что с моей памятью, ведь не было же этого никогда? Нет, было. Было, черт возьми. Только не со мной.
А вот и он. Или все-таки правильнее «оно»? Как и всегда, стоит там, на грани света и тьмы, неясная тень, расплывчатый силуэт, и его взгляд буравит меня насквозь, пронизывая холодным огнем до глубины души…
Что же ты такое? Рука, дергающая за ниточки? Заставляющая своих марионеток плясать так, как тебе хочется? Тебе доставляет наслаждение смотреть, как мы, человечки, послушные игрушки, мечемся из стороны в сторону, ни черта не понимая в том, что происходит, и устало ожидая, какой же еще танец нам предстоит исполнить под твою дудку? Конечно, ведь это так забавно: подменить человеку память чьей-то чужой и, потешаясь от всей души, наблюдать, как он это вынесет…
Ну что ты смотришь? Все смотришь и смотришь, наслаждаешься непереносимостью своего взгляда, выжигаешь всю душу, не оставляя ничего, кроме звенящей пустоты… Зачем? Зачем я тебе нужен? Почему именно меня ты выбрал в качестве подопытного кролика?.. Или я ошибаюсь? Может быть, я не один такой? Сколько еще игрушек у тебя в запасе на тот случай, если тебе надоест издеваться надо мной? Десять, двадцать… а, может, сотни и тысячи?..
Резкая боль, внезапно прострелившая всю голову от виска до виска, моментально расколола странную картинку с девушкой в оранжевом и этой пугающей тенью на тысячи мелких кусочков и грубо вышвырнула меня из мира сновидений в реальность. Сжав до болезненного скрипа зубы, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не заорать от все усиливавшейся боли, я попытался пошевелить конечностями в надежде определить, в каком положении сейчас нахожусь. Как мне показалось – в сидячем. Так. Затем я попытался разлепить веки, как будто налившиеся вдруг свинцом. Когда мне это наконец удалось, я не увидел вокруг себя ничего, кроме густой пелены неопределенного цвета. В голове у меня уже гудело, как в раскаленной топке, и, к своему удивлению, сквозь этот гул я расслышал неясное эхо каких-то голосов. Вернее, только одного голоса. Я не мог разобрать, что он говорил, однако он показался мне знакомым, как будто я уже слышал его когда-то… Потом боль стала совсем невыносимой, и из моего горла вырвался гортанный полукрик-полустон. И все закончилось. Также неожиданно, как и началось.
Глаза слезились, отчего казалось, что вся комната волнообразно колышется в такт учащенному сердцебиению, однако я все-таки узнал свой кабинет. Простой металлический стол, стоящий на нем компьютер и настольная лампа, тускло освещавшая помещение. Слева от массивной стальной двери с кодовым замком – шкафчик для хранения оружия и личных вещей. Парочка плакатов, включая календарь за черт знает какой год с приписанной маркером в правом нижнем углу надписью «4-й этаж, комната № 411, зайти в пятницу в 13:30». Что это за четвертый этаж и какая такая комната № 411, я не знал. Как не знал и того, кому и зачем понадобилось туда идти. Впрочем, это было неважно.
Зрение постепенно нормализовалось. Я утер струившийся со лба холодный пот и, сделав над собой усилие, поднялся с кровати. Около минуты я стоял, облокотившись о стол, пытаясь привести свои мысли в порядок. Мне уже очень давно снились странные и пугающие неизвестностью сны, однако то, что произошло сейчас, переполнило чашу моего терпения. Это уже не раздражающая странность, это уже похоже на зачатки шизофрении. С катушек ты съезжаешь, товарищ, сказал я сам себе. Нет, к черту все, надо серьезно показаться медикам, пусть обследуют и пропишут какое-нибудь лечение, дальше так нельзя…
Ну и что ты им скажешь? Что заглядываешь в чужую память и слышишь какие-то голоса? Что тебе повсюду мерещится тень, которая тебя якобы преследует? И что они, по-твоему, после всего этого сделают? Конечно, отстранят, мрачно подумал я. Кому нужен псих на оперативной работе? Нет, не пойду к врачам. Попрошу Родригес, чтоб осмотрела меня. Если она меня и не поймет, то хотя бы не сдаст. Но с этим надо разобраться, надо, черт побери, разобраться…
Я надел кобуру, по обыкновению взвел курок пистолета, мельком взглянул на наручные часы – было шесть утра – непроизвольно дотронулся до изрядно истертой годами нашивки с изображением пирамидки, пронзенной насквозь молнией, и надписью «ОСБ» на рукаве, распахнул тяжелую дверь и вышел в простиравшийся за ней коридор.

***********

Дверь захлопнулась за моей спиной. Тотчас пикнувший кодовый замок сообщил, что она заблокирована. Я медленным размеренным шагом двинулся по пустынному извилистому коридору. Торопиться было некуда – в запасе еще было около часа, так что вполне хватит, чтобы промочить слегка горло да потрепаться с кем-нибудь, чтобы хоть немного развеяться.
Мои шаги отдавались гулким многократным эхом. Сплошной серый бетон, двери с кодовыми замками через каждые пятнадцать метров, потрескивающие неоновые лампы на потолке и причудливое переплетение труб и кабелей, тянувшихся вдоль стен – вот, собственно, и все, что можно было увидеть в этом коридоре. Никаких излишеств, никакой красоты или изящества, обыкновенный бункер наподобие тех, что строили когда-то давным-давно. У новичков с непривычки всегда вызывает приступ клаустрофобии, который, впрочем, проходит обычно через неделю. Ах да, конечно же, еще счетчики Гейгера, которые неизменно показывали уровень радиации, превышающий норму на сколько-то там микрорентген. Пожалуй, это был единственный недостаток, доставшийся в наследство от старых времен.
Насколько мне было известно, его строительство начали еще в советское время. Вроде он планировался как бункер контроля за ядерными испытаниями на полигоне под Семипалатинском. Почему его построили так далеко от этого полигона, остается загадкой. Впрочем, может быть, его строили и не для этих целей. Как бы то ни было, после развала Союза все это быстренько свернули и забросили. Вспомнили о нем только после Первого вторжения, причем оказалось, что все это время о нем никто не забывал. Вернее, официально эта программа считалась закрытой. Неофициально же, как оказалось, Россия и Казахстан вкладывали в этот проект немалые деньги. Поговаривали, что сюда свозили ядерные отходы для последующей утилизации и хранения (во всяком случае, эта версия объясняет, почему счетчики здесь в некоторых местах просто зашкаливают). Также говорили, что этот бункер, который к тому времени уже превратили в целый подземный комплекс, планировали использовать в случае весьма возможных осложнений с американцами. Кое-кто утверждал, что его использовали в качестве исследовательской лаборатории и испытывали здесь новые образцы биологического оружия. В любом случае, кто бы из них не был прав, доступ на самые нижние уровни для всего персонала был закрыт до сих пор.
А примерно десять лет назад остатки разбитых войск, отступавшие вглубь нежилых территорий, обнаружили это сооружение в полной целости и сохранности. Комплекс стал единственным более-менее надежным убежищем, оживив умершие, казалось, надежды и позволив строить вполне ясные и конкретные планы на будущее. Теперь здесь разрабатывались планы всех спецопераций, проводимых Службой, и отсюда же все они контролировались. Альянс считал эти территории безнадежно зараженными, что давало практически полную свободу действий. А толща земли и бетона, отделявшая Базу от всего мира, вкупе с радиацией, значительно ослаблявшей действие подавляющего поля, создавали ощущение полной безопасности.
Коридор, наконец, закончился, упершись в раскрытые двери служебного лифта. Странно, что им еще никто за сегодня не пользовался… Я нажал кнопку третьего уровня, двери с легким стуком закрылись, и лифт, набирая скорость, понес меня наверх.
Третий уровень – центральный уровень комплекса – встретил меня ярким светом натриевых ламп, отражавшимся от тщательно покрашенных стен. После унылого и пустынного «спального» четвертого уровня этот этаж казался настоящим царством света. Каждый из сновавших здесь людей был занят чем-нибудь важным и непременно безотлагательным: кто-то, тяжело отдуваясь, вез нагруженную до отказа тележку, кто-то нес какие-то бумаги, несколько людей весьма интеллигентного вида, одетые в лабораторные халаты, прямо на ходу вели научный спор, не стесняясь довольно грубовато расталкивать зазевавшихся… Одним словом, жизнь здесь текла как обычно, по уже давно проложенной колее. Я усмехнулся про себя – то, что для нас было повседневной рутиной, приводило в почти щенячий восторг зеленых новичков, только-только вырванных из унылой, ползущей черепашьим ходом городской жизни и воспринимавших все увиденное здесь чуть ли не как рай на земле. Впрочем, и к этому все быстро привыкают…
В огромной столовой, располагавшейся за автоматической двойной дверью, было немноголюдно. Ночная смена давно отужинала, дневная еще не проснулась. Кивнув бармену, устало облокотившемуся на барную стойку, я направился к двум столикам, стоявшим в дальнем углу и занятым постоянным для этого времени суток контингентом.
За первым из столиков расположилась солидная компания из пятерых седовласых мужчин, явно имевших прямое отношение к науке. Вежливо поздоровавшись со светилами науки, я подсел ко второму столику. По одну сторону здесь сидели трое человек в серо-синих мундирах, по другую же, прямо напротив них, обретался волосатый, небритый субъект с мутными и воспаленными от беспробудного пьянства глазами, бездумно уставившийся в свой пустой бокал.
-Доброе утро, профессор, - бросил я, устраиваясь рядом на стуле рядом с военными.
-Приветствую вас! – продребезжал субъект, на мгновение оторвав взгляд от созерцания своего бокала.
-Фредди, мне двойной фирменный без закуси. – Крикнул я в сторону бара.
Все было как обычно. Вспыльчивый и импульсивный Марк, с слегка растрепанными темными волосами, был как всегда многословен, во всех подробностях описывая очередной «капитальный аврал», свалившийся ему на голову, и его, Марка, последовательные действия, направленные на устранение как аврала, так и его последствий.
Молчаливый и невозмутимый Феликс был, как и всегда, безукоризненно выбрит, спокоен и задумчив и не обращал никакого внимания ни на шумноватую трескотню Марка, ни на вдрызг пьяного субъекта. В правой руке он держал наполовину опорожненный стакан с неизменным «адским коктейлем» - убийственной смесью спирта, кофе и перебродившего разбавленного кислого молока, левой свободно облокотился на спинку стула.
У Пакстона был такой вид, словно всю ночь его медленно пропускали через мясорубку, а затем методично выжимали. Бледное лицо, слипающиеся глаза, всклокоченная русая шевелюра – он явно всю ночь бодрствовал. Было видно, что разгоряченный и возбужденно тараторящий Марк своей тирадой производил на него усыпляющее действие. На остальное же ему было абсолютно наплевать.
-…нет, Колотыгин, ты только послушай, - теперь все внимание Марка было переключено на меня, - кого они мне, черт возьми, подсунули? Это же…
-С желторотиками всегда сложно поначалу, Марк. – Я все-таки ухитрился его перебить. – Перестань ныть.
-Да никто не ноет! – воскликнул Марк. – Но ты войди в мое положение, я ж к тебе, как к другу… Я им по буквам расписал: навыки в работе с техникой. А они мне что? Кого они мне прислали? Как я им доверю технику, если они два плюс два нормально сложить не могут, а? Их даже окопы не заставишь копать – они лопату в руках не удержат. И что мне с ними делать, упаковать и отправить обратно? Я…
-Марк, - настойчиво, слегка раздраженно сказал я, - я понимаю, что тебе тяжело. Но поверь, нам не легче. И от того, что ты выплеснешь все это на нас, ни тебе, ни тем более нам лучше не станет. Так что заткнись-ка ты, сядь ровно и пей дальше свою бурду. Честное слово, помолчи минут пять. И так башка трещит…
Марк состроил обиженную рожу, как делал всегда в таких случаях, и со словами «Вот вы, значит, как…» сделал смачный глоток мутной желтоватой жидкости, в которой, как мне показалось, что-то плавало. По части работы он был совсем неплох, но его привычка жаловаться на свои неприятности могла доконать кого угодно.
-И она разлетелась вдребезги и я сказал «Ура!»!.. – гаркнул вдруг волосатый и рухнул лицом в стол.
-Эй, Пак, тебе бы выпить чего-нибудь надо, - негромко обратился я к изо всех сил старавшемуся не заснуть Пакстону. В ответ тот только молча качнул головой.
-Да у тебя у самого-то вид не ахти, - сказал Феликс, поставив на стол свой стакан. – Весь серый какой-то… Случилось чего?
-А, так… дурные сны. – Я неприязненно поморщился, вспомнив свой предрассветный кошмар. Феликс коротко кивнул, снова взял стакан и допил содержимое. Фредди принес мне свой фирменный коктейль. Говорить ни о чем не хотелось, хотелось просто скоротать время перед совещанием.
-Всё они, ублюдки… сволочи… - волосатый вдруг поднял голову. – Нет, не хочу… Так, а э-э… о чем это я? Я, значится, как кандидат каких-то там – не помню уже – наук, вам так скажу: это всё они. Вот пришли они сюда, нашли здесь стадо… да, большое такое стадо. Что с ним делать? Р-раз – загнали в загоны. Хорошо!.. Д-два! Что сделали – опа, подавляющее поле… так называемое… А для чего? А все для того, чтоб нас из тупого стада превратить… в безмозглое стадо. И чтоб мы не трахались и не размножались… Но чтоб боялись их, это точно я вам говорю. Вот говорите вы: подавление всех инстинктов… Чушь! Они только те инстинкты подавляют, какие им мешают, мать их… А страх – зачем его подавлять? Его надо усилить, и они же его усиливают… да… что? Ма-алчать!.. Я вам в два счета докажу, неучи вы безграмотные… - тут его речь стала совсем бессвязной, и слова уже практически невозможно было различить: - все подавить… а страх усилить… чтоб дрожали… перед ними… не хочу, надоело…
Я, ни слова не говоря, плеснул ему в стакан своего коктейля. Он взял сосуд дрожащей рукой и опрокинул жидкость в свою бездонную глотку. «Вот так!» - ясным голосом сказал он и тут же снова рухнул лицом в стол.
-Алкоголик хренов… - пробурчал Марк.
Феликс закурил. Я посмотрел на потерявшего человеческое лицо профессора Сантини. Как его до сих пор терпели в Службе, оставалось только гадать. Хотя в нечастые периоды протрезвления он занимался своими непосредственными обязанностями и даже умудрялся добиваться значительных результатов, после чего снова уходил в глубокий запой. Да, невозможно было поверить, что вот это заросшее и остро разящее перегаром существо – создатель эмостимулина – мощного препарата, напрочь сводившего к нулю действие подавляющего поля. А также автор нескольких крупных работ по теории психоволнового воздействия...
Меня вдруг охватило состояние какого-то странного дискомфорта. Как будто в сознании присутствовало что-то, почти неуловимое, но в то же время мешающее и задевающее за все углы. Вместе с этим возникло чувство, как будто произошло что-то очень важное, и я даже знаю, что именно, однако выразить ни словами, ни мыслями не могу. Интересно… очередная «аномалия»?
Между тем, особо разобраться в странностях своего мировосприятия мне не дали. В столовую торопливым широким шагом вошел еще один человек в серо-синем мундире. Увидев до боли знакомую физиономию, я едва не вскочил со стула – это был Сашка, все с тем же хитроватым выражением лица, на котором, правда, прибавилось морщин и шрамов. Однако я сдержался – судя по всему, предчувствие меня не обмануло, и произошло что-то серьезное.
-Народ, с вещами на выход. – Сказал Сашка, наспех козырнув. – Срочные обстоятельства. Генерал уже ждет.
Ну вот, доброе утро, сказал я себе, поднимаясь со стула.