Сигнал был удивительно четким. По всей видимости, наша система ретрансляции, установленная и налаженная с таким трудом, наконец-то сработала в полную силу. Обычно в эфире присутствовали небольшие физические помехи и искажения, неизбежно возникавшие из-за защиты каналов связи. В каком-то смысле это была плата за безнаказанные переговоры под самым носом у Альянса. Опять равновесие? Да нет, в этом случае не совсем…
-Алекс? – голос теперь звучал обеспокоено.
-Извините, док, я задумался, - вздохнул я.
-Алекс, Алекс… - тон моего собеседника стал укоризненно-отеческим. – Прошло столько времени, а ты ни капельки не изменился. Все так же…
-Знаю, док, - улыбнулся я. – А вы все так же готовы разговаривать на отвлеченные темы. Я к вам по делу.
-Это, конечно, касается Гордона, не так ли? – грустно спросил Вэнс. – Алекс, ведь мы уже много об этом…
-Док, - примирительно сказал я. – Если вы так верите в него, я не стану вас разубеждать. Я просто хотел бы предупредить вас о возможных последствиях. У вас могут возникнуть с ним серьезные проблемы.
На том конце послышался тяжелый вздох.
-Послушай, Алекс, я очень ценю твою заботу, но я еще раз повторяю – я знаю, что делаю и на что иду. Это – мой выбор, мое личное решение, и тебе прекрасно известно, что никто не сможет меня разубедить после того, как я что-то решил.
-Док, не хватало еще, чтоб мы поссорились. Простите, просто все мы сейчас слишком напряжены. Это нервы. – Я помолчал, собираясь с силами. – У меня к вам только один вопрос: что вы от меня скрываете?
В эфире повисло тягостное молчание.
-Я? – удивленно переспросил профессор. – Скрываю? Как я могу что-то от тебя скрывать?
-И, тем не менее, док, в данный момент, - настойчиво говорил я, - вы чего-то недоговариваете. Что именно?
-Испытание сорвалось… - наконец, неохотно признался Вэнс. – То есть, не совсем сорвалось. Мы переправили Аликс, но Гордон… он… В общем, там были какие-то неполадки и… он пошел пешком.
Я едва не врезался в проходившего навстречу техника. Верить своим ушам отчаянно не хотелось.
-Он – что?! Док, вы понимаете, что это значит? Если он отправится по Железке, то где гарантия, что он не притащит за собой хвост? А если Альянс сцапает вас всех, то нашей десятилетней – прошу заметить – работе придет конец! Док, это просто мальчишество какое-то!...
-Алекс, прошу тебя, не надо передергивать. – Судя по голосу, док Вэнс устал от этого разговора не меньше, чем я. – Всю ответственность я беру на себя. В конце концов, это и мой неудачный эксперимент…
Я завел глаза к воображаемому небу, чувствуя, что сейчас сгоряча могу ляпнуть какую-нибудь мерзость. Сосчитав до трех, я наконец заговорил как можно более спокойно:
-Да поймите вы наконец. При чем тут ответственность? Вы в первую очередь ставите под удар себя самого, и как вы думаете, это мне нравится? Ведь не могу же я отмахнуться и сказать: «Поступайте, как знаете». Потому что потом вряд ли переживу, если что-то случится… Короче, что я хочу сказать. Повлиять на передвижения Фримена я не могу, это сейчас не в моей компетенции. На то, чтоб переубедить вас, мне тоже рассчитывать не приходится. Поэтому попробуем решить этот вопрос при личной встрече. У нас готов новый комплект оборудования, который я сегодня же, во второй половине дня, доставлю к вам, и мы спокойно разберемся в ситуации. Надеюсь, вас устроит такое предложение? – добавил я уже почти умоляюще.
-Ну конечно, Алекс! – радостно воскликнул Вэнс. – Это – лучшее, что можно придумать. Тогда до встречи?
-До встречи, - вздохнул я и отключил передатчик. – Надеюсь, вы правы…
Я взглянул на часы. Разговор длился всего около минуты, хотя мне показалось, что целую вечность. Впрочем, этой минуты мне хватило, чтобы добраться до двустворчатой двери с горевшей над ней неоновым светом надписью «Медицинский блок».

********

В мягком свете неоновых ламп блеск хромированной стали производил довольно неприятное впечатление, а от целого букета запахов, бивших в нос, настолько перехватывало дыхание, что горло слегка саднило.
Здесь пахло антисептиками, кровью, болезнями – обычное дело для любой больницы. Помимо этого примешивался сладковато-тошнотворный душок, оставляемый дохлыми мозгососами и не выводимый никакими освежителями воздуха, откуда-то довольно остро несло какой-то тухлятиной – видимо, в морге опять отказали морозильники. Но все-таки в первую очередь внимание привлекал чей-то недоеденный бутерброд, лежавший на одном из столов рядом с какими-то препаратами. Самое интересное, что медики кулинарное изделие абсолютно игнорировали, что свидетельствовало о систематичности подобных случаев.
Атмосфера здесь тоже была особая. Кого-то пытались переложить с каталки на койку, и он стонал. Кому-то вправляли вывихнутую руку, и он орал. Лысоватый мужчина лет пятидесяти, беспрестанно отплевываясь от чего-то, наставлял двух молодых ассистентов – совсем еще «зеленых» по виду пацанов, жутко покрасневших и упорно изучавших собственные ботинки. В одной из палат кто-то из раненых попробовал самостоятельно встать на ноги и растянулся на бетонном полу. Возникла суета с явственно слышными нецензурными комментариями. В другой палате врач – хирург, судя по одежде – орал на санитаров, один из которых сидел на полу и ошарашено вертел головой. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что вдвоем с напарником они попытались на каталку переложить раненого вортигонта. По всей видимости, тот, что сидел на полу, получил серьезный удар током. Бывали случаи, когда защитный рефлекс этих существ для неопытных заканчивался летальным исходом, о чем хирург и напомнил провинившимся в самой яркой и понятной в таких случаях форме.
Вдоволь насмотревшись на незабываемые сцены бурлившей в распределителе жизни, я ускорил шаг, стараясь обходить скопления народа, стихийно возникавшие чуть ли не на каждом шагу. В отделении терапии было гораздо тише и спокойнее, только где-то дальше по коридору слышались голоса, раздавался чей-то смех, который показался мне очень знакомым. Буквально через пару шагов все мои сомнения развеялись: где-то там, в одной из палат дальше по коридору, заразительно, срываясь на истерическое хихиканье, от всей души ржал специалист по вооружениям Питер Ковальски. Голоса же, становившиеся буквально с каждым моим шагом все отчетливее и отпускавшие всякого рода шуточки и хохмы, принадлежали бойцам подразделения «S».
Честно говоря, зрелище, которое мне довелось лицезреть через некоторое время, даже меня слегка удивило. В большой палате на восьми сдвинутых вместе кроватях моя бравая команда (практически в полном составе) соорудила нечто наподобие «круглого стола», в центре которого четверо увлеченно гоняли в карты, не обращая абсолютно никакого внимания на валявшиеся там же две пустые бутылки (явно из-под медицинского спирта) и несколько изрядно оприходованных пакетов с завтраком, какие обычно выдаются в медблоке. Отметив среди четверых играющих – не без удивления, надо сказать – сержанта О’Брайена, а также стоящего чуть в стороне Ковальски с наполовину опорожненной бутылью «огненной воды», я встал в дверях и решил из интереса просто молча за всем этим понаблюдать. Заметили практически сразу. Еще не все потеряно, однако, улыбнулся я про себя. В шуме, который они подняли, вскакивая с кроватей и опрокидывая при этом на пол все, что там лежало, было что-то от бегемота, топающего от всей души и ломающего все, что попадется. Ковальски от неожиданности выронил заветную бутыль и чуть не поперхнулся – оказывается, я его застал за процессом пережевывания закуски.
Несколько секунд я просто молча смотрел на них, изо всех сил борясь с желанием расхохотаться. Передо мной изо всех сил старались стоять смирно четырнадцать человек, одетые кто в больничные пижамы, кто в рабочие робы, а кое-кто – в старый спортивный костюм (Ирка Малеева, спец по альянсовским шифрам). Бойцы старательно избегали моего взгляда, причем больше всех в этом преуспел сержант.
-Что за балаган? – как бы между прочим, осведомился наконец я.
-Виноваты, капитан… - О’Брайен сделал два шага из строя. – Готовы понести наказание.
-Чего?? – на этот раз усмешки я сдержать не смог. – Во дают, а? Острая алкоголизация мозгов на лицо…
Солдаты удивленно переглянулись.
-Приказ номер сорок четыре, - продолжал я. – Цитирую: «Всему личному составу подразделения «S» предоставить десятидневный отпуск ввиду успешного выполнения тактических и стратегических задач, а также в связи с необходимостью реабилитации и восстановления». Так о каком наказании идет речь?
Бойцы явно вздохнули с облегчением, пусть и мысленно.
-Вольно. – Сказал я. – Теперь к вам такой вопрос, - я заговорщически подмигнул сержанту и понизил голос, - уроды, вы откуда спирт утырили? Джонсон, признавайся, твоя работа?
-Виноват, сэр. – Бодро отрапортовал медтехник. – Исключительно в медицинских нуждах… И производственных целях, сэр, - добавил он.
-В производственных, говоришь, целях? – я задумчиво почесал макушку. – Если Родригес узнает, она с тебя живьем шкуру сдерет, это я тебе гарантирую. Так что смотрите мне, аккуратнее с этим.
-Так точно, капитан! – радостно откликнулся Джонсон.
-Что ж, - проговорил я, еще раз оглядев всю эту разношерстную братию, - отдыхайте. Это приказ. Сержант, отойдем на секундочку.
Бойцы встретили мои последние слова одобрительными возгласами и, наспех откозыряв, бросились подбирать с пола все, что уронили – в первую очередь, карты.
-А ты-то чего влез, Джон? – спросил я у сержанта, когда тот вышел в коридор.
-Э-м-м… - замялся ирландец. – Ты уж не обессудь, Алекс, но я пока у этих вот все курево не отыграю, не успокоюсь.
-М-да… - я многозначительно покачал головой. – Слушай, у меня к тебе разговор есть. Готов новый комплект оборудования, сегодня во второй половине дня его нужно доставить в подарочной упаковке. Так что ты смотри, здесь особо не дебоширь. К двум часам дня ты, Малеева и еще пара человек нужны мне в полностью вменяемом состоянии. И чтоб перегаром не перло, - предупредил я.
-Обижаешь, - хмыкнул О’Брайен. – К двум часам будем как огурчики.
-Я в этом не сомневаюсь. Кстати, где Родригес?
-Думается, в лаборатории, - почесал затылок сержант. – У них там, кажись, с техникой стряслось чего-то.
-Ладно, - я посмотрел на наручные часы. – У тебя есть целых шесть часов двадцать четыре минуты на то, чтобы разжиться сигаретами и привести в чувство вышеозначенных людей. Справишься?
-А то! – сержант гордо расправил плечи, отсалютовал и вернулся в палату, сопровождаемый разного рода остротами и замечаниями, весьма пошлыми, если честно. Солдаты…
Всю дорогу до медицинской лаборатории я был занят размышлениями, носившими на этот раз, к счастью, чисто рабочий характер. Задуматься было над чем. Во время последнего инцидента – если произошедшее, конечно, можно назвать этим словом – я потерял шестерых человек. Цифра для подобного подразделения очень серьезная. Таких потерь у нас не было на протяжении последних пяти лет, вместе взятых – со времен Кардаганских событий… А если учесть, что двое до сих пор находятся в тяжелом состоянии, а еще несколько человек пока полностью не восстановились, то получалось, что личный состав сократился чуть ли не вдвое. И это при том, что, судя по быстро развивающимся событиям, в ближайшее время ничего хорошего ждать не приходилось. На возню же с новичками не было ни сил, ни времени. Между тем я нутром чувствовал, что люди могут мне понадобиться уже совсем скоро…
Одна из сотрудниц медлаборатории с кислым выражением лица сообщила мне, что все сотрудники по уши загружены работой, и предложила поискать Родригес самостоятельно в боксе номер четыре.
Упомянутый бокс номер четыре более всего напоминал складское помещение: буквально все свободное место было заставлено всевозможной медицинской аппаратурой, повсюду в приличном беспорядке были разбросаны запечатанные и распакованные картонные коробки, в которых, очевидно, находились препараты. Пробираться через все это нагромождение приходилось с исключительной осторожностью – дабы ненароком что-нибудь не раздавить и не опрокинуть. Анну я обнаружил в компании нескольких грузчиков, которые сгружали с тележек только что привезенные тщательно запечатанные контейнеры. Заметив меня, Родригес дала грузчикам какие-то указания и направилась в мою сторону.
-Что-нибудь случилось? – спросила медтехник, отдав честь и вымученно улыбнувшись. – Извините, капитан, у нас тут небольшой бардак – новые железяки доставили, а людей как всегда не хватает.
-Ты скоро освободишься? Просто не хочу отрывать.
-Да хоть сейчас, если честно, - призналась Анна. – Я тут с четырех утра торчу, как проклятая. Подождите меня у выхода, у меня тут кое-какие дела неотложные. Всего пара минут.
Я коротко кивнул и двинулся через непролазные дебри обратно к выходу. Медтехник, как и обещала, уложилась в короткий срок.
-Так что же случилось, капитан? – спросила она, откидывая со лба прядь черных как смоль волос.
-Просьба есть к тебе. – Я прокашлялся, не зная, с чего начать. – В общем, мне обследоваться нужно. А к врачам я не хочу обращаться – они мне как понаставят диагнозов, еще чего доброго от работы отстранят… Короче, я только к тебе и могу обратиться.
-Что-нибудь серьезное? – обеспокоено нахмурилась Родригес.
-Можно сказать. – Вздохнул я. – Со мной что-то не то в последнее время творится. Нервы ни к черту, думаю, еще немного – и сорвусь… Так что, ты можешь мне помочь?
-Разумеется. – С готовностью ответила Анна, легким кивком головы предложив мне следовать за ней.

***********

-Присаживайтесь, капитан, - Родригес жестом указала на одну из двух коек, стоявших по разные стороны от двери.
Небольшой кабинет был буквально нашпигован различными медицинскими приборами. Стены практически полностью были заняты шкафчиками, в которых за блестевшими в ровном свете нескольких неоновых ламп стеклянными дверцами угадывались какие-то пузырьки, колбочки, ампулы – в общем, именно то, чему и полагается находиться в таких шкафчиках.
Открыв одну из дверец, Анна вытащила небольшую упаковку с ампулами, наполненными бледно-оранжевой жидкостью.
-Эмостимулин? – спросил я.
-Да, - ответила медтехник, набирая жидкость в одноразовый шприц. – Невозможно проводить обследование нервной системы, когда что-то мешает. Пусть даже и не очень сильно, - добавила она, выпуская из шприца вместе с воздухом небольшой фонтанчик.
Я закатал правый рукав. Родригес перетянула предплечье жгутом, велела работать кулаком и смазала отчетливо проступившую вену спиртом. Укола я практически не почувствовал.
-Теперь надо чуток подождать, пока препарат подействует, - проговорила Анна, уже занятая подготовкой какого-то прибора.
Я внимательно прислушивался к внутренним ощущениям, не зная, чего ожидать – эмостимулин мне раньше никогда не кололи. Ждать долго не пришлось. Сначала я почувствовал, как по всему телу растеклось приятное тепло. Потом я ощутил в области затылка странное покалывание, которое быстро распространилось по позвоночнику. Как будто с головы до ног пробежал электрический заряд. Ощущение было не совсем приятным, однако прекратилось все также быстро, как и началось.
Я почти осязаемо чувствовал, как меняется мое мировосприятие, становясь более широким, разнообразным и… наверное, ярким, по-другому и не скажешь. На глаза навернулись слезы от неожиданно нахлынувшего потока чувств, будто освобожденных из заточения. Как будто невидимая рука отстегнула тяжелую цепь, которая прочно удерживала все эмоции, и теперь, почувствовав свободу, все они рвались в мое сознание, обгоняя и поочередно вытесняя друг друга. У меня возникло вполне обоснованное подозрение, что препарат, изобретенный спившимся Сантини, не только противодействует подавляющему полю, но и в разы усиливает все эмоции, подвергая нервную систему колоссальной встряске…
-О, я вижу, уже можно приступать, - подмигнула мне Родригес, попутно закрепляя у меня на голове небольшие датчики-присоски. – Вы, главное, расслабьтесь, капитан…
Я глубоко вдохнул и закрыл глаза, наслаждаясь испытываемыми ощущениями. Краем уха уловив ворчание Родригес по поводу «китайских подделок», - по всей видимости, касательно медицинского оборудования – я погрузился в яркое разноцветное море собственного сознания, которое теперь не отпугивало колючими и леденящими душу ужастиками, а наоборот, манило своей безмятежностью и теплотой воды. Приятной теплотой, которая изнутри согревала душу… Надо будет не забыть обязательно поблагодарить Сантини за чудо-препарат, мельком подумал я.
Передо мной, как в замедленной съемке, проплывали кадры из детства и молодости. От увиденного у меня даже защемило сердце – уже давным-давно в моей памяти упорно держались всякого рода кошмары и непрошенные «квартиранты». А теперь вот как будто ослепительный солнечный свет пробился в темную комнату…
Вот мы с пацанами, друзьями-одноклассниками, гоняем в футбол. Я, как всегда, на воротах, коленки и локти разбиты в кровь, слипшиеся от пота волосы лезут в глаза, а на лице живым интересом играет полуулыбка. Мы выигрываем, одноклассницы кричат что-то в неописуемом восторге, бегут к нам. Среди них – девчонка, которая мне всегда нравилась и в которой я, какое-то время спустя, полностью разочаровался. Для тогдашнего не в меру впечатлительного пятнадцатилетнего пацана Лешки Колотыгина это было чуть ли не трагедией, сейчас же это воспоминание не вызвало абсолютно никаких чувств, кроме слабой улыбки. И неожиданно мелькнувшей мысли, что с того времени у меня так больше никого и не было. Толи обстоятельства так сложились, толи еще что – в любом случае, не довелось…
Потом всплыла картинка из раннего детства: День победы, мать ведет меня, десятилетнего шкета, по мощенной мрамором площади, украшенной цветами, флагами, всевозможными транспарантами. На площади полно людей – ветераны, молодежь, подвыпившие военные в парадной форме и при наградах. В руке у меня мороженное – невероятно вкусное, кажется, больше я такого никогда не пробовал – я смотрю в быстро темнеющее небо над Ташкентом, где уже загораются первые звезды и рвутся разноцветными огнями залпы салюта. По всей площади раздается многократное «Ура!», и я в детском восторге подпрыгиваю, роняя при этом мороженное, выкрикиваю тонким голоском «Ура, ура!..», а мать счастливо улыбается. Какая же у нее была улыбка…
Внезапно цепочка счастливых детских воспоминаний прервалась, и где-то в глубине души я снова почувствовал неприятный холодок. Неужели опять?..
-Что случилось? – незнакомый голос прозвучал как сквозь толстую преграду. – Капитан?
Несколько секунд я непонимающе смотрел на сидевшую рядом со мной женщину, пытаясь понять, кто она такая. Затем сознание наконец прояснилось, и я узнал лицо Родригес, отметив мимоходом, что глаза у нее все-таки сногсшибательные…
-А что, собственно, произошло-то? – спросил я, с трудом ворочая языком.
-У вас мозговая активность просто… бешенная какая-то, - обеспокоено проговорила медтехник. – Я такого еще никогда не видела. Приборы просто зашкаливают…
-И чем это объяснить? – спросил я, окончательно вернувшись в реальность. – Есть какие-нибудь предположения?
-Пока нет, - покачала головой Анна. – У меня есть два более-менее разумных объяснения. Первое – аномалии, вызванные сильным радиоактивным облучением. Пару раз я с такими случаями сталкивалась. Но такие дозы радиации всегда смертельны, поэтому этот вариант в вашем случае отпадает.
-А второе?
-Сильное нервное потрясение. Такое, которое могло травмировать нервную систему и изменить таким образом активность мозговой деятельности. Но это – только теория, потому что на практике я такие явления не встречала. В любом случае, чтобы выяснить причину, придется копнуть поглубже. Если вы не возражаете, конечно, - осторожно добавила она.
-В смысле «копнуть глубже»? – не понял я.
-Извините, - вздохнула Родригес. – Я не сказала вам сразу. Вот эта штука, - она показала на прибор, - не только регистрирует активность излучения, идущего от мозга. Это… как бы это выразиться… материализатор.
-Что? – удивленно воскликнул я. – То есть как? Тот самый, который… И это возможно?
-Это так. – Утвердительно кивнула Анна. – Потребовалось очень много времени, чтобы заставить его работать по первому нашему требованию. Как видите, получилось…
Материализатор мыслей… Над этой загадкой, с которой мы случайно столкнулись в Потерянном Городе четыре года назад, бились многие ученые умы нашей конторы. И, как теперь выясняется, небезуспешно. Я сразу же вспомнил несколько случаев, когда под действием этой штуки люди буквально сходили с ума. Объяснялось все очень просто – любая мысль материализуется и воплощается в реальность, для каждого отдельно взятого человека, попавшего в «поле зрения» материализатора. И временами там такие вещи выкристаллизовывались, что даже самых закаленных бросало в мелкую дрожь…
-Конечно, создавать вещи из ничего он уже не может, - сказала Родригес, как бы угадав ход моих мыслей. – Такие фокусы работают только там, в Городе. А здесь можно только, что называется, заглянуть к человеку в душу. Но поверьте, и этого иногда бывает вполне достаточно… - она невольно содрогнулась.
-И ты видела все, о чем я думал, на этом вот экране? – я показал на выключенный сейчас монитор.
-Ну как… - замялась медтехник. – Обрывочно, фрагментарно – не знаю, как еще сказать – но, в общем да, видела.
-Его на допросах еще не пробовали случайно? – поинтересовался я.
-Не раз, - с готовностью ответила Родригес. – Во всех случаях, как мне сказали, результат стопроцентный.
-Потрясающе… - пробормотал я, стараясь понять, как это я не знал об этом раньше. Похоже, просто был слишком загружен оперативной работой и не замечал, что делается в родных застенках. Ну и Пакстон, конечно, тоже хорош – пока не забросаешь вопросами, ничего не скажет. И если задуматься, то черт его знает, чем его отдел там занимается, помимо изучения «городских» находок…
-Капитан, - осторожно произнесла Анна, - я не буду настаивать, решать вам. Но все же…
-Я за этим сюда и пришел. – Решительно сказал я, снова закрывая глаза. – Включай эту адскую машину.
-Итак, - произнесла Родригес, - попробуем проверить версию с травмой нервной системы. Постарайтесь вспомнить, капитан. Что могло вызвать такое потрясение?
Мне, вновь окунувшемуся в свой внутренний мир, пришлось приложить значительные усилия, для того чтобы сконцентрироваться на словах Родригес, чей голос снова казался чужим и незнакомым. Травма, потрясение… Что же такое произошло во времена моего счастливого детства, что аукнулось через столько лет последствиями, подозрительно граничащими с шизофренией? Стараясь избавиться от лишних мыслей, которые так и норовили заполнить собой мнимое пространство сознания, я чувствовал, как колючий холодок в глубине души стремительно превращается в арктическую стужу, расползаясь буквально по всему телу. Все это напомнило мне игру в «холодно-горячо» наоборот. Чем ближе к разгадке, тем становится холоднее… А потом то, что мозг долгое время заботливо прятал в самых темных закоулках памяти, резко всплыло на поверхность, и я вспомнил все.
-Мне было шестнадцать, - наверняка мой голос дрогнул, только я этого не замечал. – Я был на редкость впечатлительным и ранимым молодым человеком с чрезмерно развитым воображением. Любое незначительное замечание для меня было сродни небольшой катастрофе. Что уж там говорить, критику в свой адрес я практически не переносил – замыкался в себе и мог часами торчать в одиночестве в своей комнате. Я верил в романтику и прочую хренотень, жил призрачными мечтами, изо всех сил стараясь отгородиться от реального мира… Впрочем, это все прелюдии и предисловия.
Это было как раз то время, когда по Ташкенту прокатилась волна изнасилований и жестоких убийств. По городу поползли слухи о серийном маньяке-убийце, родители перестали выпускать своих дочерей гулять… Каждые две недели – точь-в-точь! – находили очередной изуродованный труп, причем каждый раз в разных районах города. И когда проходило еще две недели оставшиеся пока еще «нетронутыми» районы замирали в оцепенелом ужасе. Наш район оказался последним в этом «списке»… Я не знаю, как это получилось. Наверное, это было чудовищное совпадение. Мать задержалась допоздна на работе, хотя обещала прийти пораньше – у нас намечался праздничный обед по случаю дня рождения отца. Она позвонила примерно в восемь часов вечера, пообещала, что «будет через час». Как оказалось, ее голос я слышал в последний раз. Ранним утром раздался телефонный звонок: голос в трубке представился следователем по особо важным делам… На опознание поехал отец. Он сразу постарел лет на пятнадцать, осунулся весь, курить начал, хотя раньше никогда не пробовал, и перенес еще инфаркт вдобавок.
А этого ублюдка все-таки арестовали. Судебное заседание, состоявшееся месяца через три, врезалось мне в память практически во всех подробностях. Кроме нас с отцом, присутствовало девять семей, потерявших сестер, дочерей, жен… Несколько раз заседание прерывалось – некоторые не могли сдерживать чувства. Кому-то пришлось выйти из зала суда. А я не замечал ничего происходящего вокруг, только смотрел, не отрываясь, на его лицо. Нахальное такое лицо человека, полностью уверенного в своей уникальности и безнаказанности. Но больше всего меня поразил взгляд его холодных голубых глаз, которые как будто пронзали насквозь каждого, кто в них заглянет… В последнем слове он имел наглость просить у суда снисхождения, при этом на его лице не дрогнул ни один мускул…
Приговор я тоже прекрасно помню. Тогда мне еще показалось, что сам судья, зачитывавший его монотонным голосом, едва сдерживал свои чувства: «Рассмотрев уголовное дело, Верховный суд постановил: подсудимого Колесникова Юрия Сергеевича признать виновным в совершении преступлений, предусмотренных частью второй статьи 97 и статьей 114 Уголовного кодекса, и назначить ему высшую меру наказания в виде смертной казни через расстрел. Приговор Верховного суда считать окончательным и не подлежащим обжалованию». Кто-то из родственников убитых кричал, кто-то аплодировал, кто-то просто плакал навзрыд, а я все смотрел в глаза этой мрази. Он улыбался ехидной улыбкой победителя…
Наверное, я должен был чувствовать какое-то удовлетворение, или вообще, хотя бы что-нибудь чувствовать. Но, кроме полной опустошенности, я ничего не ощущал. Целый год после этого я жил в глубокой депрессии, пару раз всерьез даже подумывал наложить на себя руки. Спас отец, заставив меня записаться в секцию рукопашного боя и готовиться к поступлению в институт. Короче, чтобы у меня оставалось как можно меньше свободного времени. Я работал, как проклятый, по шестнадцать часов в сутки, и это дало результат – постепенно я оправился. Во мне больше не осталось ничего из того, что раньше так мешало жить – из гиперчувствительного романтика я превратился в черствого и довольно циничного человека, каким и остался по сей день…
-Вот и все, - сказал я, открывая глаза. – Тогда, пятнадцать лет назад, полностью поглощенный учебой и спортом, я не заметил, как все происшедшее постепенно притупилось, а потом и вовсе затерлось в памяти. Так и «лежало» там до сегодняшнего дня.
-Ничего себе. – Проговорила, наконец, потрясенная Родригес. – Простите, капитан. Я даже не подозревала…
-Да ладно, - махнул я рукой. – Ты лучше скажи: то, что я сейчас рассказал, подтвердило твои догадки?
-Думаю, вполне, - кивнула медтехник. – Но картина еще неполная. Мозговая активность сама по себе еще ничего не дает и не объясняет. Вы ведь мне так и не рассказали подробно о симптомах.
-Знаешь, - медленно выговорил я, - все эти симптомы больше смахивают на сумасшествие. Поэтому я совсем не уверен, стоит ли об этом рассказывать…
-Так не пойдет, капитан. С вами определенно происходит что-то странное, и дело здесь не только в нервном истощении. Вы отдаетесь работе настолько, что можете элементарно перегореть.
Я молча любовался тонкими чертами ее лица, чувствуя, как во мне борются страх оказаться шизофреником, сильное желание рассказать все от начала до конца и еще более сильное желание обнять Анну.
-Послушай, - сказала Родригес, положив руку мне на плечо. – Я всегда с тобой, в любом случае, чтобы ни случилось. И любой из нас скажет тебе то же самое. Потому что мы – больше, чем команда. Мы друг для друга вроде как родные уже. Поэтому, как бы ни сложились обстоятельства, какие бы проблемы не свалились нам на голову, мы всегда должны доверять друг другу и поддерживать. Вспомни, ты сам говорил это нам перед нашим первым заданием, и ты же это повторяешь каждый раз для новичков. Так что же случилось на этот раз? Забудь про все эти дурацкие предрассудки и домыслы, просто доверься мне.
Я тяжело вздохнул. Да, я завел этот негласный кодекс «Доверие. Поддержка. Взаимовыручка», и я же теперь готов его нарушить, поступая при этом уже не в первый раз за последнее время непоследовательно. Поколебавшись еще несколько секунд и решив, что непоследовательностей с меня хватит, я отбросил всякие сомнения и рассказал все. И про ночные кошмары, и про то странное состояние транса, охватывающее меня во время каждого боя, и про таинственную тень, преследующую меня каждую ночь, и про Ганса Олафсена, с которым я непонятным образом оказался связан, и про многое другое, что тревожило и пугало меня последние двенадцать лет. Рассказал я и про наш разговор с Феликсом и про досье, присланное с Северного Полюса.
Когда я закончил, воцарилось неловкое молчание.
-Даже не знаю, что тут можно сказать. – Призналась Родригес. – Все это действительно смахивало бы на бред сумасшедшего, если бы я это услышала не от тебя. И потом, ведь и майор Подгорный тоже кое-что видел, а два сумасшедших сразу – это чересчур… Стало быть, все это началось с того самого ночного звонка?
-Именно, - кивнул я. – И вся моя дальнейшая деятельность… как бы это сказать… сопровождалась этим.
-Ты знаешь, - вдруг озабоченно нахмурилась Анна, - а я ведь и раньше сталкивалась с чем-то подобным. До того, как я попала в Службу, некоторые повстанцы рассказывали мне о странных приказах, поступавших из ниоткуда, подозрительной потере памяти, о целых составах с оружием и медикаментами, неожиданно появлявшихся на некоторых заброшенных станциях. И это было в то время, когда мы еще не наладили собственные поставки всего этого добра повстанцам…
-Точно! – вдруг встрепенулся я. – А Пакстон как-то раз заикнулся, что кто-то или что-то «изменило» результаты исследований по какой-то там научной программе. И таким образом было найдено противоядие против альянсовской «мертвой воды». Ни один из ученых, работавших над этой программой, ничего не мог вспомнить. А я-то, дурак, всего этого не замечал!..
-Да-да, что-то такое припоминаю, - кивнула Родригес. – Вот только один резонный вопрос возникает: что все это значит?
-Я думаю, ответ можно узнать только одним способом, - сказал я. – Архив покойного Шмейхеля.
-Генерал ни за что не даст тебе допуска, - с сомнением покачала головой Анна. – Ты ведь знаешь, уже много раз пытались…
-Тем не менее, - настаивал я, - это единственный способ узнать хоть что-нибудь. Мне до смерти надоело уже мучиться в неведении. А генерал что-то знает, я в этом уверен на сто процентов, - заявил я, поднимаясь с койки.
-И что, устроишь ему допрос с пристрастием? – поинтересовалась Родригес, вставая вслед за мной.
-По крайней мере, попробую задать пару вопросов, - улыбнулся я. Потом подошел к ней, слегка наклонился и легко поцеловал в щёку, глубоко вдохнув при этом приятный аромат ее волос. – Спасибо тебе большое. Я еще загляну к тебе сегодня, - подмигнул я ей, уже стоя на пороге.
Медтехник только загадочно улыбнулась белоснежными зубами. Какое-то время я смотрел в ее глаза, чувствуя, как меня потихоньку начинает пробирать приятная дрожь. Затем я, сдержав рвущийся вздох разочарования, махнул на прощание рукой и вышел в коридор.

*******

По пути в столовую меня занимали две мысли. Во-первых, что придется сказать генералу, чтобы получить ответы хотя бы на некоторые интересующие меня вопросы, коих я насчитал около двадцати? Во-вторых, что со мной случилось, если я как пацан втрескался в собственную подчиненную?
«Что я вижу? – ехидно спросил внутренний голос, - у бесчувственного бревна проклюнулись какие-то эмоции? Что, еще не все потеряно, да?»
«Да, проклюнулись, - ответил я сам себе, - не знаю, только ли в эмостимулине дело, но влип я, кажется, капитально».
Пришлось сделать над собой достаточно большое усилие, чтобы не думать ежесекундно об Анне Родригес и сосредоточиться на интересовавшем меня деле. А задуматься тут было над чем. Личный архив первого и единственного директора ОСБ Карла Хайнца Шмейхеля…
Если судить по тому, что я о нем знал, то он был, в сущности, идеальным руководителем. Блестящая карьера в немецкой BND, после Первого вторжения – отнюдь не простое решение возглавить Объединенные системы безопасности, только-только формировавшуюся организацию, призванную обеспечить хоть какой-то порядок и стабильность на планете. По сути, со временем он фактически получил власть над всей планетой, потому как ОСБ проникли во все сферы жизни, став определяющей силой во всех уцелевших городах. Отпала надобность в президентах и парламентах – всю власть осуществляли местные представительства ОСБ. При этом у Шмейхеля хватило ума не класть себе в карман огромные средства, выделяемые для организации, а расходовать их по прямому назначению. Он никогда не говорил лишних слов, все его приказы были исключительно четкими и понятными. Еще одной отличительной его чертой была способность прислушиваться к инициативам своих подчиненных, и оттого работать с ним было одно только удовольствие.
Однако, все, что он так тщательно создавал в течение двух лет, рухнуло буквально в одночасье во время Второго вторжения. Как потом многие говорили, директор погиб в первые часы войны. Однако существовало и другое мнение: якобы за два часа до вторжения Шмейхель бесследно исчез при весьма загадочных обстоятельствах. Как бы то ни было, только потом, через какое-то время, будет обнаружен его личный архив, в котором по слухам хранится то ли секретная информация, то ли какой-то ненужный уже компромат. В любом случае, ни один из рядовых сотрудников Службы, возрожденной на осколках ОСБ, никогда в глаза не видел этого архива. И единственным человеком, кто владел информацией об архиве и, возможно знал его секреты, был генерал…
Перед тем, как войти в столовую, я сверился с часами. Десять минут первого. Только сейчас я осознал, как долго проторчал у Родригес. Пробубнив под нос что-то нечленораздельное, я распахнул двустворчатые двери. В столовой было практически пусто, если не считать Фредди, дремавшего за одним из столиков, да профессора Сантини, облокотившегося на стойку бара и растерянно вертевшего головой по сторонам. По всей видимости, с самого утра он отсюда никуда не отлучался. Удивительно, как его еще ноги держат… Впрочем, вдребезги пьяный доктор психологических наук меня в данный момент не интересовал. А интересовал меня человек, сидевший в самом темном и неосвещенном углу за двухместным столиком. Перед ним стояла тарелка с хедкрабовым супом и дымящийся бокал свежесваренного кофе. Все как обычно.
-Присаживайся, Колотыгин, - сказал генерал, даже не посмотрев в мою сторону.
Я расположился напротив него. Его усталое лицо было изрезано многочисленными морщинами и шрамами, напоминавшими о том, через что ему довелось пройти. Изрядно поседевшие волосы как всегда подстрижены коротким ежиком. Глаза, не выносившие яркого света, полностью закрывали темные очки. Зеленая фуфайка и камуфляжные штаны дополняли его привычный вид.
-Подозреваю, у тебя накопилось множество вопросов, - проговорил генерал, не дав мне начать. – Не удивляйся. У Подгорного, например, их не меньше. Но дело совсем не в этом. Чем могу помочь?
-В последнее время, - я пристально смотрел в глаза, скрытые черным стеклом, - да и не только в последнее происходит много чего странного и необъяснимого. В том числе и со мной…
-И ты, конечно, хочешь выпросить у меня допуск к архиву Шмейхеля? – перебил он.
Я опешил, оказавшись абсолютно не готовым к такому повороту в разговоре.
-Позволь спросить, Алексей. – Произнес генерал, отхлебнув кофе. – Чего ты хочешь этим добиться? Надеешься найти в этом архиве разгадку своих снов? Или познать смысл жизни? Чего?
По спине пробежал неприятный холодок. Такая осведомленность генерала в моих личных делах не могла меня не встревожить.
-Вот видишь, молчишь, - продолжал тот. – Потому что не знаешь конкретно, чего хочешь. В этом-то вся и беда, и поверь, именно из-за этого многие хорошие люди кончают очень плохо…
-Хорошо, - выдохнул я, - тогда вы можете хотя бы сказать, что происходит?
-Время перемен, Алексей, - доев свой суп, ответил генерал. – Вот что происходит. Не просто перемены, нет. Коренной перелом во всей жизни. И это и пугает и радует одновременно…
-Уж не связываете ли вы все это с Фрименом? – съязвил вдруг я.
-Никоим образом, - спокойно парировал генерал. – Избранных в этом мире не существует. Есть удачливые и не совсем удачливые, вот и все. От имен же ничего – подчеркиваю, ровным счетом ничего – не зависит. У нас давно уже время могущественных организаций, а не личностей. А впрочем…
Чувствуя, что ни хрена не понимаю, я попробовал гнуть дальше старую линию:
-Так все-таки, архив Шмейхеля…
-Исключено, - отрезал генерал. – Ты не найдешь в этом архиве ответов на свои вопросы. Зато ты узнаешь такие вещи, о которых лучше никому и никогда не знать. Ужасные вещи, лежащие далеко за пределами нашего с тобой понимания. Вещи, после которых твои ночные кошмары покажутся тебе детскими мультиками. Поверь мне, Алексей. Не надо тебе лезть в этот архив. Пройдет время, и ты сам все поймешь. И тогда никакие архивы тебе уже будут не нужны. И потом, - добавил он тихо, - я обещал Карлу… И я это обещание сдержу.
Я молчал, потрясенный словами генерала. Тот полез в нагрудный карман за сигаретами, и в этот момент на стол выпала старая фотокарточка. Человека на ней я узнал практически сразу – это был Шмейхель, облаченный в строгий деловой костюм. В общем-то, ничего примечательного в этом фото не было, вот только взгляд его зеленых глаз почему-то заставил меня передернуться. Я еще раз внимательно посмотрел на фотографию. Что-то в этом взгляде было не так… Генерал легким движением взял карточку и положил ее обратно в карман, сделав это, как мне показалось, слишком торопливо.
-Ну говори, - процедил он, прикуривая сигарету, - я же вижу, что у тебя еще какие-то проблемы есть помимо этого.
-В принципе, есть, - вздохнул я. – Помните наше главное правило? Профессионализм превыше всего?
-Прекрасно помню.
-Так вот, мне кажется, что это правило я уже многократно нарушил. В моей жизни стало слишком много личного, - сказал я, разом вспоминая дока Вэнса, Аньку, Аликс, Родригес, в конце концов. – Боюсь, это может навредить нашему делу в самый неподходящий момент.
-Запомни, Алексей, - ответил генерал, делая глубокую затяжку, - эмоции – это то единственное, что отличает нас от них. Пока мы способны хоть на какие-то чувства, мы отличаемся от этих… Даже не просто отличаемся, мы выше их. Потому что мы способны драться за идею, а они воюют по компьютерной программе. Эмоции – слабость только для слабых. Мы же способны превратить их в нашу силу, в тот самый стержень, на котором мы все держимся. Так что выбрось всю эту чушь из головы. Мы не роботы, а живые люди.
-А я и не знал о ваших ораторских способностях, - удивленно признался я.
-А ты почаще сюда заглядывай в это время, - усмехнулся генерал. – И не такое от меня услышишь. А если честно, то иногда простого человеческого общения ужасно не хватает. Придешь сюда, а тут никого, кроме Фредди и этой вечно пьяной скотины, - он недовольно покосился в сторону Сантини. Потом вдруг крикнул: - Фредди! Я же просил тебя не наливать ему спиртное!
Встрепенувшийся бармен только удивленно пожал плечами.
-А-а, значит, сам притащил, - проворчал генерал. – Вот так-то.
-Что ж… Разрешите идти, - сказал я, вставая из-за стола. – Мне надо груз к отправке готовить.
-Удачи тебе, Алексей.
Пройдя несколько шагов, я обернулся:
-Генерал, а где находится этот архив, если не секрет?
-Не секрет, - спокойно ответил тот, доставая что-то из-под стула. – Вот он.
В руке он держал небольшой чемоданчик – из тех, что предназначены для перевозки и хранения секретных документов, несгораемый и практически неуничтожимый. На чемоданчике был наклеен какой-то знак желтого цвета…