Он едва не расхохотался в голос. Ничего не мог с собой поделать. Просто сидел и трясся всем телом, держа рвавшийся наружу смех за стиснутыми зубами. Поврежденные ребра ломили, кровь текла по лицу, голова гудела словно разворошенное осиное гнездо, грозя скорым обмороком, – истерический смех клокотал в нем, наплевав на все.
Понемногу Бертон успокоился. Эмоциональная встряска, хотя и носила нездоровый характер, отрезвила ведьмака, дав ему отойти от медитативной отрешенности, в которой он находился в течение всего боя. Ведьмак вновь взялся за лечение, сдерживая редкие смешки.
«В храме скучно. Девушек там не убивают, ребер никому не ломают».
«Ты ведь обещал подумать».
«Ах да, верно. Молчу, молчу».
Спустя несколько минут Бертон сумел подняться с земли. После приема обезболивающего – вы¬тяжки-экстракта из растительного анальгетика – ребра приятно, сладостно молчали. Голова, однако, буквально раскалывалась на части. Ведьмак, пошатываясь от головокружения, выполнил короткий комплекс дыхательных упражнений, приноравливаясь к стеснению в груди, после чего сосредоточил внимание на поверженном противнике.
Первым делом Бертон нашел кинжал альбиноса и изучающе оглядел оружие – лезвие из темного металла хорошо заточено, деревянная рукоять плотно, во много слоев, обмотана засаленной и потертой тканью. От ленточек из переплетенных полос кожи, украшавших рукоять, исходил слабый ток Силы – так веет свежим морским воздухом где-то вблизи побережья.
Амулет Белого - неизвестная Бертону руна, вырезанная из кости какого-то крупного животного и дополненная тремя птичьими перьями, - валялся рядом с телом убитого противника и ритмично пульсировал энергией, словно не смиряясь со смертью хозяина. Бертон не стал пока трогать странную вещицу, ограничившись кратким визуальным осмотром. Каждая волна Силы, исходившей из амулета, отдавалась в корнях зубов и висках неприятным, зудящим колебанием, однако медальон ведьмака пере¬стал буйствовать на цепочке.
Бертон, кряхтя, осторожно наклонился над телом альбиноса, осматривая ножны. Их украшала затейливая резьба и малопонятные насечки, но в целом – ничего необычного. Ведьмак, орудуя кинжалом альбиноса, срезал ножны и увидел, что рядом с ними на «поясе» висит небольшой кожаный мешочек. Внутри что-то едва слышно звякнуло, когда Бертон дотронулся до него.
Заинтригованный, ведьмак сорвал мешочек с «пояса». Под рукой ощущалось нечто твердое. Бертон поспешно развязал тесемку, стягивавшую мешочек, с непонятной тревогой вытряхнул его содержимое себе на ладонь – и остолбенел.
Внутри находились два серебряных медальона, кое-как завернутые в листья неизвестного ведьмаку растения.
На одном медальоне была изображена стилизованная кошачья морда, на другом – волчья.
Бертон тупо уставился на них, не обращая внимания на то, что правый глаз медленно заливает кровь.
Два ведьмачьих знака.
Кот и волк.
«Кот… Зак? Фрейен? А второй тогда?.. Одрик? Серпент? Может, Геральт?»
Бертон тяжело поднялся, не сводя глаз с медальонов. Никогда прежде он не слышал, чтобы существа, подобные убитому альбиносу, могли спокойно носить на теле серебро – да что там, просто выдерживать его присутствие вблизи. Растения из мешочка, должно быть, частично нейтрализовали воздействие металла на зверя («а зверя ли?» – тут же подумалось ему); возможно, Белый каким-нибудь древним обрядом еще и наложил на них неведомое защитное заклятие. И все же постоянно иметь ведьмачьи знаки при себе альбиносу было в достаточной степени болезненно.
«Не все ли тебе равно – чьи?»
Бертон бережно сунул медальоны в боковой карман своей сумки, после чего вложил кинжал альбиноса в ножны. Оружие следовало выкинуть в ближайшую же реку, предварительно совершив над ним несколько полузабытых процедур, - даже сейчас, после смерти владельца, оно оставалось очень опасным. С амулетом дело обстояло сложнее – только маги могли лишить этот предмет его черной ауры.
«Нет. Не все равно. Нас слишком мало для того, чтобы мне сейчас было безразлично».
Рядом копошился зверь, напавший самым первым. Слабо постанывая и пуская носом кровавые пузыри, он жалко возился среди своих кишок и, похоже, упорно не желал умирать.
Ведьмак некоторое время простоял над зверем, сумрачно глядя на затянувшуюся агонию, и с не¬ожиданной для себя яростью добил его.


Над лесом занималась заря нового дня.
Бертон шагал навстречу свету.
Сузив зрачки глаз до вертикальных щелочек, он машинально наблюдал за захватывающей игрой ярких солнечных лучей. Повсюду – на траве, в листве деревьев – переливались миниатюрными радугами мириады дождевых капель, словно россыпи самоцветов. Паучьи сети, растянутые невысоко над землей там и сям, казались сверкающими диадемами из королевских сокровищниц.
Однако для Бертона эта красота была напускной и обманчивой.
Наступавший рассвет был для него мертв – как были мертвы и те, кого ведьмак оставлял за собой.
Еще два мертвеца незримо сопровождали его – ведьмачьи медальоны скорбно безмолвствовали; их призрачный жар тревожил Бертона сквозь одежду. Амулет альбиноса неприятно вибрировал в кармане, «запеленатый» в Знак.
И все же Бертон уходил с чувством обретенного покоя.
Он таки выполнил последнюю просьбу Милен.
Перемазался с ног до головы в сырой лесной земле, сорвал несколько ногтей, не раз валился на краю ямы от слабости и боли… но выполнил.
Со стороны все это казалось ему мальчишеством, однако (как жаль, что я не встретила тебя раньше) по-другому он поступить не мог.
«О, те самые «ведьмачьи принципы», верно?»
Бертон спешил. Боль в ребрах гнала его вперед, заставляя думать о более насущных делах.
Ему нужен был врач.



- Жив, Орел.
- Жив, Волк.
Ведьмаки быстро, по-мужски крепко обхватили друг друга, на секунду сплелись руками. Лютик во все глаза смотрел на обоих, покусывая стебелек сорванной травинки, – не каждый день доводилось видеть двух встречающихся на тракте ведьмаков.
Они не улыбались, но взгляд каждого горел странным весельем. И не менее странным пониманием – они словно и не нуждались в словах, им достаточно было просто посмотреть друг другу в глаза: «Да… Трудно было. Опять шел по краю…» - «Но, как вижу, снова повезло? Что ж, мои поздравления». От этого телепатического общения Лютику стало немного не по себе.
- Откуда, Геральт?
- Зимовал вместе с парнями.
- И как там этот старый добряк Весемир?
- Как всегда - лучше всех. Ну а ты где пропадал?
- Там, сям. Кипят нынче тракты, сам знаешь...
- И то правда.
Лютик исключительно скромно и благовоспитанно кашлянул, теребя в руках свою шапочку. Геральт тут же обернулся к нему.
- Бертон, позволь представить тебе прославленного поэта, известного барда Лютика…
Бертон с интересом повернулся к «известному барду Лютику», который тем временем оставил безуспешные попытки принять в седле подобающую обстановке позу и вновь принялся изучать ведьмака. У Бертона были относительно короткие, густые белоснежные волосы, красиво спадавшие на лицо и частично скрывавшие его от посторонних глаз, – известный бард не сразу заметил свежий шрам на месте правой брови. Кожа лица была молочно-белой, подстать волосам. Глаза, выделявшиеся среди всей этой белизны двумя яркими синими огнями, смотрели жестко, оценивающе.
Бертон выглядел молодо – если бы не этот тяжелый взгляд, больше подходящий какому-нибудь старому, многоопытному хищному зверю, Лютик мог бы подумать, что перед ним – человек, только приближающийся к отметке среднего возраста.
Геральт, угадав мысли Лютика, в очередной раз вспомнил фразу о том, что внешность бывает обманчивой, – из ведьмаков один Весемир и еще, может, Дитрих были старше Бертона.
- Мсье Лютик? Еще бы, наслышан о вас…
- Уверяю, большая часть слухов – не более чем откровенная ложь и клевета завистников, - по¬спешно выпалил бард и немедленно покраснел. Геральт незаметно для Лютика сделал рукой извиняющийся жест – мол, что с него взять. Бертон добродушно засмеялся, одновременно нетерпеливым движением головы сбрасывая волосы с лица, отчего шрам на правой брови стал виден «во всей красе»:
- Я слышал о мэтре Лютике только хорошие слова.
Забавная озабоченность на лице Лютика сменилась смущенной улыбкой:
- А… ну тогда ладно.
- Куда направляетесь? – осведомился Бертон, обращаясь к Геральту.
- В Третогор.
- Далеко, однако, собрались… Работа?
Геральт отрицательно покачал головой:
- Встреча с купцом.
- Время ждет? Успеем покалякать в какой-нибудь корчме?
- Сожалею, Бертон, но нам нужно спешить. Жаль, не можем посидеть за кружкой-другой пива.
Лютик по тону почувствовал, что Геральту действительно жаль. Обычно в голосе ведьмака эмоций было не больше, чем в шуме ветра, а тут…
«Да он смущен. Геральт из Ривии смущен. Вот это да… Но, черт, нам ведь действительно надо торопиться».
Бертон, все так же странно-понимающе глядя на Геральта, развел руками:
- Ну что ж, знать, в следующий раз.
Геральт легко запрыгнул в седло. Лошадь, до этого неуверенно переступавшая с ноги на ногу, беспокойно фыркнула, кося испуганным глазом на Бертона. Тот подошел ближе и мягко положил ладонь на лоб кобыле, прямо промеж ушей. Животное вмиг утихомирилось и благосклонно заржало.
- Спокойно, Плотвичка, свои...- Бертон хитро сощурился, убирая руку и глядя на Геральта. - Ее ведь Плотвой зовут, верно?
Лютик прыснул, зажимая рот ладонью. Геральт всех своих лошадей звал одинаково.
- Угадал, Бертон, – усмехнулся Геральт, похлопывая кобылу по гриве.
- Ты не меняешься, ривянин, ты знал об этом?
- Это плохо?
- В твоем случае… скорее нет, чем да. Ну да ладно. Прощайте, мсье Лютик! Желаю вам творческих успехов!.. И ты прощай, ривянин!
- Прощай, Орел!
Они расстались.
Может, на год. Или на два. Или на пять лет.
Может быть, навсегда.
В жизни ведьмаков все может быть.
Геральт и Лютик пустили лошадей легкой трусцой. Бертон некоторое время смотрел им вслед, глядя на то, как забавно покачивается перо на шапочке барда. Затем он поправил ремни, крест-накрест сходящиеся на груди, и, повернувшись, пошел своей дорогой.
Лютик, ехавший немного позади Геральта, ушел в свои мысли. Встреча с Бертоном не выходил из головы. И дело тут было не только в редкости такого события. Что-то было в ведьмаке, что-то противоестественное… Бард вспомнил его взгляд и поежился. Его глаза… Бертон смотрел так, будто только что вырезал подчистую население какой-то маленькой деревушки и лишь теперь понял, что наделал. Взгляд этот вкупе с острыми чертами лица ведьмака почему-то вызывал неясную, подсознательную не¬приязнь.
- Ну и рожа у него… - задумчиво произнес Лютик, жуя травинку, и внезапно спохватился, поняв, что в очередной раз сморозил глупость.
Геральт исподлобья так посмотрел на Лютика, что в душе барда на секунду все помутнело и за¬ныло, будто гнилой зуб.
- Лютик, я не устаю повторять: совсем необязательно всегда говорить то, что думаешь, - медленно проговорил ведьмак.
- Я… я правда не хотел, Геральт! Ей-богу, вырвалось! Я просто…
- Да, - как-то обреченно кивнул Геральт, глядя на березовую рощицу вдали.- Как обычно, ты просто. Я уже вроде даже привык…
- Да нет же! Это… Ну, говорю же, вырвалось. У нас, людей творческих, такое сплошь и рядом…
- …тем более, вдвойне неприятно слышать такие перлы из уст прославленного поэта…


Бертон сидел, прислонившись спиной к стволу низкого, кривого тополя, росшего возле тракта. В руке он держал ведьмачий медальон, ртутью поблескивающий в лучах полуденного солнца.
«Значит, не он. Не Геральт».
Бертон задумчиво смотрел из-под опущенных век на широкое поле пшеницы, слабо волновав¬шееся от теплого летнего ветерка. Волк с медальона хищно скалился на облака, плывущие по небу.
«Тебе легче?»
«Наверное. А должно быть? Ведь если не он, то кто-то другой…»
«Ох уж эти чувства… Ты не ведьмак. Ты заложник своих эмоций».
Шеннер попал в точку.
Бертон улыбнулся, балансируя между явью и сладостной дремотой. Улыбка, впрочем, вскоре увяла, и лицо вновь стало серьезным.
«Нас слишком мало для того, чтобы мне сейчас было безразлично».
Впервые за несколько дней Бертон спал – по-ведьмачьи чутко, неспокойно, но все же спал.
Пшеница тихо шелестела, словно шепча о чем-то своем, тайном и заповедном.


© RuSlim, 2007
(текст привден в оригинале)