Ночной лес стоял вокруг величественной стеной. Луна, озаряющая стволы старых сосен, делала их похожими на колонны в старинном храме. Было пусто и тихо, не было слышно даже вечного шелеста сухой травы. Казалось, на подступах к Каэр Морхену затаилась засада на путников, дерзнувших направить свои стопы в тайную обитель ведьмаков.
Эскель лежал, завернувшись в шерстяное одеяло, не засыпая только потому, что еще не вернулась Вайна. Он смотрел на маленький костерок, весело пылающие сосновые ветки. Запах дыма почему-то навевал мысли о жареном мясе, и Эскель, предавался мечтам о сытном обеде в виде зайца или чего-нибудь в этом роде, который почему-то никак не появлялся. Надо было идти самому, но Вайна упросила его отпустить ее поохотиться в незнакомых местах.
За спиной раздалось тихое покашливание. Эскель подскочил как ужаленный, ругая себя последними словами за беспечность. Но, взглянув на человека, стоявшего перед ним, понял, почему не услышал, как тот подходил. Незнакомец оказался ведьмаком. Он стоял, чуть сутулясь, и теребил цепочку с серебряным амулетом. Из-под низко надвинутого капюшона был виден только твердый рот и квадратная нижняя челюсть, обтянутая темной кожей.
– На зимовку? – спросил Эскель. Тот кивнул.
Эскель знаком пригласил путника сесть рядом и стал рыться в котомке, надеясь найти чего-нибудь съестного. Наконец, он извлек на свет флягу с вином и горбушку хлеба. Он отломил кусок и протянул гостю. Тот принял без благодарности и в свою очередь угостил Эскеля ломтем копченого мяса.
Некоторое время ели молча. Когда же оба насытились, незнакомый ведьмак облизнул губы и указал на землю, где на сырой после дождя лесной подстилке отпечатывались маленькие женские следы.
– Оборотень, – были его первые слова за эти полчаса.
Эскель похолодел.
– Нет! – вырвалось у него. – То есть, почему ты считаешь, что моя спутница – оборотень?
Ведьмак посмотрел ему в лицо. Глаза у него были большие, светло-карие. Эскель вдруг понял, как на самом деле отвратительны вертикальные зрачки. Не удивительно, что люди так шарахаются от ведьмачьего взгляда.
– Послушай, мальчик, – он выделил голосом обидное слово, – когда ты доживешь до моих лет (в чем я лично сомневаюсь), такие вещи сами станут бросаться тебе в глаза. А теперь, объясни-ка мне лучше, что чудовище делает на дороге в Каэр Морхен? Уж не вздумал ты тащить ее к нам?
Эскель нахмурился и стиснул зубы. Он вовсе не собирался вести Вайну в крепость, она прекрасно чуствовала бы себя и в этом лесу, не слишком бросаясь в глаза. Эскелю вдруг страшно захотелось хлестнуть его шипастой перчаткой по лицу, чтоб тот вскрикнул и схватился за глаза, жалким голосом бормоча проклятия. Чтоб…
– Я все понимаю, любовь-морковь, но хорошенького понемножку. Можешь таскать в постель хоть брукс, но уж изволь потом отрубать им головенки! Иначе пострадают люди. Ты подумал, скольких ни в чем не повинных людей убила твоя клыкастая девка?! И если ты не сделаешь того, что обязан был сделать уже давным-давно, это сделаю я, Ярсен. И знаешь почему? Потому что мою мать убил оборотень. На моих глазах. Знаешь, в чем поклялся рыдающий пятилетний пацан над ее искалеченным трупом? Правильно, убивать чудовищ, чтобы больше ни один ребенок не повторил его судьбу.
Эскелю захотелось возразить, сказать, что Вайна никогда не трогала людей, что она сама убила едва ли не больше нежити, чем любой ведьмак ее возраста. Что, в конце концов, «пятилетний пацан» скорей всего обделался со страху и забился куда-нибудь в щель, а не стал приносить глупых клятв! Но он молчал. Где-то слева затрещали сучья, серебряный амулет завибрировал, к огню вышла обнаженная Вайна, с убитым олененком на плече. Глаза его были открыты, и что-то такое привиделось Эскелю в них, что он не поприветствовал девушку как обычно, а потупил голову и стал внимательным образом изучать свои ботинки.
Вайна, весело блестя глазами, опустила свою ношу на землю и уже потянулась было к своим вещам, сложенных поближе к теплу, как заметила второго Ярсена и сделала несколько шагов назад. Лицо ее приобрело хищное и вместе с тем растерянное выражение. Ярсен же, бесстыдно разглядывавший Вайну сверху до низу, напротив, чувствовал себя непринужденно.
– Красавица, да… Я б, может, тоже этак полвека назад купился бы. Хех, на дикое мясо. – Он встал, вплотную приблизился к Вайне. Та не двинулась с места. Лишь только взглянула жалобно на Эскеля. – А скажи-ка, красавица, скольких детей ты сожрала? Скольких убила просто так, для удовольствия?
Эскель, не отрываясь, смотрел на нее. Вайна закусила губу и тоже посмотрела на Эскеля. А потом сказала просто:
– Много. Я же оборотень.
– Вот видишь, – Ярсен отвернулся от оборотня. – Даже она это признает! Ты один играешь в любовь, не видя дальше носа!
Эскель молчал. Он смотрел, как медленно приподнимается верхняя губа Вайны, обнажая удлинившиеся белые зубы, как изгибается ее спина перед броском…

Ярсен молниеносно развернулся и нанес молниеносный удар кулаком в солнечное сплетение. Вайна согнулась пополам, но тут же отскочила и встала, неподвижно, ожидая. Ярсен выхватил из-за спины меч и рубанул. В другое время Эскель восхитился бы точным пируэтом, но не теперь. Он вскинул руки, сложенные в «Аард», ведьмака отбросило, не дав ударить в полную силу. Серебряное лезвие вскользь коснулось руки Вайны, срезав полосу кожи. И уже бурая волчица бежала прочь от костра, оставив после себя всего несколько капель темной крови.
Ярсен медленно поднял глаза на Эскеля и так же медленно опустил клинок.
– Что ты наделал? – его голос почти сливался с лесным шелестом. – Что ты наделал, тупой кретин?!
Эскель молча бросился на него, стиснув вспотевшей ладонью рукоять меча. Ярсен небрежно отмахнулся от него, одним движением отбросив в траву. Тот прыгнул снова.
– Ты ослеплен, опомнись!
Удар.
– Прекрати, она всего лишь…
Выпад, скачок.
– Оборотень!
Удар.
Эскель видел все вокруг словно бы сквозь багровую пелену гнева. Он плохо соображал, никак не мог сосредоточиться. Где-то в глубине сознания он понимал, что Ярсен сейчас мог бы легко убить его. Но он только оборонялся.
Красная в свете огня волчица прыгнула на Ярсена со спины, но тот достал ее защитным движением. Эскель, воспользовавшись моментом, нанес удар под мышку. Хлынула алая кровь, в светлых глазах Ярсена промелькнуло отчаяние, он поднырнул под прыгнувшую снова Вайну и с чудовищной стремительностью ударил Эскеля в лицо…

Еще не открыв глаза, Эскель уже почувствовал, как крутится под ним земля. Он с трудом поднял голову, присохшую волосами к куртке. Лицо тут же свела судорога. Эскель охнул и схватился за щеку, тут же отдернув руку, задев свежую рану, тянувшуюся ото лба и почти до подбородка. Правый глаз почти совсем не видел, но вроде был цел…
– Вайна!
Никто не отозвался. Эскель вскочил на ноги, чуть не рухнув снова от боли во всем теле. Кругом был пустой лес. Даже птицы не пели. На земле вокруг потухших углей повсюду темнела кровь.
Вайна…
– Вайна!!!
Тишина. Она давила, пригибала к земле, заставляя рвать на себе волосы, рыдать от безысходности… Вайна, Вайна, Вайна…
Он звал ее снова и снова, бродил по лесу весь день и всю ночь, стараясь отыскать следы… Пошел снег. Первые снежинки таяли, едва коснувшись земли, но на их место ложились десятки, сотни других самоубийц снежинок. Вскоре он уже не мог найти дорогу назад, голова раскалывалась от боли… Он все-таки вернулся к месту страшного ночлега и долго сидел над сумкой с вещами Вайны. Он знал, что нельзя больше ее вспоминать. Нельзя вспоминать, как они сидели по вечерам, болтая о всякой всячине, так согревающей душу. Как она возвращалась с охоты, такая прекрасная и невинная в своей наготе… Как один-единственный раз она поцеловала его. Он тогда лежал, отравленный ядом водяного змея, а она сидела над ним, говорила что-то… Он не запомнил что, запомнил только прикосновение прохладных губ… Нельзя, нельзя вспоминать!
Эскель как во сне перебирал эликсиры, машинально обработал рану, наткнулся на кусок солонины, оставленный, должно быть, Ярсеном, съел… Чудовище… Кто еще был чудовищем… Она? Он? Сам Эскель? Вайна убивала людей, да, но разве этот скот – люди? В чем она была виновата, в том, что не могла противостоять голоду? Да, но и все эти сороконожки, ни гули, ни выворотки не виноваты, ни в чем более.
А он ведьмак. Он должен был сделать то, что должен еще тогда, во влажном дне оврага. Тогда ничего не было бы.
А вдруг она жива? Ведь может же быть такое?
Эскель долго еще предавался своим горьким мыслям, но потом рана взяла свое, и он уснул. Эскель не знал, спал он сутки, двое, а может, полчаса, но, проснувшись, он сразу же собрал свои вещи, оставив одежду Вайны на месте, и ушел, не оглядываясь, хоть все время и казалось, что вот сейчас она выходит из леса… Он думал, что никогда не сможет спокойно смотреть на другого ведьмака, но ноги сами повернули в Каэр Морхен. А если там Ярсен? Должен быть там. Странно, думая о старом ведьмаке, Эскель не чувствовал злобы. Только боль. И все-таки нужно увидеть Весемира, он многое повидал, может, скажет, как теперь ему жить…