В Колпино, известное в народном обиходе, как Клопино, мы приехали уже в кромешной тьме и полном молчании. До этого я никогда серьёзно не задумывался, где обретается Абрамка вне стен клуба, хотя мозгами и понимал, что, как и любой другой человек, он должен где-то жить. Но не в такой же богом забытой дыре...

Двухэтажный дом, у которого мы остановились, был чуть получше других. Все остальные, как мне показалось, разваливались на глазах. Некоторые окна в строениях были забиты щитами, стены покрыты трещинами. Рядом располагались такие же низенькие зданьица послевоенной постройки. В доме, около которого затормозила наша машина, света не было нигде, только тускло освещался подъезд с неожиданно мощной и новой железной дверью, смотрящейся нелепо на убогом строеньице.

— Черт же тебя дернул хоромы-то эти купить, — подал наконец голос Гагик, — рухнут, того и гляди, и тебя под собой погребут.

— Ну, тут ты не прав, Гагик. Простоят они долго, на мой век хватит, — ухмыльнулся Абрамка, — а птичка мне тут одна на хвосте принесла, что земли эти скоро инвестору отдадут, вот тогда мы с ним ещё и поторгуемся... Я пять квартир за одну проданную смогу купить. А пока, как говорится, в тесноте, да не в обиде! Кит, подняться на второй сможешь?

Про тесноту Абрамка загнул, потому что дом этот принадлежал ему целиком, хоть и выглядел внутри, мягко говоря, странно. Почти до конца отделанные, но пустые комнаты, чередовались с развалюхами, напичканными под завязку новой, ещё не распакованной мебелью и неустановленной бытовой техникой, так, как будто у хозяина были и вдруг закончились деньги на ремонт. И почти везде на окнах были металлические решётки.

А я тормознулся в пролёте между первым и вторым этажом, потому что под ноги мне кинулся просто гигантских размеров дымчатый котяра с кисточками на ушах, как у маленькой рыси. Он принялся тут же сосредоточено обнюхивать мои ботинки и брюки. Дома, как я уже говорил, у меня тоже жил представитель семейства кошачьих, некастрированный и отчаливающий на ночь в уличные загулы. Так что возмущению нового знакомца от оставленных на мне «посланий племени» не было предела. Хотя он и позволил аккуратно почесать себя за ухом, а потом ниже — и под шеей.

В шерсти я нащупал какое-то, с небольшую горошину, уплотнение, которого у здорового, явно домашнего животного в таком месте точно не должно было быть. Своего «бродягу» мы регулярно осматривали по возвращению на утро на предмет боевых ран, блох, укусов крыс и т.д.

— Охренеть, Берц, ты б ещё тапки в зубах припер! Первый раз вижу, чтобы он к себе чужака подпустил. Он у меня такой — с мужским характером, так что ты осторожнее, — выдохнул тоже вдруг отставший от Гагика и Кита на лестнице Абрамка и добавил жестко, почти сквозь зубы: — Да и вообще осторожнее... не суетись под клиентом. И так влез уже, куда не просят, по самые гланды. Посиди спокойно на кухне, пока Кита осматривать будут. Захочет — сам тебе все расскажет. И как только расскажет, так забудь про все это сразу. Болезнь есть такая хорошая, полезная. Амнезия называется. Не одну жизнь спасла. Понял, Слава?

Я кивнул и для вида послушно потрусил туда, где располагался пищеблок. Там покормил Берца, поменял ему воду. И с удивлением приметил дорогие заграничные корма, батарею витаминов, стоивших явно целое состояние. Разумеется, кошак воспылал ко мне ещё большим уважением, а я, отвинтив ботинки, чтобы не скрипеть по старому паркету на всю Ивановскую... двинул к «народу».

Впрочем, ничего особо нового в полуоткрытую дверь я так не услышал. Только то, что окончательно подтвердило мои, и так уже имеющиеся, догадки.

— Когда так нажимаю — больно? Вот эти старые гематомы — от чего?

— Это мне по рёбрам выдали, когда я первый раз деру дать пытался. Когда въехал, в какой компот попал. Ну, что это... бордель конкретный на убой.

— А так непонятно было, молодой человек?

— Нее. Там сначала все чинно, благородно. Следят хорошо, чтоб ты с другими не особо пересекался. Неделю пашешь. Причём просто на шесте, а в не в койке. Я ж почему и пошёл. Пятьдесят процентов из выручки сразу забирают, ещё за еду и постой, и свободен на все четыре стороны. Ну, я как-то отпахал очередную неделю, стал домой собираться. А Рая, он меня забирал обычно, все нет и нет... Тут хозяин входит с двумя амбалами под потолок, и такой, мол, ты теперь никуда отсюда не выйдешь, пока долг не отработаешь. Я такой — какой долг ещё, ох* ли что ли? А он — твой друг у нас взял большую сумму... так что вы давно «на счётчике». Сегодня хоть проценты привезти должен был, только мобила у него вырублена. Давай, ты позвонишь и его подъехать душевно так попросишь. Ну, я и звонил раз десять...

— Так, с ногой закончили. Рана неприятная, но неглубокая, и мышцы не задеты, грамотно это вас... Перевернитесь на бок, спиной ко мне. Как я понимаю, встать на четвереньки вы не в состоянии. Я постараюсь аккуратно, но могут быть болезненные ощущения. И... что ваш друг не возражал против такого... с позволения сказать, заработка?

— Он сам, якобы, хотел туда устроиться... у него знакомый там работал, ха... это я потом узнал. Он, выходит, одного до меня уже туда «сбагрил». Я ж его любил, понимаете? А Раю нельзя было по неделе отсутствовать, его к следователю или в суд могли из-за квартиры в любой момент вызвать... твою мать, больно...

— Абрам, иди сюда. Видишь? Все, я вызываю скорую...

Тут половица, на которую я неудачно переступил, протяжно и предательски заскрипела. Разъяренным коршуном Абрамка вылетел из комнаты, схватил меня, как нашкодившего школьника за ухо, оттащил на кухню и только там проорался вдоволь:

— Слав, я ж просил тебя. Ты, е* твою, русского ни разу не понимаешь? Тебя к батарее наручниками пристегнуть?! Так их есть у меня. Придурок гребаный, у тебя что, инстинкт самосохранения в детстве отбили вместе с мозгами?

Конечно, я прекрасно вкуривал, что вопит хозяин больше из-за чудовищного напряжения за весь этот день, но видел и то, что в раздражении Абрамка, сам того не замечая, топчется в каких-то паре сантиметров от кончика хвоста расплюндившегося и разомлевшего около своих мисок Берца. Кот пару раз недоуменно отдёргивал хвост в самый последний момент. Тревожно зыркал жёлтым глазом.

— Абрам Рубенович, вы аккуратнее... у вас проблемы могут быть.

— Чего? Ты мне, сопляк, ещё угрожаешь? Да знаешь, где ты сам сейчас с таким счастьем будешь? Аааа! Берц, падла, бл* хвостатая, очумел, что ли?! Я для этого тебя из приюта, бракованного, сука, от смерти спас?! Аааа... уууу... Слава, чего вылупился? Щаз сапог дожрет и за ногу возьмется! Водой на него!

От скорости, с которой до этого угрожающе шипевший Берц вцепился в лодыжку хозяина и повис на ней всем телом, методично работая челюстями и когтями и продвигаясь теперь выше, я и вправду обомлел. Но кончик хвоста у котов — дело такое, не прощаемое никому и святое. Да и вмазал Абрамка почти всей подошвой, разве что хруста хрящей не раздалось.

— Абрам Рубенович, да вы с хвоста сойдите уже!

— Воду тащи, воду! С чьего хвоста?!

— С Берцевского!

Берца мы отцепили, он тут же умелся куда-то под шкафы, продолжая обиженно шипеть. Хозяин успокоено выдохнул и полез в домашнюю аптечку. Достал лекарство... и решительно отстранил меня, когда я предложил свои услуги по обработке и перевязке раны.

— Вот, теперь ещё с этим придурком из-за хвоста в ветеринарку переться придётся, — буркнул он, морщась и оглядывая оставшиеся отметины от зубов и когтей, — неудачно-то как все... ты прости, что наорал, там коньяк под столом... и этому засранцу неблагодарному валерьянки... набулькай для успокоения. Он не со зла. Только не выходи никуда, пока не приедут за Китом. Пожалуйста, Слав.

— Да хвост-то что. Вы бы лучше у него под горлом... опухоль небольшую показали. С горошинку она малехонькую, — подвякнул я, плеская себе коньяку и разводя водой валерьянку для Берца. — Почти незаметно, но не должно быть такого. Кис-кис-кис...

— Ох*ел «кис-кис-кис»? Да он меня сейчас чуть под консервы не разделал, — невесело отозвался Абрамка, а потом вдруг заулыбался весело и почти счастливо, — с горошину, говоришь? Так это ж хорошо, Славка, родненький. Это ж охренеть, как здорово! За два года-то. Берц, сюда быстро, здесь за здоровье наливают! Давай и мне накапай. Тьфу ты, господи, Слава, не валерьянки же!

Из-под шкафа мелькнула серая тень и боком прокралась к миске.

Скорая приехала минут через сорок. И долго стояла у подъезда, не выходил из неё и одевшийся, и вышедший на улицу Абрамка. Потом автомобиль все-таки поехал, а хозяин, слегка прихрамывая, потрусил к ближайшему двадцатичетырехчасовому ларьку, а затем к магазину.

Только тогда я вынырнул из пищеблока, пошёл на звук льющейся где-то воды. Гагик Вачевич стоял, оперившись на край раковины руками, и смотрел пустым взглядом на кран, из которого хлестал почти кипяток с паром. Он поднял глаза, когда я закрыл кран и подал полотенце. Механически вытер руки, повесил обратно.

— Кит... надолго в больницу?

— Здравствуйте... Слава. Я вас почти не узнал. Вы... сильно изменились... с тех пор, — с трудом выдавил врач.

— Так что с Китом?

— Анализы будут готовы через неделю. Все остальное неприятно, но не смертельно. И если вы знаете какие-нибудь молитвы, то самое время их произнести. Даже если вы... ещё не окончательно порвали с научной стезей. Как на это надеется ваш отец.

— Вы... вы все расскажите ему? — выпалил я, чувствуя, как на щеках проступает предательская краска. На самом-то деле это и было то, чего я больше всего боялся в этой встрече с «нежданчиком» Гагиком. Короткий звонок, анекдот в стиле армянского друга и заключительная фраза из другого европейского: «Вы знаете, а это, таки, все о вашем сыне». И вот он, вуаля, очередной семейный скандал три в одном. Но Гагик словно прочёл мои мысли.

— О чем, Слава? О том, что я встретил вас, а вы — меня, там, где совсем не должны были ни при каких условиях? — процедил он. — Вы понимаете, что эта ситуация ставит в чудовищно неловкое положение нас обоих?

Это я прекрасно понимал, но фраза в предстоящей беседе «а Гагик Вачевич тоже...» звучала также беспомощно, как детский лепет «пап, а училка ко мне придирается, и за это Вове, Паше, Глаше поставила «отлично». Такое никогда в беседе с отцом не проканывало.

— Лучше подумайте о том, хотите ли вы прожить такую жизнь, как у меня. Когда извиваешься, как уж на сковородке, день за днём, и врешь о том, что по-настоящему дорого для тебя? Когда сначала говоришь всем, что хочешь посвятить себе науке; затем, что просто не встретил ту девушку; потом — всех хороших уже разобрали, поэтому ты до сих пор не женат... А телу и, что самое страшное, мозгу нужно совсем другое? И если кому рассказать об этом, то сразу потеряешь все...

— Но на Западе и в богемной среде...

— Не тешьте себя иллюзиями, Слава. Мы не на Западе и не в богемной среде. В России никто не пойдёт лечить мужские болезни к врачу-гею, будь он трижды талантливым и профессиональным. А это, как вы знаете, мой основной профиль. Вы сегодня, если верить Абраму, почти спасли мне жизнь. В таких случаях принято ответно благодарить. Скажите Абраму, что я разрешил рассказать вам ту историю. Он поймет, о чем речь. А сейчас мое такси уже приехало. Мне надо одеваться.

Гагик и Абрамка столкнулись в дверях, когда мы с Берцом высыпали на лестничный пролет, чтобы проводить одного и встретить другого. В руках хозяина были полные пакеты каких-то продуктов и бутылок с дорогим алкоголем.

— Гагик... может, останешься? Я приготовлю, как обычно, посидим, выпьем...

— Как обычно — после того, что ты сделал, Абрам? Нет, прости, мне надо время... понять это.

Потом они все-таки обнялись, и Гагик потрусил к уже бибикающему такси.

В тот вечер мы ужрались с Абрамкой в дрова. Но тихо и, можно сказать, почти по-семейному. Мы обустроились на втором этаже на распакованных кожаных креслах в недоделанной гостиной с зачехленной «космической» люстрой. С какой помойки хозяин припер чуть не лампочку Ильича и два косоногих, конечно, голубых (пламенный привет апартаментам ГХ) торшера, дико смотревшихся в ультрасовременной обстановке, я не спрашивал.

На запечатанном стеклянном столе дыбились тарелки с недоеденной, но настолько вкусной едой, что я еле сдерживал желание вылизать соус на них языком. Готовил Абрамка, и вправду, как кулинарный гуру. А главное — быстро и не применяя ни один полуфабрикат. Таковых я вообще не обнаружил в холодильнике. Что уж совсем было из ряда вон. На моих коленях тарахтел, не замолкая, как белорусский трактор на взводе, тоже обожравшийся своего корма Берц. Правда Абрамка не разрешил ему дать с нашего богатого стола ни кусочка и пристально следил за этим.

— Славка, сейчас ревновать начну. Ты что с котом утворил, Шаман хренов? Это прямо любовь с первого взгляда, крепкая мужская любовь, — ржал хозяин, — колись уже!

— Нечего, Абрам Рубенович, колоться... Кот у меня дома тоже, не кастрат. Метку, наверное, плохо отстирал. Вот и учуял... собрата.

— Ну да. Все мы тут такие, одним миром мазаные. Как только настоящего мужика учуем, так пиши пропало. Был у меня у знакомой пары кобель. Дог мраморный, красавец, умереть и не встать. Здоровенный. Так ты прикинь, пойдут они с ним гулять, а он только к кобелям или к мужикам другим пристает. Неудобно — дубленку в трусы заправлять, а тут одним словом, обосраться и не жить легче. Гулял и я с ним. На* бал он меня как-то... в смысле, дернул за поводок, пока я на велосипеде ехал, ну, уже свалился к тому моменту, и ищи свищи. Ору на всю округу: «Витя, Витя, где ты, где ты?» Дога, как сейчас помню, Виконт Темпл Пурпур Вайт Шестнадцатый звали. Ну не орать же так? В психушку ж сразу упекут... Объезжаю квартал, заворачиваю за угол... а Виконт уже какого-то Графа в зад со свистом метелит около новороченной тачки, — и потому, как поплыл тон Абрамки, и какие интонации в голосе появились, я понял, что накушались мы уже прилично. А это значило, что наконец-то можно было начинать задавать те волосы, из-за которых в этот день я так извертелся на всем известном месте. — Чего ты ржешь, Слава? Вот мне не до смеха было... Когда я представил, в какую сумму мне честь графа этого обойдётся.

— Простите, Абрам Рабинович. Вам ещё коньяка плеснуть?

— Ага, давай накатим сегодня, Славка. И бугай рядом двухметровый сидит, лыбится. Ну, ты прикинь, как назло Витей зовут. Ну... а дальше мы с этим Витей друг друга вечером в пентхаусе... уже метелили. Тебя Свен-то твой не ищет?

— Нее, я на седня свободный. А у вас много любовников было?

— Много. Считать за всю жизнь сбился, Слав.

— А этот Гагик Вачевич — он ведь тоже ваш любовник, да? Я видел, как вы друг на друга смотрели.

— Не совсем так. Был им, — посерьезнел вдруг Абрамка и хитро прищурился на меня, — а ведь ты его откуда-то знаешь. Я тоже... видел.

— Знаю, Абрам Рубенович, он... — не стал врать я и прикусил язык в последний момент, чуть не ляпнув по расслабухе «отцовской знакомый». — Пока вас не было, он сказал, что историю вам какую-то мне рассказать разрешает. Чтоб я его ошибок не допустил...

— Вот, млять, Славка, чувствовал же я, что не простого мальчика в админы себе беру... Если б не Кит, выпер бы я тебя тогда с порога к чёртовой матери. Ну, раз пошла такая пьянка, и если знаете друг друга, то может это и справедливо будет — кому рассказать. Забыл даже, как начинать-то. Давно все так было...

***

Мужичишку за пятьдесят привезли в областную больницу с военным уклоном в канун ноябрьских. С утра надо было выходить на демонстрацию. Хорошо поддавший, худенький болезный похрапывал благостно в коридоре. На дворе стояли семидесятые. Родственники всем кагалом, в основном женского состава, скорбно толпились рядом. Особенно среди близких «недвижимого» выделялся молоденький паренёк с темными, угрюмо горящими глазами.

Сначала персонал забегал, испугавшись, что нужна срочная операция в федеральном центре. Вызвали зав отделением. Дальше события развивались, как в сказке по репку. Зав отделением дернул зам главврача, тот — главврача. А вытянул все самый «обычный» практик, которого, как мышку в традициях сказки, вся высокопоставленная процессия, с нетерпением и трясущимися руками, минут сорок ждала из законного отгула. Тот успокоил — хроника, но без обострения, для операции вес недостаточный, плюс алкогольное опьянение.

Все это врач повторил и родственникам, из которых хоть что-что соображал адекватно только паренёк:

— Сейчас в центре мест нет, надо ждать квоты. Ваша ситуация позволяет, поддержим на лекарствах, посмотрим динамику.

День все равно был безнадёжно испорчен. В полдвенадцатого вечера врач начал собираться «домой» — в служебную двушку. Паренёк так и сидел по-прежнему, но теперь сразу за воротами проходной.

— Слушайте, молодой человек, я же вам все подробно объяснил про вашего отца. Мест нет, надо ждать. Вы что меня не поняли?

— Сколько?

— До начала Нового года как минимум.

— Это вы меня не поняли. Сколько нужно денег, чтобы его упекли в больницу прямо сейчас и надолго, с длительной реабилитацией, принудительным лечением от алкоголизма, санаторием потом и так далее?

— Простите — что? — поперхнулся врач. Взятки в больнице лились разливанной рекой, так что дело было не в этом. А в словце, которое ввернул малолетний потенциальный взяткодавец. — Вы хотите, чтоб вашего отца именно — упекли?

— Да. Это не мой отец. Его двоюродный брат. А отец погиб, вытаскивая эту пьянь из-под электрички. Теперь он нас всех бьет. Лучше бы он сдох вместо отца. А так несправедливо, что он живет, — отчеканил жестко пацан. — Так сколько? Примерный тариф я знаю.

— А вам не кажется, что это не вам решать, кому жить на этом свете, а кому — нет? — снова опешил врач и... назвал запредельную, астрономическую сумму, чтобы отвадить наглеца.

Но ещё больше гнал от себя бывший зав отделением престижной ЦКБ Москвы, а теперь просто «врач» длинные, словно загнутые до самого неба ресницы паренька, пусть и по-юношески, но уже оформившееся мускулистое тело. Из-за пагубной страсти к такому запретному плоду уже пришлось распрощаться с перспективами сначала трехкомнатной квартиры, потом ведомственной дачи где-нибудь в Подмосковье. И хорошо, что только с ними. Потому что, если б не всем нужная профессия и уже имеющиеся благодарные пациенты, и вовсе можно было переселиться в места пусть и не столь отдалённые, но гораздо менее приятные.

Решительный пацан снова объявился ещё через две недели. И принёс деньги. Много. Гораздо больше оговорённого. Протянул в сжатом кулаке.

— Вот этого хватит. Остальное себе заберите, — привычно вороватым движением пряча купюры в журнал пациентов, бросил врач.

— Там... мне на больничный ещё. Напишите, что хотите. У нас в училище преподша одна на голову больная, — глухо обронил паренёк.

И только сейчас врач заметил на шее и подбородке ночного посетителя новые и почти зажившие грубые засосы. Под взглядом врача пацан неловко спрятал под стол и руки со следами укусов на тыльной стороне ладоней.

— Хорошо. Давайте пройдём в смотровую. С учётом, что здесь больница, как вы понимаете, я не смогу указать в вашем диагнозе — ОРВИ, засмеют и вас, и меня.

На тело пацана лучше было не смотреть, потому что как он заработал принесенные в кулаке деньги, было очевидно, как клинический анализ крови для практика. По-деловому сухо врач выписал не вызывающие подозрения препараты. Объяснил, как ими пользоваться.

— В справке будет указано воспаление седалищного нерва. Завтра с утра заберёте с печатью. В лёгкой форме это практически не проверяемо и никак не доказуемо, кроме жалоб пациента на дискомфорт при сидении и лежании и общее недомогание. Готовьте дядю к госпитализации через две недели.

Паренёк и врач налетели потом друг на друга тридцать первого декабря в полупустом для простых советских смертных магазине. В авоське первого болталась картошка, квашеная капуста, лук. Впрочем, по случаю праздника в лабаз завезли синюшних курей и докторскую колбасу. Птицу счастья и оторванные полбатона колбасного изделия парень горделиво прижимал к сердцу.

И впервые в жизни... врачу стало не просто, а удушающе стыдно. Потому что на кассе у знакомой продавщицы к чёрному хлебушку и сладенькому батончику, за которыми зашёл врач, его уже ждала болоньевая сумка из спецраздатки с чёрной икрой, гусиком, осетром, латвийскими шпротами и... кубинским ромом. Очередная благодарность очередного пациента с погонами, сначала возмущенного тем, что главврача подсунул какого-то... «практика». Играли в мозгу и три стопки водки, махнутые с коллегами на проводы Старого года. А впереди ждала пустая служебная квартира. И... Гагик решился.

— Абрам, вы не хотите со мной посидеть... так, знаете ли, по-домашнему. Немного. На Новый год же принято звать гостей.

— Гагик Вачевич... вы это чего? Не узнал — богатым скоро будете, — улыбнулся паренёк, — да, конечно, только продукты родным занёсу. Мать-то к себе на малую родину укатила, а остальным и без меня будет весело.

И когда Куранты били Новый Год, у Гагика в штанах билось совсем другое. Абрам облизал пальцы от гусика, покосился на владельца служебной квартиры:

— Я руки помою в ванне, хорошо?

— Да, иди, конечно.

— ...ты, это, что делаешь? — ахнул Гагик от пацана, расстегивающего его ширинку.

— А вы меня, разве, телевизор посмотреть позвали?

Свой самый главный вопрос я задал почти заплетающимся языком, когда и Абрамка надрался уже более чем, прилично:

— Абрам Рубенович... это...

— Ну, говори, я за него!

— А что у вас такое, что Гагик не может вылечить? Он же... первоклассный, как его... леур... луар... лаурет... этой как его... госпремии, во!

— А сам-то, Слав, как думаешь? — скривился хозяин, глотая все содержимое стопки и наливая сразу себе и мне новую. — Чего такого сейчас нельзя вылечить?

И тут меня прошибло. И это было совсем по-другому, чем, когда я ждал свои анализы.

— Господи, СПИД что ли?

— Сплюнь, нет пока. Но тепло, горячо почти, — теперь Абрамка, глядя мимо меня, говорил и улыбался совсем спокойно. Так спокойно, как говорят и улыбаются на кладбищах, когда прибираются и поправляют цветы на могилах давно умерших близких: «Вот, видишь, у тебя все хорошо, чистенько, оградку б новую надо тебе справить». — ВИЧ у меня, Слава. Три года как. Я и Берца- то забрал как раз, когда обнаружилось. Чтобы крышей не отъехать, и заботиться надо было о ком-то другом каждый день.
Должно быть, в этот момент у меня чисто физически отвалилась челюсть на стол, а рука сама автоматически отдернулась от стопки, налитой Абрамкой. Метнув на меня быстрый взгляд, хозяин нараспев продолжил:

— Ес-ли-дя-дя-с-дя-дей-не-жен-СПИД-ре-бя-та-не-из-бе-жен... Как-то так, Слава.

— Абрам...

— Да ты не ссы, каштанка, ВИЧ не сифилис. Через посуду общую не передается, через кровь или сперму подцепить только можно, я потому тебя с перевязкой оттолкнул... и не смотри на меня так, как будто в гроб укладывать собрался. Не докашляетесь, я сказал. Живут сейчас с этим. Долго. Лучше, чем с раком или туберкулезом. Лет по десять-пятнадцать, если лекарства принимать и деньги на них имеются. Вот Гарик препараты мне и тащит... Там, главное, чтоб, на следующую стадию помедленнее переползало...

— Абрам, как же так получилось...

— Что я заразился, Слава? А вот ты сам, когда в койку со Свеном или Снегом прыгал, спрашивал у них, больны ли они? Справки просил показывать, когда х*й из штанов рвется? Вот и никто не просит. Другое в таких случаях надо спрашивать — за что? А за что конкретно мне, я, Слав, знаю. Помнишь, ты ещё про любовников интересовался?

Последнее, что я помнил в тот день, это Берца. Кошак долго и шумно точил когти на спинке дивана, куда Абрама пристроил меня на ночёвку, потом тяжело и неуклюже обвалился, конечно, пятой пушистой точкой на мой фейс. Символизируя таким образом, наверное, финал всего этого «удачного» дня.

— Тьфу, Берц! Отвали! — заорал я, толкая кота под задницу. — Знаешь, что бывает, если по чужим койкам шляться...

И осекся... Койки в случае Берца были совсем не при чем.

Наш уличный терминатор крыс прикостылял как-то утром домой, волоча распухшую, прокушенную в трёх местах лапу, словно тряпочку. Мы с матерью подхватили его и тут же потащили в ветеринарку. Под дикий ор коту вкололи антибиотики, взяли кровь на анализ. И предупредили, что все может закончиться очень плохо. Если, не дай бог, животное успело подхватить чумку.

А еще именно тогда я впервые услышал от ветеринара о кошачьем аналоге ВИЧ. Передаваться он мог и от инфицированной кошки к котенку. Поэтому маленький Берц и оказался, скорее всего, забракованным в питомнике. А Абрама взял его домой, вопреки предупреждениями, не выпускал на улицу и строго следил за диетой.

Под утробное урканье и чавканье Берца, принявшегося вылизывать перед сном себя и мои волосы до блеска, я и отрубился.

...Моему коту повезло. Повезло и Киту. Старший админ начал отстукивать копытами из больницы уже через полторы недели, когда нам разрешили привезти ему личные вещи. Нехитрую поклажу мы собирали на троих из своих вещей вместе с Ленькой и нашим гардеробщиком, вдруг поразительно оказавшимся в курсе «обязательного набора». Тапочки («не молочные, Шаман, ты б ещё белые взял, ну ты нормальный вообще?»), треники, футболка, кружка, туалетная бумага («а давайте внутрь записку от всех нас положим с пожеланиями выздоравливать?» — «Лень, ты тоже еб*тый?!»). Зубная щётка, паста, труселя («че, Тоха, с Микки Маусами?!» — «зато не ношенные, мне их мама подарила!»).

Нехитрый скарб старший админ рассматривал придирчиво, как капризный ребёнок новогодние подарки, а потом заулыбался во весь рот:

— Пасибки! А бритву, бритву забыли! Мне ж гулять уже скоро можно будет! Слав, купи какую-нибудь самую дешевенькую... только у... Абрамки не бери ни в коем случае.

Я едва заметно кивнул, что понимаю и в курсе.

А админ уже счастливо и расслабленно гнал дальше:

— Прикиньте, и вправду как на чьем-то х*ю в рай въехал. Даже инфекции ни одной, а я думал после... ну, все антибиотики тоннами буду жрать, и для этого дела тоже. Чистенький я, аки младенец! Хорошо, хоть суки эти из-за клиентов на гондонах не жабились, а я ж такой — без них ни-ни! Пачками там валялись... Нее, ну было дело как-то по молодости... и при... съемах... но вот я тогда наобсирался, когда потом результатов анализов ждал! Так что, как говорится, доверяй, но без гондонов не влезай! То-то Рай всегда на псих с этим делом исходил. Че, говорит, ты — красна девица, что так в них вцепился? Залететь-то ты не можешь. Давайте так — больше не слова о Рае!

Какой счастливый билет вытащил в этой жизни непрушный, но педантичный в медицинском плане Кай, быть может, он так сам никогда и не узнал.

Этот звонок раздался ещё через год, когда я уже почти принял для себя одно важное решение. А быть может, этот-то камбэк из нашего тёмного прошлого и стал для меня последней соломинкой.

Вместе с новым стажёром на должность админа Лехой-Лохой (Миха преподнёс нам тот ещё сюрприз, отвалив со своим художником на этюды на ПМЖ в Швецию) мы готовили клуб к очередной смене. Настроение у меня было охрененное, и потому я смело делился с ним азами профессионального мастерства. А заодно мы шутили и дурачились.

— Ща, ван моумент, научу правильно на звонки отвечать, — пропел я, хватая трубку и выдавая фирменное Китовское с глубоким придыханием и эротическими нотками: — Аллоу, клуб «Моно», мы вас любим, мы вас слушаем, хотите столик на ночь?

На том конце трубке повисло напряжённое молчание.

— ...Столик на ночь? Приватный танец для вас?

— Это ты, Кит? Привет, — наконец выдохнул до боли знакомый голос. Голоса я всегда узнавал, но в этом не было вообще никаких эмоций.

— Нет, — вдруг напрягся я, энергично мотая головой Лохе, чтоб тот отвалил и прекратил скакать вокруг меня молодым козленком, — да, «Моно», слушаю.

— А, значит это... ты, Слава. Может, и к лучшему, — также равнодушно произнёс голос. — Слав, ты можешь сказать мне одну вещь, только честно. Я должен знать. Я имею право знать.

На трёп озабоченных клиентов это совсем не походило. Да и начинаться должно было совсем по-другому. С тяжёлого возбужденного дыхания и словесной порнухи типа... Зато все это очень походило на одни, уже слышанные мною интонации у Абрамки в тот чудовищный день.

— Скажи, у Кита был ВИЧ, когда мы с ним встречались? Ты ведь знал, Слава... поэтому не спал с ним.

— Нет, Рай, не было. И сейчас нет.

— Врешь. Ты просто врешь. Слава, я сижу на больничной кровати и передо мной результаты анализов за полгода. Они все ВИЧ-положительны.

— Рай, я сочувствую... — это был совсем другой Рай, но эффект питона Ка по-прежнему действовал. И хотя всего-то и требовалось нажать «отбой», я почему-то продолжал слушать, как загипнотизированный бандерлог.

— Ты... мне... сочувствуешь, Слава? Да ты хоть знаешь, что это такое? Собирать анализы на операцию, которые сотнями в день штампуют? И тут... звонок. А вы не могли бы подойти и пересдать кровь? А вы, простите, кто? А это городской центр СПИДа вас беспокоит...

— Рай, я ....

— Хорошо, если не Кит...Тогда Свен — у него было? Хотя нет, тебе не могло так повезти. Не с твоим счастьем. Форик точно чистый. Тоха... но ведь ему только восемнадцать... девятнадцать сейчас.

— Рай, всех перебирать будешь, с кем в клубе трахался? — наконец отлип я. — Все, пока.