После обеда Геральт тут же поднялся и пошел к алхимику, который, как он уже выяснил, никогда не ел со всеми – добродушный коморник приносил ему еду домой. Возле выхода из столовой он остановился, улыбнувшись: насытившийся Лютик принялся развлекать всех своими шутливыми песенками – он был, к счастью, неисправим. Хотя, почувствовав на себе взгляд, поэт поднял глаза на ведьмака и со значением кивнул ему – иди, мол, делай дело.
И Геральт пошел.

Возле двери ученого он остановился, прислушавшись – за ней слышалось бормотание. Брислин бубнил, рассуждая вслух о каких-то алхимических понятиях, формулах и тому подобном. Геральт постучал и, услышав приглашение, зашел в ту самую комнату, в которой накануне вечером познакомился с этим странным человеком.

– А-а, это вы, милсдарь ведьмак! – радушно воскликнул он. – Ни следа того серьезного и зловещего человека, каким он был в подвале и каким его последний раз видел Геральт.
– Добрый день, мэтр Брислин.
– Присаживайтесь, – алхимик указал рукой на ту самую скамью, на которой они с Лютиком сидели накануне. – А я тут, думается, понял, как вчерашнюю формулу усовершенствовать. Такая радость! Несколько лет работы.
– Я, по правде сказать, по делу пришел. У меня есть некоторые вопросы. Надеюсь, вы мне поможете их прояснить.
– Да-да, конечно. Какие у вас вопросы?
– Кстати, по поводу той формулы. Могу поинтересоваться, над чем трудитесь?
– О! Вы интересуетесь алхимией?
– Да, немного интересуюсь. В моем деле важны некоторые познания.
– Слышал, слышал – ведьмачьи эликсиры?
– Да, я о них.
– Я специализируюсь на так называемых животных ядах. Вот накануне мне удалось все-таки вывести формулу антидота к одному из них, особо опасному. Представьте, что антидотом ему служит яд той же группы!
– Представляю. А вы применяли когда-нибудь яды, на которых специализируетесь, к людям?
Алхимик удивленно уставился на Геральта, при этом веки его стали подрагивать.
– На людях? Нет, зачем же. На мышах пробовал, было такое, – ответ звучал с совершенно искренним недоумением. Ведьмак встал и, пройдясь по комнате, повел разговор в другом русле.
– Вчера между нами произошел довольно странный разговор. В вашем подвале, в лаборатории. Помните? – спросил он, рассматривая листы пергамента на столе алхимика. Но ему никто не ответил. Геральт обернулся.
Ученый стоял посреди комнаты, прямой и горделивый, веки его все еще продолжали подрагивать, он смотрел остановившимся взглядом куда-то в пространство.
– Брислин! Вы меня слышали? – громко проговорил Геральт и подошел к алхимику с намерением встряхнуть его, но тот отошел от него на шаг и веки его перестали дрожать. Брислин медленно перевел уже сознательный взгляд на ведьмака. Когда он заговорил, голос его был уже знакомым Геральту своим глухим звучанием и серьезными, уверенными интонациями.
– Ты что-то говорил, Белый Волк?
– Ты, наверное, болен, Брислин. Я задал тебе два вопроса, ты их даже не слышал.
– Я не слушал, – отозвался алхимик.
– Кто ты?
– Я Брислин из Кринфрида. Ведьмак.
Геральт посчитал, что ослышался.
– Ведьмак? Ты?
– Да. Мой отец был ведьмаком, и я ведьмак. Убивать чудовищ мое предназначение. Тебе ли не знать, что это такое?
– Ведьмаки не могут иметь детей, Брислин. Ты не можешь быть сыном ведьмака, – после паузы сказал Геральт, в горле у него отчего-то совершенно пересохло, он прокашлялся.
– Ты ошибаешься, – твердо ответил алхимик. – Но, в конце концов, я понял, что чудовища – это ведьмаки, всего лишь больные ведьмаки.
– О чем ты?
– У нас слишком много общего с ними, но они больны другой болезнью. Мы больны предназначением убивать их, а они больны предназначением пожирать все живое. И мы, и они – лишние в этом мире. И ведьмаки еще менее нужны здесь, чем они, потому что их появление вызвано сопряжением сфер, например, как магия, а причина нашего существования только в том, что существуют они. И больше ни в чем.
– Но ты человек, Брислин, ты не ведьмак.
– «Ты не мутант», ты хотел сказать. Ведьмаки, бывает, слышат это от добросердечных людей. «Ты не мутант, ты человек». Но они просто не понимают, что это. Они считают, что все наше отличие от них – в некоторых внутренних особенностях нашего организма. Они не понимают…
– Что это – груз сознания чуждости, – Геральт хотел сказать это вопросительно, но вопроса не получилось – он невольно просто продолжил мысль своего собеседника, и на душе сделалось паршиво. Ученый посмотрел на него пристально, с пониманием.
– Да, ты знаешь об этом, брат. И это сознание вовсе не от особенностей организма, не от того, что мы придумали его себе. Оно просто существует, как существуют чудовища, плевки нам вслед и слово «мутант». Оно просто есть. Невозможность отдать за кого-то свою жизнь, не потому, что не можешь, а потому, что никому это не нужно. Это просто возьмут, потому что даешь, возьмут твою жизнь при условии, что не придется за нее платить. А ведьмаки – жадные мутанты, которые всегда ожидают свою плату. Но, несмотря на свою жадность, ведьмаки идут на компромиссы, и, учитывая положение людей, они способны делать скидки. Утопец – семьдесят оренов, но можно сговориться и на пятидесяти, тысяча двести оренов за василиска, но если женщины будут реветь, а мужчины выскребут то, что есть, и будет там едва ли восемьсот – можно и за восемьсот, и только за жизнь меньше жизни ведьмаки брать не хотят. Жадные ведьмаки – недолюбленные дети, чуждые этому миру чудовища.
– Ты прав, Брислин. Мало чувств и желаний, мало знать, что способен вывернуть себя наизнанку, нужно нечто большее. Нечто, что сделало бы сознание чуждости меньшим.
Геральт не ожидал, что скажет это, но он хотел сказать. Это казалось ему похожим на то, будто говорил он сам с собой – таким было возникшее взаимопонимание. И мысли, которые не давали ему покоя с того времени, когда он жил с Йеннифер, вдруг обрели форму, перестав быть всего лишь смутными догадками и ощущениями.
– От этого не избавиться, Геральт из Ривии, и меньше оно стать не может. Чем больше ты ищешь что-то, что избавит тебя от груза этого сознания, тем сильнее станет оно давить. Оно живучее, гораздо более жизнеспособное, чем ты или я. Это люди могут искать спасения, а нам важно сознавать свое предназначение, потому что только оно движет нами, и только понимая это, мы можем идти дальше и дальше.
– Как далеко? Зачем?
– Затем, что это наше предназначение. Мы живем, пока живут чудовища. Вот убьем всех – и сами вымрем. Мы самоубийцы со вкусом. Каждый раз, убивая какого-нибудь кокатрикса, ты ощущаешь, как наносишь себе раны? Одним меньше, еще одним, еще, еще... Ты все более не нужен, тебе начинают удивляться, тебя боятся… совсем как тогда, когда ведьмаки только-только появились. И на этот раз это признак вымирания. Все просто возвращается на круги своя. И вот уже люди тычут вслед тебе пальцем не из-за того, что ты в диковинку, а из-за того, что ты теперь им кажешься лишним.
– Ты прав, так и есть. Брислин, но откуда тебе все это известно? Ведь ты не ведьмак. Ты не проходил обучения, у тебя нет мутаций.
– Элементарно, как говорит один известный сыщик, о чьих подвигах я наслышан не меньше, чем о тебе, потому что я – ведьмак. Только кто есть ведьмак? Ты думаешь, что знаешь. Разве ты не слушал меня?
– Я хотел спросить по поводу комесов. Ты не знаешь, что на самом деле с ними случилось? Ты, как ведьмак, должен знать, что не могло быть такого, чтобы их убило чудовище.
Но при упоминании комесов взгляд Брислина на мгновенье расфокусировался, а когда ученый вновь посмотрел на Геральта, тот понял, что перед ним алхимик, не ведьмак.
– Вы о комесах, милсдарь? – спросил он как ни в чем ни бывало, обычным своим чуть нервным тоном. Но было в его глазах что-то, что ведьмаку не понравилось: то ли предчувствие, то ли подозрение.
– Нет. А вы можете что-нибудь сказать о комесах, мэтр?
– Что о них говорить. Если излагать мысли словами Горалика, то могу сказать только, что курвы они. Жадные, лицемерные, двуличные и подлые. Но что поделать, живут же на свете, – вздохнул ученый.
Геральт понял, что дальнейшие расспросы ни к чему не приведут. У него не было сомнений в том, что алхимик Брислин говорил совершенно искренне, так же, как ведьмак Брислин.