Грубо и жестко.
Так все привыкли говорить о твоей манере общения.
Так для меня расчерчен секс с тобой.
Так ты ворвался в мою жизнь.
Сначала не в душу, не в сердце, как ни странно. В жизнь.
Короткими, хлесткими фразами с точками на конце.
Кровавыми полосами на скулах.
Ты стал моей смертельной болезнью.
Стал моим туберкулезом.
Не СПИДом, не раком, не пороком сердца, не цингой.
Туберкулезом.
Заставляющим выплевывать, заходясь приступами кровавого кашля собственные легкие.

Еще ты заставлял меня ненавидеть. Себя. За странную, несвойственную мне истеричность, которая обуревала меня, едва ты подходил слишком близко к границе моего сердца.
Тебя самого, за твои интрижки, против которых я не имел права возразить. Ведь мы просто...
Если бы просто, да, Любовь моя?
Нас так многое делит. Десять лет разницы в возрасте, профессия, происхождение, расстояние между нашими городами, финансовое положение, стремления в жизни.
Но что есть общего у вируса и носителя?
Ничего, кроме странного симбиоза.
Сплавления.
Ты вошел в мою жизнь.
Грубо, жестко. Ритмично покачивая бедрами.

Я сам полез к тебе. Предложил странное, терпкое сближение.
Тебе понравилось это слово тогда, в конце сентября, и я повторю его.
Мы хотели найти ассонанс.
И сейчас я понимаю, что мы его нашли, понимаю, торопливо лаская клавиатуру в письмах тебе, вжимаясь возбужденной плотью в матрас, проклиная время, бегущее все быстрее и отсчитывающее минуты, стекающие в часы.
Часы, которые я трачу на видимую близость к тебе, отнимая у порядком измученного организма сон.
Нет, наверное ты не совсем туберкулез.
Потому, что только психически больной человек может получать удовольствие от приступов того самого кровавого кашля.
Такое, как я получаю от тебя.

Угадывающего желания. Нарочито небрежными и циничными жестами делающего больно.
Я едва не выл, когда после грубого, жестокого секса- до рези в паху, до мелкой дрожи на утро- я, горя скулами, сидел и тупо смотрел на чужие буквы.
Чужие слова.
Признающиеся моей болезни в любви.
И родные, небрежно короткие предложения с маленькой буквы и непременной точкой на конце.
В которых моя болезнь сознавалась в ответном.

Торопливо отписываясь, уведомляя, что меня это не касается.
Потом был кризис.
Моя болезнь вошла в очередной пик своей диаграммы.
Моя болезнь попыталась уйти от меня простой фразой "тебя так долго не было, а я натура увлекающаяся"
И я валялся в горячечном бреду, забив на экзамены, отпустив на все лицо челку наутро, что бы спрятать лицо.
Как же ты не понимаешь?!
Я не смогу без обжигающей рези меж ключиц. Без долгого кашля с привкусом крови и сорванного горла.
Без тебя.
Я мог бы вылечиться, наверное.
Но это то же самое, что лечиться от зависимости в наркоманском притоне.
Зачем?

Потом началась эпоха жаркого, панически горячего, торопливо-развратного секса ночью и истерик днем.
Я не мог иначе. Я видел призраки чужих ласк в твоих глазах, чувствовал запах приятных тебе поцелуев.
И я срывался. Крича на невинно мерцающий монитор, вонзая кулаки в стены- до хруста, отбивая чеканный ритм на привычно бряцающей клавиатуре.
Ты говорил подождать... вообще что-то говорил.
Я не помню.
Я слепо верил. Слепо, сквозь набегающие на глаза совсем не-мужские слезы.
И снова секс. И на экзамен через два-три часа сна.
С красными опухшими веками, окровавленными костяшками пальцев и идиотской улыбочкой.
С колотящимся сердцем.
И ледяными от страха пальцами. Страха, что ты бросишь меня.

А потом снова вечер и снова горячка.
Череда. Бесконечная.
Горячка. Кашель. Горячка. Кашель. Похоть. Боль. Похоть. Боль. Боль. Боль.

Я, как дурень Масленицы, ждал наступления иммунитета.
К выходкам, ко лжи, к восторженности и бесконечности влюбленных в тебя мальчишек.
Пытался смириться с мыслью, что я у тебя не один.
Закончилось тем, что начал снова курить.
Ну чего же еще нужно туберкулезу, да?

Потом были странные, вскользь ранящие уколы различных любовничков. Тонкое, как медицинская игла, циничное эхо, шепчущее мне в уши, что я всего лишь пара строчек и мерцание экрана для тебя.
А где-то там есть ирландский паб, друг, с которым так приятно пить пиво и который подкинет "очередного Марка" для умильной сцены поцелуев с последующим продолжением.
А я бесновался тут. В горячем, холеричном приступе кашля, жгущего горло изнутри, вызывающего резь в уставших от вранья глазах.
По ту сторону баррикад, немыслимо далеко от всех этих Марков, пабов, набережных с красивым белым конем, клубов с неоновым давящим светом...
Я срывался в блядство. От злости. Выходил из дома, что бы трахаться, находил объект и выполнял маленькую, грязную, тайную месть.
Рыча и скуля от брезгливости. Сдирая мочалкой кожу.
И вновь окунаясь в боль твоей лжи.
Или правды. По выбору.

Потом ты стал говорить, что любишь.
И я заливался тем самым, зловеще-истеричным смехом, каким смеются отрицательные герои.
Не показывая тебе этого. Просто внутренне понимая приблизительное количество людей, которые слушали это раньше.
Которые могли бы слушать это одновременно со мной.
Но мне очень хотелось, чтобы это было правдой.
И что-то в глубине меня просило тебе поверить.
И я соглашался.

Соглашался с твоими невероятно резкими, хлесткими и точными, как удары кнута, фразами.
"Я сорвался", "Хочу тебя", "А может, тебя к койке привязать?" "Торкаешь."
Настолько грубо, что почти не грязно, вот как.

А еще выводила твоя феноменальная способность к простым привычным словам добавлять короткое, теплое и родное "мой" и этим зажигать во мне новые приступы.
Мой мальчик. Мой малыш. Родной мой. Ты у меня студент. Мой Женя.
И я заходился в своей болезни. Нарочно запуская ее, будто бы выходя на мороз.
Сжигая кашлем легкие. Невероятно кайфуя от собственной боли.

Помню, как твердя про себя, что у нас 8 лет разницы, по морозу шел к другу.
Прокалывать соски.
Из-за небрежно обороненной тобой фразы, мимолетно брошенной, но запавшей мне в самую душу.
"...если тут будет пирсинг, меня охуенно заведет"
И я, крича от боли, в грязненькой, тускло освещенной квартире, твердил про себя эти слова. Извиваясь на игле катетера.


Зачем я это пишу? Не знаю. А зачем затуманенный болезнью разум вновь и вновь заставляет меня, сочась влюбленной нежностью чеканить клавиатуру?
Зачем пальцы сжимают член, когда уже нет сил терпеть твои колкие, едкие, заводящие до рези в паху фразочки.
Зачем мои пальцы, небрежно, торопливо подхватившие на подушечки смазку, проникают в меня?
Зачем я вообще предложил тебе писать вместе?
Зачем тогда написал в комментариях к твоей работе свой вариант продолжения?
Зачем сознался, что люблю?

Почему не пил антибиотики от моей страшной, кроваво-удушающей болезни?

И все же я люблю тебя.