Племя вышло из убежища более сорока лет назад. Небольшой поселок быстро разросся на развалинах городка неподалеку от входа в родное подземелье, почти полтора века служившее домом не одному поколению людей. Хижины рассеялись по низине от самых ворот-шестеренок, облепив окрестные холмы на сотни футов вокруг. На постройку шел битый кирпич и проржавевшие, пористые листы металла. Крошечные аккуратные фермы окружали эти кособокие, шаткие лачуги.
Люди постепенно отвыкали от тесных комнат-пеналов своего прежнего дома, новые поколения, уже родившиеся на поверхности, редко спускались в узкие коридоры убежища, предпочитая солнечный свет и простор дикой степи. Племя возделывало землю, но засушливая почва откликалась на человеческий пот и труд неохотно и капризно, давая скудные, редкие урожаи. Охотники приносили жесткое мясо гекко, становящееся съедобным лишь после третьей варки. Намного реже удавалось добыть кротокрысов, и это событие становилось настоящим праздником – из-за многочисленных хищников популяция зверьков оставалась крайне низка и до выхода племени на поверхность.
Южная Юта – пустынная, бесплодная, однородная, словно ровный лист выгоревшей бумаги. Суровая, раскаленная солнцем земля, выживание на которой становилось настоящим искусством. Жили впроголодь: урожаи полностью зависели от редких живительных дождей, а ловля животных всегда была сопряжена с большой опасностью. Много сильных мужчин, добытчиков, погибало от острых когтей и зубов хищников.
От отца Эрвину достался цепкий, практичный, расчетливый ум, от матери – неугомонное любопытство и ярко-голубые глаза. Широко распахнутые, светлые, словно полуденное небо над пустыней – втайне он радовался, что от матери по наследству ему досталось столь немногое.
Как и прочие дети поселка, большую часть времени Эрвин был предоставлен самому себе: чумазая малышня с визгом носилась днями напролет по пыльной площади перед колодцем. За частокол не выберешься, с чужих огородов шумных, вечно голодных вредителей непременно погонят, а отвлекать взрослых во время работы себе дороже – заставят полоть колючие сорняки или, еще того хуже, разгонять на жаре мух, чтобы не отложили личинки внутрь развешанных на солнцепеке ломтей остропахнущего вяленого мяса.
В деревне немного развлечений: игры в охотников на гекко, ловля блестящих жуков, еще можно девчонок дразнить или рисовать красным кирпичом на покосившихся стенах хижин – но сильно попадет, если застукают за этим делом. Отец промышлял охотой на гекко, мать сажала семена в рыже-желтую почву – сухую, крошащуюся в пальцах, больше напоминающую ржавую пыль. Иногда отец брал Эрвина в заброшенное убежище - каждый поход под землю становился настоящим праздником, посещением волшебного мира, не перестающего удивлять и ребенка, и самого отца. Комната отдыха на третьем уровне хранила немало чудесных вещей, оставшихся от былых времен. Длинные трубки под потолком источали ненавязчивый свет, не похожий ни на слепящие лучи солнца, ни на дрожащее освещение масляной лампы. Эрвин смотрел во все глаза на загадочные диковинки, воображая, каково это - постоянно жить в подобном месте?
Тихо гудящий робот, обращенный сенсорами в угол, скрипучим баритоном с готовностью приветствовал входящих и услужливо предлагал прохладительные напитки или помощь в выборе кинолент. Еще в те времена, когда отец Эрвина сам был ребенком, робот стоял в углу неподвижно: не мог пошевелить даже щупом и развернуться в сторону входа, но, тем не менее, исправно продолжал проигрывать свое монотонное приветствие, издали завидев людей.
В центре комнаты находился светящийся аппарат, при включении издающий тихий шелестящий треск, словно разъяренный богомол. На столе размещалась пара мертвых терминалов с мутно-зелеными потухшими экранами – по словам отца, в них хранилась мудрость многих поколений, но Эрвин с трудом представлял, как столько умных людей могло поместиться в эти с виду небольшие коробки. В любом случае, терминалы не работали, и мальчик не очень-то интересовался их содержимым – он предпочитал книги: две стены от пола до потолка закрывали полки с разнообразной литературой. Книги здесь были собраны на любой вкус, но самые привлекательные стояли внизу – с яркими, красочными картинками.
Рыжий песчаник, желтая трава, голубой купол неба – другие оттенки редко встретишь на пустоши, но иллюстрации книг поражали воображение мальчика разнообразием насыщенных цветов. Таких красок он никогда не видел в реальной жизни… наверное, потому книги не дозволялось выносить из убежища, забирать в свою хижину: сокровища должны оставаться в хранилище, в обычной жизни им места нет.
Мальчик любил смотреть динамичные, живые картинки на громко трещащем проекторе – отец называл их «фильмами». Странные и по большей части непонятные, нелепые истории про людей из другого мира; Эрвин не старался уловить смысл, ему нравились удивительные чужаки и их иная, выдуманная реальность. Его отец предпочитал включать голозаписи с непонятным, расплывчатым сюжетом, где люди по большей части пели и танцевали. Громкие, мелодичные, непривычные уху звуки: музыка - балет и водевиль, оперетты и мюзиклы. Разукрашенная пышная одежда, плавные, изящные движения под сладко сжимающий душу мотив… Странные люди на экране проектора скользили в грациозном танце, а Эрвин не понимал, почему отцу нравится наблюдать пусть вычурно-роскошные, но однообразные сцены почти без смены декораций. Надрывно-страстный танго и воздушный, нежный вальс, чопорный полонез и зажигательный свинг. Мальчик и сам пытался повторять, заметив, что это веселит отца, но у ребенка плохо получалось, да и эти записи быстро надоедали ему. Красиво, но чересчур скучно: яркие, полные активной смены действий киноленты с боями и преследованиями в незнакомых постройках, насыщенный быт и грандиозные зрелища глобальных разрушений куда больше увлекали ребенка.
Потом все изменилось. На пустошах взрослеют рано: детство промелькнуло быстро, не успев толком начаться. Эрвину едва исполнилось шесть, когда беззаботное существование резко оборвалось: однажды отец не вернулся с охоты на гекко. Тогда лишившаяся кормильца семья узнала, что значит настоящий голод.
Мать работала на небольшом огороде, сын помогал: детские игры закончились. Со старшими мальчишками он ставил силки на пещерных крыс, бродил по окрестностям деревни в поисках съедобных плодов, которые не успели обнаружить другие дети или дикие животные. Вооруженный лишь плохоньким самодельным копьем, Эрвин избегал встреч с хищниками, скрываясь или убегая от подстерегающих на каждом шагу опасностей дикой степи. Но койоты, скорпионы и богомолы были не единственной проблемой - нередко добычу мальчика отнимали у самого входа в деревню более сильные, рослые подростки.
Затянувшаяся засуха выжгла серую землю до сухой хрупкой пыли, после второго подряд неурожая женщина отчаялась вымолить воздаяние у едва проклевывающихся и тут же засыхающих буро-коричневых ростков. Еды не хватало для двоих, и мальчик быстро осознал всю тяжесть положения, когда от принесенной им в дом пищи даже ему самому порой не перепадало куска.
Продолжительная засуха сорвала трапперов с привычных ареалов, заставив их переместиться на север, ближе к деревне, где колодезная питьевая вода имелась в изобилии. Группа предприимчивых торговцев шкурами основала в поселке перевалочный пункт на Глен Каньон. Сами жители деревни видели в трапперах не только дополнительных защитников, но и неожиданный источник дохода, жизнь общины изменилась в лучшую сторону – для всех, кроме Эрвина.
В появлении чужаков мать углядела для себя шанс, готовая на многое ради выживания. Со временем в доме начали появляться не только крышки и еда, но и новые мужчины. Ее последний любовник стал постоянным, когда выяснилось, что женщина беременна.
Немногословный суровый траппер сверх всякой меры потреблял крепкий кактусовый самогон. С его появлением в семье вновь появились деньги, но каждое возвращение названного отца домой превращалось для Эрвина в кошмар. Вероятно, мужчина все же по-своему любил супругу, но на ее ребенка это чувство определенно не распространялось. Поначалу траппер предпочитал просто не замечать чужого сына, но со временем конфликтов избежать стало невозможно. Мужчина мнил себя единственным хозяином дома, требуя безусловного подчинения, что вызывало удивленный протест у молчаливого мальчишки, привыкшего к совсем иным отношениям в рамках семьи. Впрочем, Эрвин вскоре приспособился существовать неприметной тенью ровно до тех пор, пока дело не доходило до пользования общими вещами – в этих случаях ребенок предпочитал не попадаться на глаза, иначе за любую оплошность следовало наказание. Все чаще новый отец поднимал руку на мальчика безо всякого повода, лишь бы выместить недовольство, разбитость от похмелья или просто плохое настроение.
Траппер не желал кормить лишний рот, считая приемыша достаточно взрослым, чтобы самостоятельно обеспечивать себя. Мать под его давлением тоже постепенно перестала замечать сына – от страха перед мужем или же из солидарности с ним. Маленькая сестренка Эрвина отнимала много внимания, тяжелая работа и уход за крошечным младенцем отнимали у женщины все силы - на второго ребенка у матери просто не хватало времени.
В десять лет тощий, низкорослый, нескладный мальчишка выглядел года на три младше своего истинного возраста. Голубые глаза на узком лице сверкали озлобленной, диковатой подозрительностью, а еще постоянным, неукротимым голодом. Предоставленный самому себе, он воровал еду у соседей, ставил силки; порой для него находилась работа у других соплеменников – Эрвин кое-как помогал с домашним хозяйством, и сердобольные люди подкармливали чужого ребенка. Группа охотников пыталась пару раз взять его с собой, чтобы сызмальства приучать к делу трапперов – благая задумка потерпела сокрушительное поражение: мальчик боялся гекко. До паники, до слез, до истерик – смерть отца не прошла для Эрвина даром.
Прочие дети, под влиянием старших, недолюбливали беспризорного сорванца, регулярно совершавшего мелкие набеги на чужие огороды. Щуплый, хмурый мальчишка не всегда мог ответить на обиды и оскорбления, противостоять сплоченной ватаге сильных сверстников. Все чаще он предпочитал попросту избегать конфликтов, скрываясь от общества.
Со временем Эрвин перестал появляться в своем прежнем доме, ничего более не связывало его с семьей. Новое пристанище он обрел в недрах заброшенного убежища – там изгой племени нашел себе компанию: старый сумасшедший Сэм, постоянно тихо бормочущий проклятия себе под нос.
По большей части племя отказалось от использования довоенной техники – фермеры и охотники не испытывают нужды в сложной аппаратуре, но изредка старому Сэму доводилось чинить оружие в обмен на тарелку горячей еды. Отшельник выходил на поверхность только по ночам: копался в отбросах, забирал объедки у деревенских псов. Тощий, со спутанным клоком грязных, пепельно-седых волос и беспокойными, бегающими глазами; его белесая, бледная кожа месяцами не видела солнца. Все свое время изгой проводил на нижних уровнях подземелья, копаясь в старой технике, и лишь немногие знали причины его одержимости.
Эрвин нашел с ним контакт не сразу. Когда-то давно, еще в прошлой, счастливой и беззаботной жизни, где отец еще был жив, а мысли о пище не заполняли неотступно все его существование, мальчику казалась настоящим раем комната отдыха убежища. Теперь, предоставленный лишь самому себе, он смог в полной мере наслаждаться сокровищницей утерянной цивилизации: погружение в мир довоенной истории помогало мальчику выжить в реальности. Красивые иллюзии позволяли заглушить непрекращающуюся ни на секунду резь в желудке; иногда у Эрвина едва хватало сил оторваться от проектора и своих книг, и отправиться на поиски пищи. Если бы не эта невыносимая, усиливающаяся боль внутри, он предпочел бы умереть прямо здесь, в чужой, красивой мечте древних сказок.
Тронувшийся умом отшельник обнаружил ребенка не скоро – узкие коридоры пронзали землю путаной многоуровневой сетью, где двое запросто могут разминуться, долгие месяцы даже не подозревая о присутствии друг друга. Любопытный мальчишка однажды забрел на нижний уровень, где находилась мастерская изгоя.
Эрвин и ранее был наслышан по рассказам старейшины о древнем аппарате в столовой убежища, выдающем пищу в любых количествах. После краткого знакомства с механиком мальчик стал столь же одержим захватившей разум старика идеей – починить волшебную машину, из-за поломки которой племени некогда пришлось покинуть свой подземный дом.
Во время пожара почти полвека назад произошло короткое замыкание. В столовой оплавилась проводка - старые, многократно перелатанные механизмы не выдержали перегрузки. Репликатор перестал производить еду, и людям пришлось вскрыть тяжелые шестерни замурованного входа, встретиться лицом к лицу с внешним миром, со всеми трудностями и опасностями жизни на поверхности. Убежище изначально не было снабжено материалами и инвентарем для первопоселенцев; ныне бесполезные ветвистые катакомбы так и остались пустовать немым напоминанием о ненадежности и ограниченности техники. Старожилы, еще помнящие свое детство в узких стенах, отнюдь не стремились знакомить молодежь с провальными и бесполезными инструментами былой цивилизации. Величайшие достижения человеческой культуры, собранные в убежище, не смогли спасти от смерти больше половины первопоселенцев, сорок лет назад выбравшихся из изоляции на поверхность.
Сэм придерживался иного мнения о наследии убежища - старик уже давно обосновался в пустующих катакомбах, используя технические знания для поддержания систем жизнеобеспечения. Эрвин не знал, жил ли старик здесь ребенком еще до исхода племени наверх, или же пришел из иных мест, из другого убежища – он был слишком мал, чтобы помнить появление старого механика, а его новый друг редко бывал в настроении обмолвиться с мальчишкой парой слов, не относящихся к волнующему его делу.
Тоже увлеченный мечтой, полностью захватившей полубезумного изгоя, Эрвин вместе со стариком долгие часы проводил возле пищевого аппарата, вникая в его устройство. Репликатор представлял собой хранилище порошкообразной смеси, рассчитанное на обеспечение пищей жителей убежища в течение двух столетий. Резервуары с порошком были надежно замурованы, опломбированы – стандартный предохранитель, делающий любое вторжение извне недоступным. Система, выдающая дозированные порции, вышла из строя, ее дублирующая цепь тоже – отныне неизрасходованные запасы еды, способные кормить племя еще на протяжении полувека, были недосягаемы из-за досадной технической поломки.
Замена перегоревшей платы могла исправить положение. Сэм объяснял ученику принципы работы механизмов, знакомил со сложной электроникой. Множество книг и пособий просмотрено, множество часов потрачено на починку деталей и сборку диагностических приборов. Пальцы тощего, бледного мальчишки покрывали ожоги от паяльника и пролитой кислоты, брови полгода не могли отрасти после пожара, нечаянно устроенного в импровизированной лаборатории. Другие жители деревни попустительски относились к подобным экспериментам, ни на секунду не веря, что сумасшедший старик и ребенок могут чего-либо достичь. Только бы не сожгли убежище вместе с поселком, а в остальном пускай забавляются, лишь бы держались от чужих огородов подальше.
Мальчик изменился, живя в добровольной изоляции; месяцами мог не перекинуться ни единым словом с прочими людьми, помимо своего наставника. Лишь техника и книги занимали его – ночью выбирался проверить ловушки, добыть еду, остальное время проводил внизу, в убежище. Как и его учитель, долгое время не видел солнечного света, но подобный образ жизни ничуть не заботил мальчика – о возвращении в свой прежний дом он вспоминал со страхом.
Эрвин вскоре осознал, что некоторые восстановленные приборы сами по себе довольно ценны. По законам племени из убежища запрещалось выносить любые предметы, но кто станет неотступно следить за сорванцом, вечно снующим между подземельем и поверхностью? Вести торговлю с редкими караванщиками, чьи маршруты порой затрагивали лежащую на отшибе деревню, представлялось слишком опасно – велик шанс, что в племени узнают о сделке. Иногда Эрвин предпринимал затяжные походу к 163-му шоссе, чтобы выследить проходящий караван и обменять детали на еду. Дважды его обманывали при сделке, отбирая все – оставляли жизнь, и на том спасибо.
Позже мальчик уже не позволял провести себя так просто, в его истории появился новый элемент: отряд мародеров, разбивший лагерь «буквально за соседним холмом», а довоенные технологии, которые ребенок продавал за бесценок, якобы стащенные тайком от старших, лишь укрепляли веру караванщиков в выдуманную легенду. Впрочем, не всегда дела шли гладко - однажды он напоролся на работорговцев; в тот раз мальчику едва удалось сбежать прежде, чем разведчик вооруженного отряда обнаружил, что ребенок здесь один и без защиты. Все же Эрвин наладил контакт с торговым караваном мормонов: молодой, предприимчивый делец с севера разумно посчитал, что от такого поставщика будет больше пользы в долгосрочном сотрудничестве.
Реставрация пищевого процессора, тем временем, сдвинулась с мертвой точки. После восстановления большей части системы обнаружилось, что ни один разобранный механизм в убежище не содержал нужных деталей для замены или сборки аналога вышедшего из строя репликатора. Не хватало лишь одного сегмента перегоревшего процессора: крошечного, но уникального, поскольку в условиях домашней мастерской заводские детали оказалось невозможно воспроизвести. Как собрать второй такой же процессор, старый Сэм теоретически знал, но ничего не мог поделать из-за отсутствия оборудования и материалов.
Когда Эрвину исполнилось тринадцать, его наставник подобрался как никогда близко к исполнению заветной мечты: караванщик, с которым поддерживал контакт мальчишка, наконец-то обнаружил в другом, отдаленном убежище нужные детали от репликатора и пообещал доставить товар в самое ближайшее время. Перед исследователями открывались новые перспективы…
Старик умер, не дожив всего четыре дня до обещанного срока поставки. Эрвин растерялся, неожиданно вновь оставшись в полном одиночестве. Потеря единственного близкого человека не испугала ребенка, но оставила глубокую рану в душе – снова брошен, снова не нужен ни единому человеку на свете.
Он похоронил старика у входа в убежище, выкопав неглубокую могилу в каменистой бурой земле. Слез не было: после смерти отца он перестал плакать - казалось, навсегда. Взрослым плакать не положено.
Впрочем, вера в незаконченное дело не позволяла Эрвину сдаться, впасть в бездеятельную тоску, когда заветная цель оказалась на расстоянии вытянутой ладони. Он не имел права предавать мечту своего наставника.
Однако в обозначенный срок караван с обещанными деталями так и не пришел.
И через сутки тоже.
И через двое…
Мальчик прождал на 163-м шоссе еще долго, вглядываясь в мутную, размытую от кипящего воздуха линию горизонта. Когда воды во фляге оставалось лишь на обратный путь, ребенок вернулся в убежище. Черная полоса продолжалась, но Эрвин и не подозревал, что это лишь самый ее краешек, самое начало.
Несколько дней он провел в одиночестве, пытаясь однообразной работой выбить мрачные мысли из головы. Караван мог задержаться в пути – он вернется в следующем месяце в положенный срок, остается лишь ждать. Пока можно перепаять сенсорный модуль у робота в комнате отдыха и зарядить пару батарей на продажу…
Вскоре все честолюбивые планы пошли крахом, когда к убежищу 32 подкатился кроваво-красный неукротимый вал границ легиона. Хмурые трапперы лишь посмеялись над парламентером, отослав прочь «мужика в юбке» - непростительная ошибка, за которую последовала незамедлительная расплата.
Эрвин видел построение ровного алого квадрата на дальнем холме, видел, как две сотни солдат вошли в поселок; вел их темноволосый мужчина в легком бронежилете без единой царапины на матово-черной поверхности. Он не отдавал команды из арьергарда, а ворвался в деревню одним из первых, сражался яростно и ожесточенно. Казалось, лидер этих странных людей неуязвим, словно заговорен от пуль.
Не сражение: бойня, непродолжительная и жестокая. Деревня сопротивлялась слабо, горстка трапперов не могла противостоять натренированной, хорошо обученной и основательно вооруженной манипуле. За считанные минуты захватчики заняли поселок. Дети и женщины предназначались в рабство, остальные пять с лишним десятков обитателей долины хладнокровно и бескомпромиссно убиты в наказание за сопротивление.
Эрвина нашли позже, когда резня на улицах поселка уже подошла к концу. Два ощерившихся пса терзали чье-то распростертое тело в буро-красной мокрой пыли, плакали навзрыд сбившихся в кучку молодые девушки – этим не причинили вреда, чего нельзя было сказать о старших женщинах, безжалостно убитых после того, как солдаты попользовались ими. Сгрудившись на площади у колодца, испуганно ревела в голос стайка мальчишек - все от шести до одиннадцати лет.
Рыжий огонь вяло пробивался сквозь щели проржавевших стен хижин, дым поднимался в предзакатное небо, а молчаливые мужчины в карминовых туниках замерли ровным, стройным рядом посреди деревенской площади. Бронза нагрудных пластин ослепительно сверкала в отблесках пламени.
Эрвин не сожалел о гибели соплеменников; мальчик сам направился к захватчикам, не дожидаясь, пока его поймают возле выхода на поверхность или, еще того хуже, замуруют дверь в убежище вместе с ним внутри. Ноги словно ватные ступали по мокрому от крови песку, Эрвин старался не поднимать глаз и не смотреть по сторонам. Ноздри резал смешанный до неразделимой однородности запах крови и раскалившегося металла; огонь трещал, дышал жаром, опаляя и стягивая открытую кожу. Шаг… Еще шаг… Непослушные ноги едва передвигались.
Мужчина в темном бронежилете равнодушно покосился на ребенка – тонкая сутулая фигурка, медленно бредущая, словно во сне, по центру полыхающей деревенской улицы. Ветер вздымал пыль клубами, все сильнее раздувал пламя, а зарево бушующего огня сливалось с желто-багровым закатом. Мальчик послушно прошел к группе сжавшихся возле колодца ровесников, так и не подняв глаз. Лишь перед тем, как опуститься на землю, он бросил быстрый, внимательный взгляд на лидера захватчиков – тот наблюдал за ребенком, и Эрвин поспешно, испуганно потупил взор. Темноволосый мужчина закатал рукава посеревшей от копоти рубашки и прокричал команду к отходу.

Изможденный вид и тщедушное телосложение сыграли ребенку на руку, вместе с младшими детьми Эрвин оказался воспитанником матерей легиона. Он пережил первичный отбор, когда постоянно плачущих, зовущих родителей мальчиков безвозвратно уводили из общей спальни – позже их никто не видел. Через несколько месяцев начались утомительные тренировки, медленно перетекшие в настоящую борьбу за выживание: синяки и ссадины вообще не сходили с тела.
Никто не спрашивал об истинном возрасте Эрвина – так худой и хрупкий мальчик оказался в обществе ребятишек, которые были младше его на год-два, и там, где он не мог выделиться силой, ребенок брал превосходящим интеллектом: такое положение вещей быстро вошло у него в привычку. Цель стояла одна: пройти годы тренировок и выжить. И Эрвин не был неблагодарным учеником, отнюдь – как никто другой мальчик быстро влился в новое окружение, словно губка впитывая новую философию, принимая иной образ жизни. Постоянное чувство голода, наконец, прекратило преследовать его - долгое время ничего другого от жизни он не хотел.
Прошлое осталось в прошлом – не о чем сожалеть, не о ком вспоминать. Жестокое, но справедливое общество приняло его на равных, наконец-то позволив почувствовать единство с социумом: мальчик больше не ощущал себя чужаком. Ему дали не просто крышу над головой, пищу, внимание и заботу – у него появилась цель в жизни.
Лишь изредка красивые картинки довоенных книг тревожили его в мутных, беспокойных снах. Но со временем все реже и реже…