Первые пару месяцев его мучили кошмары.
Не потому, что его периодически вызывали пред светлые очи Орфея Зави, которому было поручено расследовать «инцидент». И не сыворотка правды, которую ему вводили два раза, вытащив на свет божий все, что он так тщательно старался забыть. Зави интересовало все, что каким бы то ни было образом могло пролить свет на «обстоятельства, повлекшие за собой столь печальные последствия». Попутно Катце выбалтывал совсем уж никому не нужные подробности своей жизни. И делился с Орфеем мыслями, рассказывал о собственных страхах.
Нет. Все это он воспринимал с отрешенностью, которой могут похвастаться лишь те люди, которым нечего терять.
Кошмары ему начали сниться после того, как Зави понял, что подследственному все равно. И тогда решился на крайние меры. Он провел Катце, закованного в наручники, по лабиринтам подземной части Эос. И они оказались у матово поблескивавшей в стерильно-белом свете ламп двери. За ней было помещение, о существовании которого Катце догадывался, но собственными глазами никогда не видел. Морг.
Зави открыл один из ящиков, и в глазах дилера плеснулся ужас. Орфей подождал, пока Катце придет в себя, и, спокойно задвинув стол, повел бывшего фурнитура обратно.
После этого Катце не спал почти трое суток. Стоило ему закрыть глаза, и перед мысленным взором вновь и вновь вставала картина: холодная белизна стола, на котором лежало то, что некогда было Ясоном Минком. Теперь это была практически бесформенная груда обломков. Но самое ужасное – сохранившаяся часть лица. Не тронутая тлением. По-прежнему безупречные черты, прикрытые глаза, полуулыбка, навечно застывшая на идеально очерченных губах. И обрывок «кожи», едва прикрывающий подбородок, под которым – хромированная покореженная арматура.
Не думать. Не вспоминать.
Что стало с телом Рики, он не знал. Но ему почему-то вдруг показалось страшным то, что они даже после смерти не смогли быть вместе. Эос их разделил, как делал это при жизни.
Катце был уверен, что тела – если их обнаружат – будут утилизированы…
- А Рики? – не удержался он тогда.
Орфей не удостоил его ответом.

Потом, спустя три дня, с ним связался Рауль Ам. Катце выглядел настолько изможденным, что биотехнологу было достаточно одного взгляда на монгрела, чтобы понять, что с тем не все в порядке. Конечно, выяснять, в чем дело, он не стал. Просто позвал фурнитура и приказал принести какие-то препараты. Через несколько минут Катце понял, что может связно изъясняться. А через полчаса все-таки попросил кофе.
Тогда они проговорили почти четыре часа. Блонди также интересовался обстоятельствами гибели. Но не как Зави. Ему хотелось понять, почему Ясон принял такое решение. Как получилось, что заложенная изначально установка служить обществу до тех пор, пока ресурс не выработан, вдруг отказала? Почему?
А Катце ничего не мог сказать. Он не знал, что произошло в Дана Бан.
Почему туда вернулся Рики, Катце худо-бедно объяснить мог. Но блонди интересовало вовсе не это. Его интересовали причины бездействия друга.
Так он несколько раз назвал Ясона в разговоре. Друг.
Машины знают, что такое дружба.
Они хотят понять. Но не могут.
Ясон – знал.

Этот разговор случился почти восемь месяцев назад. Благодаря медикаментам Катце удалось себя привести в порядок, по крайней мере, физически. А редкие беседы с Раулем помогали потихоньку мозгу выкарабкиваться из вакуума, заполненного призраками.

Кошмары уходили медленно. Словно нехотя. Цепляясь холодными липкими щупальцами за воспаленное сознание.
Не сразу, только спустя какое-то время, Катце понял, чем он обязан Раулю, добровольно взявшему на себя обязанности психолога. Впрочем, блонди просто слушал. А Катце, как выяснилось, необходимо было выговориться. Не под действием сыворотки. Не под безжалостным давлением. Добровольно.

Конечно, на людях и в Эос они больше не встречались. Рауль был осторожнее Ясона. В нем не было той почти маниакальной тяги к балансированию на краю пропасти, как у Минка. Но что такое человеческие чувства, Рауль Ам, несомненно, знал. Но вот идентифицировал ли он их, как человеческие?
В первую их встречу, в Эос, Катце в основном отвечал на вопросы. Они не были провокационными. У бывшего фурнитура создалось впечатление, что они ведут беседу о каком-то человеке, которого он, Катце, знал. И мог дать ему характеристику. А Рауля с объектом беседы связывало только шапочное знакомство.

Дня через четыре Рауль позвонил снова. И назначил встречу. Его аэрокар остановился в тенистой аллее, Катце огляделся, и, не заметив ничего подозрительного, сел в машину.
И вот тогда, после первого же заданного биотехнологом вопроса, Катце прорвало. Он говорил тихо, лицо, как всегда, не оживляла ни одна эмоция. Но вот остановиться он не мог. Он вспомнил, как работал у Ясона фурнитуром. С саркастической ухмылкой, коснувшись шрама, вскользь упомянул о том, как получил свою «метку». И что было после.
А потом… Потом появился Рики. Катце на несколько минут умолк, произнеся имя монгрела. Рауль по-своему истолковал эту паузу. Он окликнул водителя. Тот, не оборачиваясь, протянул хозяину пакет. Рауль передал его Катце.
- Здесь все, что необходимо. Я очень хотел бы тебе помочь. Но это все, что я могу.
- Почему? – спросил Катце наконец, подняв взгляд на блонди.
Рауль пожал плечами.
Вероятно, он и сам не знал. Вернее, не мог объяснить. Не мог объяснить, почему все, что было рассказано бывшим фурнитуром, было действительно интересно. Даже то, что не касалось Ясона.
Возможно, он думал, что Катце поможет ему понять?
Черта с два, господин глава генетического контроля Синдиката. Черта с два.
Чтобы понять, надо научиться чувствовать. А как это делается, Катце объяснить не мог.