Стакан воды. - Нарушенные запреты. - Фотокарточка на столе. - Люди без рук и лиц. - Песня ветра. - Дом с призраками. - Записка отца. - Всё становится на свои места. - "Ты ничего не знаешь о Сайлент Хилле!". - Незваные гости.

Я вошёл в дом на цыпочках, бесшумно закрыв за собой дверь. Как оказалось, меры были напрасными: за моё отсутствие мама проснулась. Я догадался об этом из-за того, что голова её больше не лежала на груди. Во всём остальном она никак не переменила своего положения, даже плед не убрала. За окном сгущались сумерки. Она безотрывно смотрела в темнеющее стекло, как гипнотизируемый глядит на качающийся маятник.

- Мама? Всё хорошо?

- Ах, это ты, Алекс... - голос был неестественно ровным. - Да... я просто немного поспала... который час?

Я взглянул на стенные часы в прихожей. Стрелки матово блестели, указывая шесть минут третьего.

- Вечер, - неопределённо сказал я. - Тебе, может, чего-нибудь принести?

Мама долго молчала. Я уже подумал, что ей ничего не надо, и тут она сказала:

- В горле пересохло...

- Сейчас, я принесу воды.

В кухне было неуютно, над испорченной пищей по-прежнему кружили мухи. Их назойливое жужжание мешало думать. Я взял чистый стакан и налил туда холодную воду из бака у раковины. Пузырьки воздуха, образованные мощной струёй, быстро лопались и исчезали.

Как всегда, когда я оказывался в родных стенах, мной начала овладевать странная апатия. Должно быть, состояние мамы как-то передаётся мне, всё-таки родственные души... Гулкая тишина комнат, серый закатный отсвет, знакомый интерьер - всё разъедало ум, окрашивая воспоминания в чёрно-белый цвет. Я чуть не забыл, зачем вообще вернулся домой. Захотелось присесть там, у окна, рядом с матерью и вместе с ней смотреть на игру тумана в вечернем воздухе, находя в этих клубах знакомые фигуры...

- Вот, - сказал я, вернувшись. - Выпей, мама.

Она взяла стакан, и белые руки выглядели такими худыми, что мне не захотелось отпускать стакан: казалось, мама не сумеет удержать тяжёлый фарфор, и стакан разобьётся о пол. Она поднесла стакан к губам и стала пить - без жажды и желания, как механическое устройство. Глаза были полуприкрыты; на виске пульсировала тоненькая синяя вена.

- Мама... - я не знал, что сказать, но молчать далее тоже было бы нелепо. - Я всё ещё не нашёл Джоша. Я искал его, но...

- А отца? - спросила она, возвращая мне стакан.

Смысл слов дошёл до меня не сразу. До этого у меня и в мыслях не было цели найти отца - уж увольте.

- Его тоже нет, - ответил я, выдержав паузу. - Ты думаешь, он сейчас вместе с Джошем?

- Не знаю... - уголки губ дёрнулись. Она сложила руки на груди и посмотрела на меня, полуобернувшись на кресле. Посмотрела очень внимательно, будто увидела в первый раз, а до того воспринимала меня лишь как нелепый мираж. Я отвёл взгляд, не выдержав её пристального взора. Время шло, а мама всё смотрела и смотрела, и в глазах стали набухать слезинки. Тут я не выдержал:

- В чём дело, мама? Ты что-то знаешь? Если так, то почему бы...

- Уходи, Алекс.

Я моргнул:

- Ухо... Что ты сказала?

- Уходи. Уезжай из Глена, пока ещё не стемнело. Тебе здесь ничего не исправить. И мне не исправить. Никто в этом городе не поможет нам... А так ты сможешь хотя бы спастись сам.

В кои-то веки в голосе прорезалась какая-то решительность. Но её было явно недостаточно, чтобы убедить меня. Я присел на корточки около неё, взял за руку:

- Я не уйду, пока не отыщу Джоша. И ты это знаешь. Как ты можешь советовать мне убежать? Ведь он твой сын.

По лицу матери пробежала судорога. Слёзы начали катиться вниз по щекам, но она упрямо повторила:

- Уходи. Пока светло, есть шанс... Они придут, когда стемнеет.

- Кто? Кто - они? Расскажи, мам! - я стиснул сгоряча её руку так сильно, что ей стало больно. Придя в себя, я разжал пальцы и порывисто встал:

- Если ты говоришь о монстрах... не бойся. Я научился с ними справляться. Я не дам им войти в дом.

- Алекс... - умоляюще начала она.

- Я же сказал, что не уйду! - я повысил голос. - Я найду Джоша, что бы ты мне ни наговорила! Плевать мне на этот чёртов город! Плевать на тварей! Плевать на то, что тут творится, но я найду брата, понятно?

- Алекс, послушай...

Но я не желал слушать её. Слова матери били прямо в мозг, минуя уши, раскалённым молотком. Её слабый, полный безнадёги голос поднимал во мне солёную волну отчаяния. Я не хотел этого, поэтому убежал, чтобы не слышать - убежал вниз, в подвал, где валялось на полу тело убитого монстра, и тьма была до того густой, что растягивалась под моим напором, как резина. Мама продолжала что-то бормотать наверху, и я с таким остервенением захлопнул дверь, что с потолка на меня посыпалась штукатурка. Я был снова один в темноте - и тишина захлопнула вокруг меня свой капкан.

Несколько секунд я стоял, вдыхая и выдыхая. Во мгле вспыхивали и гасли зелёные вспышки.

"Они придут, когда стемнеет".

Щелкнула кнопка фонарика. Первым делом я направил луч туда, где лежал монстр. Да, вот он - конечности неуклюже раскиданы, пасть разинута, чешуя матово блестит. Мёртв, как пень.

Я подошёл к закрытой двери, которая вела в охотничью комнату. Помнится, в детстве желание проникнуть в тайное помещение и увидеть разделанные кровавые тушки было настолько велико, что как-то раз в отсутствие отца я вооружился куском проволоки и битый час ковырялся в замке. В кинофильмах у крутых парней это получалось хорошо - в отличие от меня. Однако я не сдавался и всё пытался взломать замок, пока за спиной не скрипнули дверные петли и голос отца не прогрохотал:

"Вот мерзкий мальчишка! Смотри, что вытворяет!".

Подзатыльник был довольно ощутимым; я на десять-двадцать секунд потерял способность соображать и двигаться, лишь тупо смотрел на замысловатый орнамент замка, который двоился перед глазами. Наверное, поэтому этот орнамент так хорошо врезался в память: без злосчастного подзатыльника я вряд ли вспомнил бы рисунок десять лет спустя.

Узоры.

Я достал из внутреннего кармана куртки нож, найденный под землёй в городской зале. Сомнений не осталось: орнамент на замке и на рукояти ножа был одним и тем же. Те же закорючки, дуги и изгибы.

Ну-ка, попробуем...

Лезвие казалось слишком длинным для замка. Я ждал, что вот-вот оно наткнётся на преграду, рассыпав мою хлипкую теорию, как карточный домик. Но оно пролезло в замочную скважину полностью. Рукоять плотно прижалась к замку, более того - в таком положении узоры на ноже и на замке дополняли друг друга, составляя единую картину.

Это был не нож... не совсем нож. Я держал в руке ключ к запретной комнате. Стоит только чуть нажать, повернуть рукоять - и я буду там.

"А ну вон отсюда, негодник! Сколько раз я тебе говорил, сюда нельзя!".

Освежеванные, истекающие кровью туши, висящие на крюках...

"Ещё раз приблизишься сюда хоть на три фута - сильно пожалеешь!".

Я повернул нож.

В лицо ударил странный запах: запах дерева и пыли, забвения и затерянности, темноты и тишины, перемешанный с еле уловимым запахом смерти. Луч фонаря скакнул вперёд, выхватывая большой деревянный стол, похожий на верстак. Капли крови, въевшиеся в дерево, выглядели чёрными. Их нельзя было вывести и оттереть, они остались на столе навечно, стали его частью, как коллекция ножей, тесаков и ножовок. И там, возле стола, высился отец сумрачной обвинительной тенью. Он смотрел на меня, и я пришёл в ужас: в очередной раз он поймал меня, как в детстве, и теперь меня ждёт подзатыльник, а то и ремень.

Движение руки было машинальным - луч покорно сместился, и я увидел, что это не отец, а всего-то манекен-болван из папье-маше. Раньше их много валялось в подвале, невесть откуда взявшихся, потом мы с отцом перенесли почти всё на чердак дома. Значит, один манекен здесь остался: судя по засохшим каплям крови, отец вешал на него клеенчатый передник, в котором он свежевал добычу.

Я сипло выдохнул воздух и сделал шаг вперёд, осматриваясь. Вот толстый деревянный настил. На нём следы от удара топором и вездесущая кровь - отец орудовал топором, разрубал кости. Топор стоял тут же, прислонённый к стене. Лезвие было начищено до блеска. Медная лохань... какие-то сморщённые шкуры... и дробовик.

Я знал, что дробовик хранится здесь, но тем не менее был удивлён. Грозное оружие было для меня чем-то священным и божественным с младенчества, и я не ожидал увидеть его так просто подвешенным на крюке на стене. Рядом висел патронташ. На прикладе и лезвии пыли не было - получается, отец недавно брал дробовик?

Я снял оружие со стены, осознавая всё кощунство этого действия. Но сейчас дробовик отца мог сослужить хорошую службу. К чёрту тени прошлого. Пора заканчивать с детством и его цепкими пальцами, тянущими назад. Оно и так слишком долго меня не отпускает...

Я набил всё свободное место в карманах патронами и втолкал в оба ствола дробовика по одному патрону. Всё, теперь у меня есть чем встретить тех гостей, о которых говорила мама. Просто так забрать меня с собой не получится.

Боевые мысли приподняли настроение. Я лихо цокнул обувью, снова пытаясь подражать строевой подготовке. Вот - я на запретной территории и мне за это ничего не стало. Никто не даст мне подзатыльников. Никто не имеет права приказывать мне выметаться вон, и никому...

Поток торжествующих дум прервался, когда я увидел предмет, лежащий на окровавленном столе. Раньше я его не заметил. Может, его там просто не было. Чёрт побери, да ведь точно не было, если на меня не напал приступ слепоты...

Фотокарточка. Белый прямоугольник, лежащий лицевой стороной вниз. "Поляроид", мгновенная проявка. Помнится, родители Джошу на десятилетие подарили аппарат, и на радостях он две недели щелкал всё, что видел. Мне тоже досталась порция ярких вспышек в самые неподходящие моменты. Потом, слава Богу, кончился запас плёнок.

Нет, я всё-таки был уверен, что минуту назад стол был пуст.

Темнота сомкнулась, как тиски, и мир тотчас сузился до размеров участка, освещаемого фонарём. Приподнятый настрой как рукой сняло. Я не мог отвести взгляд от фотокарточки, которая, казалось, излучала январскую стужу.

"Тебя там не было, я клянусь!".

Я боялся этой материализовавшейся из ниоткуда напасти. Но вместе с тем не мог не взглянуть, что запечатлено на карточке - и сделал на одеревеневших ногах первый шаг. Манекен, за которым я мог наблюдать боковым зрением, выпал из хорошо освещённого участка и вновь обрёл человеческие черты, открыл глаза, разомкнул губы: "Не бойся, приятель, просто возьми...".

Я наклонился, поднял карточку. Она не была горячей или холодной, зато острый край полоснул меня по подушечке указательного пальца. Тонкий порез быстро стал алым. Я несколько секунд смотрел на него, затем решительно перевернул фотокарточку.

На снимке был Алекс Шепард собственной персоной. В армейской куртке, которая успела изрядно помяться, с растрепанными грязными волосами. На нагрудном кармане сиял маленький фонарик. Выражение лица мне не понравилось. Приоткрытый рот, выпученные глаза, набухший кадык - всё свидетельствовало о том, что человек на снимке находится в смятении. А может, в предельном ужасе.

Под фотографией было чёрным фломастером накарябано два слова.

Привет, Алекс.

Почерк Джоша. Эта корявая буква "А". На открытках, которые он рисовал и дарил мне на день рождения, буква выглядела так же.

Фотокарточка внезапно стала тяжёлой. Она непременно выпала бы из ослабевших пальцев, если бы я вовремя не догадался поддержать её другой рукой. Резкий свет фонаря стирал полутени на изображении, и без того безжалостно удалённые вспышкой. В итоге я выглядел как самый настоящий мертвец. Я вообще мог быть уже мёртв на снимке - лежу на полу, и лицо сохранило невыразимый страх, который охватил меня в последние секунды жизни...

Но нет. Вглядевшись в снимок, я испытал облегчение. Я всё-таки стоял на ногах, а не валялся мёртвым. Вспышка мутно осветила то, что находилось у меня за плечами - толстые деревянные балки и приложенные к ним деревянные доски, которые образуют косой потолок. Я узнал место. Такой потолок в нашем доме был только на чердаке.

- Что это значит? - прошептал я. Во рту стало очень сухо. - Что это такое?

Я почему-то взглянул на манекен, словно он мог мне что-то ответить. Безликий болван хранил безмолвие. Зато у меня за спиной, возле лестницы подвала чьи-то ножки резво зацокали по ступенькам.

- Джош!..

Я не запомнил, как оказался возле лестницы. Дверь подвала наверху была приоткрыта, в щель пробивался вечерний свет. Я помнил, что крепко захлопнул дверь, спускаясь в подвал. Кто-то действительно вышел только что из подвала, играл со мной в кошки-мышки.

Но что же получается? Джош прячется здесь, в собственном доме, щелкает меня тайком своим "Поляроидом", а все остальные водят меня за нос, утверждая, будто он исчез без вести? Хорош розыгрыш!

Какое-то недолгое время я готов был в это поверить. Мне хотелось поверить в розыгрыш, пусть жестокий, но всё-таки розыгрыш - главное, чтобы брат был в благополучии, и тогда я смогу послать всех шутников туда, куда они заслуживают, и уехать. Куда-нибудь... очень далеко. Говорят, орегонские хвойные леса просто чудо для здоровья.

Я взбежал вверх по лестнице и открыл дверь настежь. Мама сидела у окна и рассеянно крутила пустую чашку в руках. В доме стало уже очень темно: если бы она сидела в другом месте, я бы её просто не различил.

- Кто здесь был? - спросил я, не узнавая собственный голос.

Мама обернулась и недоумённо покачала головой.

- Кто только что вышел из подвала?! - я почти срывался на крик.

- Никого не было. Алекс, что произ...

- Он был здесь, верно?

- Кто?

Мне захотелось грохнуть кулаком по стене и завыть от исступления; завыть, словно волк на луну. Мне стоило большого труда сдержаться. Кричать не имело смысла. Может, мама и правда не видела того, кто прошёл, особенно учитывая её апатичное состояние. Тот мог действовать тихо - на цыпочках прокрасться к выходу... или по лестнице наверх.

Наверх. Он ушёл наверх.

Не знаю, откуда взялась эта уверенность. Может, я подсознательно ощутил остаточное движение воздуха у лестницы. Может, вспомнил косой потолок на фотоснимке. Но только я понял: тот, кто играет в прятки, не вышел из дома. Он убежал наверх, на второй этаж, а оттуда на чердак.

Второй этаж выглядел так же безмятежно, как раньше... усыплял бдительность. Я пробежал через коридор и распахнул дверь в каморку со старым диваном. Отец любил лежать здесь после обеда, читать книги - романы Фенимора Купера или пособия по охоте. Теперь напротив дивана стоял большой старый телевизор, который раньше находился в комнате родителей. Он был включён, экран мягко светился, показывая чёрно-белые полосы, сменяющие друг друга. За полосами смутно угадывалась картина. Видимо, ветер снова раскачал шест на крыше, где висит антенна...

Лестница на чердак находилась в углу каморки, слева от телевизора. Я остановился у её подножия. Ветер шумел над крышей, вызывая к жизни тревожные скрипучие звуки: здесь они были хорошо слышны. Под такой напев я любил засыпать поздно вечером на своей кровати.

Кто бы ни дразнит меня, теперь ему не уйти. Из чердака нет иного выхода, кроме как через эту лестницу. Он в ловушке. Я улыбнулся и стал подниматься по ступенькам.

Под крышей было пыльно. Едва я открыл дверь, сразу защекотало в носу. Окаменевшие от времени прочные балки были затянуты паутиной и толстой шалью из пыли. В жёлтом сиянии электричества затанцевали миллионы крохотных частичек. Я прикрыл нос ладонью, чтобы не чихнуть.

С тёмных углов на меня уставились люди без рук и лиц. Манекены. И зачем мы их так расставили, как взвод солдат? Свалили бы в кучу лицами вниз. Болваны из папье-маше в свете, смешанном с тьмой, выглядели удручающе. Я отвернулся от них и пошёл на другую сторону чердака, спотыкаясь о всякий хлам и кипы старых газетных подшивок. Один раз, потеряв внимательность, больно стукнулся головой о потолок и выругался, но не прекратил поиски. Но всё было тщетно. Чердак пустовал: куда ни глянь, лишь рассыпанные куски фанеры. И манекены, чёрт бы их побрал. Зачем их у нас так много?

Значит, снова тупик? Меня провели в очередной раз?.. Я наклонил голову, напрягая слух. Ветер пел свою нескончаемую песню, и чем темнее на улице становилось, тем сильнее он играл на ветхом дереве. Будто кто-то ходит там, на крыше, хмуро глядя в сплошной туман, и неспешно напевает под носом песню, знакомую только ему...

Песню?

Я выпрямился. Причём тут песня? Ветер не может издавать такие звуки - сколько я здесь жил, никогда не слышал. Но сейчас я отчётливо различал чей-то почти неслышный голос, который что-то говорил. Слишком неразборчиво - поэтому речь казалась песней, имеющей ритм. Слова доносились не сверху, а из-за чердачной стены.

Я на цыпочках подкрался к стене, возле которой стоял пустой шкаф со сломанными полками. С каждым шагом голос становился ещё более тихим. Я почти распознал два голоса, на которые распадался этот шёпот. Это был разговор. Один голос - густой и твёрдый, другой - слабый и писклявый. Когда я подошёл к стене, они замолкли совсем. А шкаф был немного, на самую малость, сдвинут, открывая зазор между задней стенкой и стеной чердака. В зазоре проглядывались ржавые дверные петли.

Надо же, с удивлением подумал я. Без малого два десятка лет безвылазно обитал в этом доме, а сколько всего интересного не знал! Видимо, архитекторы питали слабость к средневековым постройкам с тайными ходами и скелетами за стенами. Я мог бы поспорить на всё своё состояние: тот, кто проектировал дом Шепард, явно приложил руку строительству здания городского совета.

Отодвинуть шкаф труда не составило, так как он был пуст. Дверь была самая обычная, даже без замка. Похоже, она не задумывалась как тайная - так, удобный уголочек, чтобы скидывать туда ставшие ненужными вещи.

Отец без причины ничего не делал. Если он решил скрыть дверь от посторонних любопытных глаз (читай, от меня и Джоша), значит, у него были на то основания.

И эти основания стали очевидными, едва я переступил порог.

Здесь был широкий стол с выдвижным ящиком, который использовали для рисования чертежей в докомпьютерную эпоху. Было большое полотнище с гербом города, развешанное на стене. Были стоячие вешалки, картонные коробки с тетрадями и книгами. А ещё были медали. Они висели на ленточках, угрюмо сверкая в свете фонарика. На одну из вешалок была нацеплена военная фуражка отца. На столе лежала армейская фляжка старого образца.

Значит, вот где отец хранил свои самые сокровенные воспоминания...

Моя рука сама собой сомкнулась на армейских жетонах, которые висели у меня на шее. Я стал выискивать взглядом, где жетоны отца. Не найдя их, я подошёл к столу и выдвинул ящик. Жетонов не было, только какие-то листы бумаги. Я разочарованно покачал головой. Велико было желание увидеть воочию награды отца с той, давней и всеми проклинаемой войны, пощупать их в своих пальцах, сравнить свои жетоны с ними - жетоны, заработанные мной на войне новой, но не менее проклинаемой. Я почувствовал обиду на отца за то, что он лишил меня даже такого удовольствия, припрятав чёртовы жетоны. А в детстве он доставал их по любому поводу, чтобы потрясти ими перед моим носом...

Впрочем, в секретной комнате отца отсутствовали не только жетоны. Старой отцовской военной формы я тоже не увидел. Вешалки были пусты, фуражка смотрелась сиротливо в своём одиночестве. Даже ботинок не осталось.

Доски на крыше пронзительно скрипнули под особенно сильным порывом ветра, и я панически обернулся. Не этот ли миг я видел несколько минут назад на снимке - самого себя с искажённым от страха лицом, на фоне косого потолка?.. Я даже приготовился зажмуриться, чтобы вспышка фотоаппарата не ослепила меня. Но вспышки не было. Я стоял один на чердаке - если не брать в расчёт манекены.

Те голоса, взрослый и детский...

Призраки? Как та женщина в номере "Гранд-отеля"?

Кравен-авеню. Жилище семьи Шепард. Дом с призраками. Призрак стоял у меня за спиной в подвале. Призрак приоткрыл дверь подвала. Призрак бежал на чердак, призрак заманил меня в тайную отцовскую комнату.

Нет, это уж слишком. Я стал потирать запястьем запульсировавшие острой болью виски. Монстрами в подвале нас судьба уже наградила, не хватало для полного счастья ещё и призраков в своём собственном доме.

- Ничего не понимаю, - пожаловался я щиту с перекрещенными мечами. С правой стороны полотнище было разорвано, и щит выглядел достаточно плачевно.

Свербящая боль в голове не проходила; наоборот, она становилась сильнее с каждой секундой. Я стиснул зубы и наклонился вперёд, упёршись руками в поверхность стола. Так стоял три-четыре минуты, пока боль не затупилась. Бумаги в выдвинутом ящике стола мозолили глаза. Какой-то официальный документ на нескольких листах - видимо, приказ об увольнении отца в запас. Широкая карта города, неумело скатанная в трубу (и что она тут делает?). И один листок, вырванный из блокнота. Отец что-то на нём писал своим прямым высоким почерком. У него была привычка набрасывать план действий на таких блокнотных листках, прежде чем взяться за какое-либо дело. Листок заинтересовал меня, и я взял его, когда боль более-менее отпустила.

Я совершил ошибку. Все знают это. Они винят во всём меня - и правильно. Я поклялся защищать этот город, но так и не смог справиться с долгом. Улицы пустеют на наших глазах. То, чего мы всегда боялись и старались предотвратить - проклятие из прошлых лет - накрывает город чёрной тенью.

Орден вернулся, он объявил нам войну. Они безнаказанно похищают и убивают наших людей, свободно разгуливают по городу. Большинство наших, кто остался в живых, уже переметнулись. Они промыли им мозг, присоединили к своему хищному стаду.

Я не знаю, зачем Орден делает это. Может, они хотят поквитаться с нами за раскольничество наших предков, за их своеволие. А может, просто хотят влить в лице наших людей свежую кровь в свои обветшавшие ряды. Но я не намерен более сидеть сиднем и видеть, как они забирают наших людей. Пора перестать вести себя, как скот, ведомый на убой, и встретиться лицом к лицу с источником этой чумы, проникнуть в их сердцевину. Бороться и надеяться, что ещё не всё потеряно, и кое-что можно вернуть. В конце концов, я в первую очередь виноват в том, что Глен оказался в таком плачевном положении. Моё единственное утешение в том, что я даже в случае неудачи умру в борьбе - там, где всё это когда-то началось. В Сайлент Хилле.

Сайлент Хилл...

В том, что это написал отец, я не сомневался - его почерк. Но в остальном записка выглядела какой-то безумной абракадаброй. Непонятный Орден, похищения, раскаяние отца неизвестно в чём, проклятие... Я уже начал проходиться взглядом второй раз по строчкам, как в голове ударил гонг: "Да ведь это же про Глен, про нас!".

- Боже мой, - прошептал я, пережёвывая губы и жадно вчитываясь в короткое послание.

Всё становится на свои места. Исчезновения людей, пропажа отца, Джошуа, разруха в городе...

В мгновенной догадке я выхватил карту из ящика стола, развернул одним движением. Так и есть. Никакого сходства с Гленом, строений больно много. Это была карта Сайлент Хилла, нашего доброго соседа.

Добро пожаловать в Сайлент Хилл.

Орден вернулся.

Они забирают наших людей.

Мне было неизвестно, что это за Орден такой, чего им от Глена надо и откуда он, собственно, вернулся, но это было не так важно. Важно было то, что безумие, распыленное в каждом атоме серого склепа, в который превратился город за четыре года, наконец-то начало обретать в моём разуме хоть какие-то зримые черты. Орден, значит. Во всём виноват он. Они похищают жителей нашего городка - отсюда пустые улицы, покинутость, отсюда бедная Элли, которая тщетно клеила объявления об исчезновениях. Почему-то отец в происходящем винит себя - и поэтому поехал туда, где этот Орден обосновался, в город Сайлент Хилл. Джошуа, наверное, тоже там; отец не стал бы бросать его на произвол судьбы, если в городе стало опасно.

Да чёрт возьми, наверняка этот вшивый Орден забрал к себе Джоша, вот отец и сорвался с места! Они оба там, в Сайлент Хилле, а я, идиот, тут целый день потратил, рыская по всяким кладбищам да канализациям!

Мысли обрели лихорадочную быстроту, в голове стало предельно ясно. Я ликовал и запамятовал в эйфории прозрения о монстрах, призраках и прочих вещах, на которые записка отца не проливала свет. А если бы и вспомнил, то отмахнулся бы, как от назойливой мошкары. Всему своё время, этим несуразностям тоже найдётся какое-то объяснение. Сейчас главное - действовать, добраться до Сайлент Хилла и разнести этот гребаный Орден в пух и прах, пока они не натворили дел. Надеюсь, ещё не поздно...

Скомкав записку в ладони, я ринулся вниз, по пути повалив на пол одну вешалку, потом пару манекенов. Обычное папье-маше, как я мог их так пугаться?..

Пулей пролетев через весь второй этаж, погруженный в сумерки, я спустился на первый. Мама настороженно следила за мной из своего кресла, и я вспомнил её недавние слова: "Уходи... Они придут, когда стемнеет". Она знала, всё знала, но не хотела говорить! Она обманывала! Обида и кипучая злость клокотали в груди. Более нянчиться с ней я не собирался. Довольно лжи. Сдаётся мне, те, кто ещё оставался в этом городе, задержались только ради того, чтобы ставить препятствия на моём пути. Больше не выйдет...

- Послушай меня, мам, - сказал я, подходя к ней и демонстрируя записку отца в раскрытой ладони. - Я только что был на чердаке. И увидел всё, что вы там прятали. Мне всё известно, так что, пожалуйста, прекрати вести себя, будто я трехлетний несмышлёныш. Расскажи, что всё это значит!

Мама с удивлением и испугом посмотрела на мятый кусок бумаги, которым я буквально ткнул ей в лицо:

- Я не знаю... не знаю, что это.

- Прекрати врать! - рявкнул я, выходя из себя; взметнувшаяся в энергичном жесте рука задела стакан на подлокотнике кресла, и та со звоном покатилась по полу. - Я устал от твоих недомолвок! Я знаю всё о Сайлент Хилле!

Она подняла руку, схватила меня запястье, подтянулась вверх телом, почти повиснув на мне всем весом. Лицо искривилось в уродливой гримасе, которая сделала её похожей на восьмидесятилетнюю старуху. Наконец-то я сумел вызвать у неё настоящее чувство... и этим чувством был ужас.

- Ты ничего не знаешь о Сайлент Хилле!

Крик был таким пронзительным, что задребезжали стёкла окон. Взгляд матери стал совершенно безумным. Я едва не испугался, не сдал назад. Но в последний миг вновь увидел внутренним взором слова отца, выведенные на листе из блокнота, и уверенность вернулась.

- Я знаю всё, - повторил я. - Скрывать что-то от меня бесполезно. Я знаю, что отец поехал туда, чтобы вступить в бой с Орденом.

Я смотрел маме прямо в лицо, и она сникла, обмякла на кресле, как тряпичная кукла. Глаза, только что сверкавшие огнём нахлынувших чувств, подёрнулись дымкой безразличия. Она уходила вновь, убегала от меня, запиралась внутри себя. Я положил ладони ей на плечи и несильно потряс:

- Мама, ты слышишь меня? Они забрали Джоша, верно?.. Он в Сайлент Хилле? Они взяли его, и отец поехал за ним. Разве не так?

Губы матери зашевелились, не роняя ни слова. Я потряс её сильнее:

- Отвечай, мама! Говори!

Она подняла руку - неуклюже, будто орудуя тяжёлой деревянной палкой, и провела ладонью по моему разгорячённому лицу. Пальцы были холодными, но я не дрогнул. Мама смотрела мимо меня. Слова выходили, как заученный наизусть текст:

- Ох, Алекс... Мне жаль. Мне так жаль...

- Прекрати! - закричал я. Трясущиеся пальцы норовили сжаться в кулак, и я от греха подальше убрал руки с плеч матери. Сумрак в гостиной сгустился до фиолетового оттенка. Перед глазами полыхали разноцветные вспышки. - Хватит мямлить о том, как ты заботишься обо мне, лучше начинай говорить, что произошло! Вы оба только над Джошем и тряслись с самого его рождения, так почему бы тебе не сказать мне правду, чтобы я смог его спасти?!

Последняя фраза вырвалась из меня совершенно непроизвольно. Чёрной солёной волной накатило всё, что было за долгие годы - те немногословные ужины, в которых пирожные почему-то всегда лежали перед малышом Джошуа; загородные пикники, где отец в шутку играл с Джошем наперегонки, в то время как я собирал хворост в лесу; равнодушие матери, когда отец обрушивал на меня весь свой праведный, а порой и неправедный гнев, а Джош в это время стоял в сторонке. Я ненавидел мать в этот миг. И не только её - всю свою чёртову семью, возведённую на лжи и несправедливости. И ложь продолжала литься даже сейчас, когда нормальный мир трещал по швам. Я был опутан, связан, обездвижен прочными струнами лжи. Что стоило маме с самого утра сказать мне правду? Что мешало ей перестать врать хотя бы сейчас, когда я сам докопался до подоплеки событий?! Я закрыл руками лицо, чтобы успокоиться - и в тот же момент на меня напали.

Удар был сзади, по затылку - не рукой, а чем-то крепким и большим. Сполохи в глазах осыпались искрами. Я покачнулся, но не упал. Даже начал оборачиваться, когда второй удар - на этот раз по голеням - сбил меня с ног, и я уткнулся лицом в крашеные доски пола. Из разбитой губы брызнула кровь. Пронзительно закричала мама. Этот крик дал мне силы приподняться на четвереньки и повернуть голову.

Монстры.

Их было много, и у них не было лиц. Вместо головы - грубые серые комки с чёрными провалами, которые очень отдалённо похожи на глаза. На моих глазах два монстра вытащили маму из её кресла, и третий попытался поднять её за ноги. Не переставая кричать, она стала бить его ногами в грудь. Один из монстров, держащих её, выругался и ударил её локтем по затылку.

- Нет! - сипло закричал я, и тут на меня обрушился град ударов. Я снова оказался на полу, пытаясь защититься от хорошо поставленных пинков. Краем глаз видел, как мама обвисла в руках у монстров, и они потащили её к выходу. Возле двери стоял ещё один монстр - высокий, неподвижный, и держал в руках дисковую пилу. Слава Богу, отключённую. Я ревел и пытался встать, но каждый раз меня сбивали.

- Нет!

Раздался хрустальный звон - кто-то из монстров догадался схватить пустой графин из шкафа и ударить им меня по голове. Вокруг сразу потемнело. Я больше не мог подниматься. Максимум, что удалось - перевернуться на спину и встретиться угасающим взглядом с монстром, который наклонился надо мной. Ну и голова, вяло подумал я. Точь-в-точь будто противогаз на физиономию напялил.

Монстр некоторое время доброжелательно играл со мной в гляделки, потом замахнулся рукой для удара. Но тут кто-то из них - наверное, их главный, который стоял с пилой - нетерпеливо окликнул:

- Ладно, уходим, времени мало. Забудь о нём. Потом...

И они ушли, бросив меня скорчившимся на полу. Они ушли, забрав маму. Как она и говорила - пришли, когда стемнело...

Я ещё с минуту пытался что-то сделать, не потерять сознания, встать и начать погоню за похитителями. Но всё было тщетно. Силы иссякли, веки закрылись. Последнее, что я смутно услышал, прежде чем отключиться - это горловой глас пожарных сирен, который стремительно нарастал...