Очередной удар хлыста, и поперёк двух первых ложится ещё одна ровная красная полоса. Пет воет, забившись в цепях, а хозяин присаживается на корточки, наблюдая, как повреждённая светлая кожа сочится свежей кровью. Бесподобное зрелище завораживает его: маленькие капельки просачиваются из рваных ран на поверхность, блестя, как редчайшей насыщенности рубины. На ухоженной тонкой коже пета это смотрится просто великолепно. Конечно, потом придется угрохать уйму денег на очередную серию пластических операций, но разве это не достойная цена за то, чтобы получить истинное наслаждение?

Пет-шоу? Вздор, не больше. Дань моде, поддержание статуса, следование традициям. Ничто в этом бредовом фарсе не может заинтересовать Гидеона Лагата. Рутина, вроде приемов для инопланетных послов. Скукота. Даже интриги Эос больше не могут хоть как-то разнообразить унылое существование. Только это — наказание пета за плохое выступление на шоу — ещё способно доставить ему удовольствие.

Гидеон поднимается, отбрасывая за спину тяжёлые золотистые волосы. Снова, взлетая, свистит хлыст, и ему вторят сдавленные рыдания пета, остервенело мотающего головой. Рука блонди опускается, и он вновь садится на корточки рядом со скамьей, пристально наблюдая за тем, как набухает кровью свежая полоса. От нового удара, сотрясшего все тело пета, рубиновые капли растекаются, расчерчивая бледную кожу неровными розовыми полосами, усеивают яркими брызгами одежду стоящего рядом фурнитура. Но тот стоит молча, глядя прямо на хозяина. И Гидеону нравится, что на лице слуги никогда не отражается ни единой эмоции, что бы хозяин ни делал.

Легкие наручники тонко позвякивают в такт рыданиям пета. Чудесное музыкальное сопровождение! Вот, разве что…

Гидеон снова смотрит на пета, и его длинные пальцы пробегаются по одному из следов, чуть надавливая. Пет, не выдержав, кричит, срывая голос. Его колотит, ведь удар хлыста моментален, и боль после него постепенно успокаивается. Но потревожить рану означает причинить ещё большие страдания. Но лишь в агонии мук способно родиться что-то поистине прекрасное, разве не так? Разве не истязали себя и других великие творцы древности? Через невыносимую боль — свою или чужую — они искали просветления на пути к истинному совершенству.

Но развлечение заканчивается, увы, сегодня слишком быстро. Пет больше не вздрагивает, слух блонди не услаждают хриплые стоны и всхлипывания.

— Убрать, — распоряжается Гидеон, поднимаясь.

Фурнитур коротко кивает и, не говоря ни слова, начинает расстёгивать наручники. А блонди смотрит на свои руки. Он растирает бордовую жидкость между пальцами, замечая, как она становится липкой, покрывает тонким слоем кожу. Пряный, чуть солоноватый запах испаряется слишком быстро.

Всё недолговечно. Гидеон рассеянно проводит пальцем по нижней губе. Слизывая быстро высыхающую кровь, он чувствует отвратительный вкус. Сладковатый, слишком насыщенный. Терпкий.

Идеальные черты лица искажает гримаса раздражения.

— Мерзость, — шепчет Гидеон, поспешно доставая из коробки влажную салфетку и стирая следы крови с рук. — Мерзость.

Кажется, что его сейчас вывернет наизнанку, и Гидеон садится в кресло, тяжело дыша и чувствуя, как его охватывает дрожь.

— Господин Лагат, — подает голос фурнитур, застывший с подносом в шаге от кресла хозяина, — ваша вода.

Гидеон раздражённо кивает и берет прозрачный бокал.

Вода чистая. Она легко смывает отвратительное послевкусие петской крови. Гидеон глубоко вздыхает, чувствуя, как напряжение потихоньку уходит, уступая место усталости и разочарованию.

— Ванна готова, господин Лагат, — докладывает фурнитур. — Постель разобрана.

Хозяин кивком отпускает слугу и направляется прямиком в ванную комнату. Надо смыть с себя эту мерзость, чтобы забыть об этом ощущении раз и навсегда.